Глава 12 Перехваченная телеграмма
Глава 12
Перехваченная телеграмма
Начало жизни Дмитрия Елкина выдалось трудное, невеселое. Отец и мать умерли, когда мальчику было лет восемь. С тех пор не имел он родного дома: жил у замужней сестры, в деревне у деда. Никому не хотелось кормить лишнего человека. Родственники переправляли Митю один к другому.
Наконец пятнадцатилетнего подростка взял жить к себе его дальний родственник, машинист Златогорского депо Степан Когтев. Правдами и неправдами он устроил мальчика посыльным на телеграф. Там было тоже не легко. Станционные служаки помыкали Митей, гоняли за водкой и папиросами, заставляли разносить записки своим барышням. Случалось получать и затрещины.
Когда в Златогорье установили Советскую власть и Степан Когтев был избран членом Совдепа, Митю больше никто не трогал. Начиналась новая жизнь…
И мог ли он, Митя Елкин, думать, что ему, а не кому-нибудь другому, придется принимать телеграмму, которая вызовет столько больших событий, будет иметь так много последствий?!
Все произошло как обычно. На столе застрекотал аппарат, вызывая дежурного. Дежурный подойти не мог: пьяный, он мертвым сном спал на деревянном диване. Если бы даже и удалось его разбудить, он все равно не сумел бы принять депешу.
Митя азбуку Морзе знал, подошел к аппарату. Взял приемный журнал и вдруг увидел какую-то депешу. Она предназначалась начальнику стоявшего в Златогорье эшелона чехословацких военнопленных полковнику Иозефу Суличеку.
Митя встречал Суличека не раз на перроне. Приметен полковник был тем, что у него во рту всегда торчала длинная черная трубка.
Прочитав депешу, Митя оглянулся на диван. Дежурный спал. Елкин подошел к окну, выглянул на перрон.
На перроне было тихо, безлюдно. Дощатый настил отсырел от росы. На деревянных столбах тускло светили керосиновые фонари. За путями пылало зарево. Освещенные снизу клубы дыма вяло переваливались над жерлами домен. Завод работал, а ведь всего три месяца назад там было пустынно. Засевшие в Совдепе меньшевики и эсеры только языками трепали, пальцем о палец не ударили, чтобы наладить заводскую жизнь. Когда Совдеп стал большевистским, факелы пламени вновь загорелись над домнами завода. А теперь что будет? Все опять пойдет по-старому?
Митя сжал в руке телеграмму. По долгу службы он должен был пойти сейчас туда, где горел красный огонек. В тупике стоял длинный эшелон. К голове его была прицеплена платформа, обложенная мешками с песком. Митя знал — за мешками скрыты дула пулеметов. Часовые охраняют эшелон днем и ночью.
Немало было разговоров среди рабочих об этом эшелоне. Об этом, златогорском, и многих других, стоявших в то время на всех станциях от Пензы до Владивостока. Правительство молодой Советской республики разрешило выехать военнопленным чехам на родину, а вот не едут. Стоят на станциях и чего-то дожидаются. Чего? Может, вот эту телеграмму? Нет, не отдаст он ее Суличеку, вот и все! Пусть ждет!
Митя посмотрел направо. Там тоже краснел огонек маневрового паровоза «овечка». Сегодня дежурит дядя Степа — он и получит телеграмму. Он — большевик, живо придумает, как поступить и что делать. Митя перемахнул через подоконник и вскоре карабкался по железной лестнице в паровозную будку.
Разложив кисет на коленях, машинист Когтев аккуратно свертывал козью ножку.
— Ты чего прискакал, Дмитрий?
— А вы только послушайте, дядя Степа! — задыхаясь, сказал Митя и торопливо начал читать при свете топки: — «Златогорье командиру эшелона полковнику Иозефу Суличеку приказываю рассвете 26 мая вверенными вам силами занять город арестовать членов Совдепа установить комендатуру войти сношения свергнутыми большевиками представителями власти держать связь мной ждать моих распоряжений исполнение донесите…»
Внимательно всматриваясь в лицо Мити, Когтев ссыпал табак обратно в кисет и протянул руку:
— Дай-ка сюда! — Он по складам прочитал телеграмму и опять взглянул на Митю: — Кому показывал?
— Никому, дядя Степа.
— А телеграфист?
— Спит. Пришел пьянущий на смену, насилу его на диван уложил. Смотрю, воинская депеша лежит. Я ее подобрал — и к вам.
— Молодец! — похвалил Когтев и застучал ключом в стенку: — Сашок! Быстро сюда!
Из тендера спустился кочегар. С ног до головы он был покрыт угольной пылью, сверкали только белки глаз.
— Смотри сюда, Сашок! — Когтев показал ему телеграмму: — Видишь бумагу? Очень важная она для нас…
Саша вытер лицо подкладкой фуражки и с любопытство посмотрел на депешу.
— Вот эта самая? А ну, дайте!
— Твоими руками только и трогать!
Когтев вынул красный платок — утиральник, бережно за вернул телеграмму и только тогда отдал Саше:
— Запрячь подальше и дуй в Совет. Товарищу Коврову прямо в руки: так и так, только что перехватили. Понятно?
— А как же паровоз? Один управитесь?
— Не твоя забота. Дуй, не мешкай! Одна нога здесь, другая — там.
Саша скользнул по поручням вниз. С минуту еще слышался хруст шлака под его ногами, потом все затихло. Когтев взглянул на эшелон, покачал головой: «Чего задумали, черти!» — и, покряхтывая, стал подгребать уголь в топке.
— А мне теперь как, дядя Степа? — напомнил о себе Митя.
— Тебе? Тебе додежурить надо.
— А телеграмма? Выходит, отдавать не надо?
— Как же ее отдашь, когда ее нету и… не было.
— Не было? — удивился Митя.
— Понятно, не было. Кабы была, ты бы ее имел. Верно?
Митя поежился, помрачнел:
— Узнают чехи — пристрелят. Не ходить туда, что ли?
Когтев оперся на черенок лопаты и строго сказал:
— Это с какой стати? Кто тебя пристрелит, когда ты знать ничего не знаешь?
Митя молчал. В топке бурно гудел огонь, на крыше будки под свистком шипела струйка пробившегося пара. Когтев подошел к Мите, взял его за плечи:
— Оробел, Митюша? Брось, ничего не будет! — Он заглянул приемному сыну прямо в глаза: — Пойми, Митя, не можем мы ее, эту телеграмму, чехам отдать. Никак нельзя. Для Советской власти опасно. Враги-то наши того только и ждут, чтобы чехи выступили… А для тебя все обойдется: додежуришь. Пока разбираться будут, тебя и след простынет…
Митя ушел. Долго смотрел ему вслед машинист. Потом подвел паровоз к перрону и гудком вызвал Митю к окну.
— Спит! — кивнул Митя отцу. И «овечка», попыхивая, покатила к дальним тупикам.
Саша бежал вдоль Медвежьей горы, что тянулась от станции до самого центра Златогорья. Быстро наступал рассвет. Гора и в самом деле походила на Медведя. Прилег медведь на берег городского пруда, положив свою крутолобую голову в сотне шагов от заводского двора, и смотрит. Смотрит на завод, на дымы домен, на приземистые корпуса, прислушивается к шумам, к рокоту водопада на плотине.
По ту сторону заводского двора — выстланная каменными плитами городская площадь. Контора, палаты управляющего, дома купцов и служащих, бывший полицейский участок, жандармское отделение, бывшая городская дума. Теперь в думе — Совдеп. На ступенях двое часовых, по виду — рабочие, в промасленных кепках.
Запыхавшегося Сашу старший караульный подхватил под локоток:
— Обожди, паренек! Куда? Зачем?
Саша объяснил.
По звонкой чугунной лестнице, пустыми темными коридорами Сашу провели в приемную председателя Совдепа Павла Коврова. Здесь, положив голову на стол, спал дежурный. Он приоткрыл один глаз. Узнав часового, недовольно пробормотал: «Чего там еще?»
Спал и Ковров. Он лежал на диване, с головой укрывшись старенькой шинелью. Часовой ласково и осторожно тронул его за плечо:
— Павел Васильевич, к вам пришли.
Ковров тотчас же, словно и не спал, сел, крепко вытер лицо ладонями и посмотрел на Сашу свежими ясными глазами:
— А, с железки! Что случилось?
— Машинист Когтев велел вам бумагу отдать. Говорит — важная. Только вы сами разверните: мои руки не больно чистые, кочегаром работаю…
Нахмурясь, Ковров читал телеграмму. Саша укладывал за пазуху когтевский платок-утиральник и внимательно рассматривал председателя Совета. Еще бы не смотреть: слава об этом молодом и отважном человеке шла по всему пролетарскому Уралу. Его знали и любили рабочие, люто ненавидели и боялись местные буржуи. Будучи студентом технического училища, Ковров организовал подпольную большевистскую ячейку.
Не раз попадал Ковров в лапы жандарма Курбатова. Его сажали в тюрьму, высылали из города, но он бежал, снова появлялся среди златогорских рабочих и продолжал революционную борьбу. Казалось, не было на свете такой силы, которая могла бы остановить его на этом пути.
Лицо у Коврова было сейчас усталое и худое, глаза запали глубоко. Видно, нелегко приходится председателю. Известно, буржуи шипят во всех щелях, того и гляди, что ужалят. Смотреть и смотреть за ними надо.
— Давно получили, не знаешь? — спросил Ковров.
— Получасу не прошло, товарищ Ковров. Бегом бежал.
— Бегом? Это хорошо, что бегом. Так и надо революционное задание выполнять. — Ковров потер небритый подбородок, думая о чем-то своем. — Как зовут-то тебя?
— Александр Сергеич, — доложил Саша.
— Так вот что, Сергеич, — сказал Ковров. — Сейчас же бегом обратно на станцию. И скажи Когтеву, что Ковров просит его вместе с дружиной прибыть в Совет. Немедленно!
Стуча подковами сапог, Саша побежал по гулким коридорам Совдепа.
Через час собрался златогорский Совдеп.
Это были рабочие люди, большевики, делегаты двух крупнейших заводов Златогорья: металлургического и оружейного. Несколько работниц — заточниц из сабельного цеха и трое интеллигентов: седой и степенный учитель прогимназии Доброволенский, добродушный толстяк в золотых очках, заводской доктор Бобин и вертлявый конторщик Урванцев.
Уже совсем рассвело, когда, наконец, прибыли делегаты-железнодорожники во главе с Когтевым. Ковров кивнул машинисту, тот ответил таким же коротким кивком. Они понимали друг друга, и на железнодорожников Ковров надеялся так же твердо, как на металлургов и оружейников.
Ковров вышел на возвышение:
— Товарищи! Получены тревожные вести…
Он рассказал собравшимся об обстановке и внимательно следил за людьми. Нависла серьезная опасность, предстоит тяжелое испытание: как-то они поведут себя в трудную минуту? Доброволенский побледнел и затеребил клинышек бородки. Бобин поправил очки и с интересом покосился на соседей: любопытно, как оценивают создавшееся положение. Лицо Урванцева исказил откровенный страх, и он с ужасом оглянулся на дверь — уж не входят ли вооруженные чехи? Да, на этого рассчитывать не приходится. Работницы, как по команде, обернулись в сторону мужчин: что будем делать, мужики? Ведь вам биться с врагом. Рабочие хмуро слушали Коврова, пока ничем не проявляя своего отношения к его словам.
Не дождавшись, когда закончит говорить Ковров, первым вскочил Урванцев. Замахал руками:
— Я же говорил! Я же всем говорил, что так будет! Меня никто не слушал. Вот, пожалуйста, всем конец, всех перестреляют. Господи боже мой! Что теперь делать!
— Не паникуйте, Урванцев! — крикнул Ковров.
Но Урванцева уже нельзя было остановить.
— Вам хорошо покрикивать: у вас лошади, вы снялись и уехали. А мы куда? Мы семейные, не забывайте! У чехов — оружие, пулеметы. А мы с чем? Несчастная сотня винтовок. Голыми руками, да? Как куриц перестреляют — вот тебе и Советская власть. Доигрались!
— Что же вы предлагаете? — щуря глаза, спокойно Спросил Ковров.
— Разойтись! Немедленно разойтись! Спасаться, кто как сумеет. Кто спасется — тому счастье. Другого выхода нет! Всех кучей заберут и всем конец.
И он вновь оглянулся на двери, на окна. Ему не терпелось поскорей уйти отсюда, порвать с Советами, укрыться где-нибудь в горах у углежогов.
— Тю, дурной! — поднялся с места Когтев. Показывая пальцем на Урванцева, он заговорил: — Поглядите на него, товарищи, совсем с ума спятил. Не разберешь, не то по глупости болтает, не то из этих самых… Из провокаторов.
— Не имеете права! — пронзительно выкрикнул Урванцев.
Когтев отмахнулся от него, как от мухи.
— Мне тоже помирать неохота, товарищи, — сказал он. — Времечко такое, рабочий класс в силу входит — как не пожить? Однако паниковать тоже нечего — хуже будет, скорее пропадешь. Так сгинешь, что семейство и костей не соберет…
— А что делать? Скажи — что делать? — вновь раздался истерический голос Урванцева.
— Отобрать оружие надо, только и дела.
— Детский лепет! Наивно! Раньше надо было отбирать. Теперь они в боевой готовности. Попробуй, подступись!
— Оно, может, и правильно — раньше надо было, — согласился Когтев. — Ну, тогда не сделали — теперь сделаем. Один черт!
Ковров поднял руку:
— Правильно говорит Когтев: надо действовать, пока бездействуют чехи. Предлагаю: сегодня же потребовать у чехов добровольной сдачи оружия.
— Так они и отдадут вам.
— Дураков мало!
— Не согласятся — разоружим силой. Предлагаю всем отрядам собраться у станции. Быть в боевой готовности. Разоружение эшелона проводим сегодня же. Так, товарищи?
— Так, Павел Васильевич! — кивнул Когтев.
Люди зашумели, в зале раздались голоса:
— Правильно! Разоружить! Давно пора! Из Миньяра подмогу позвать! Из Мисяжа!
Внезапно за окнами послышался могучий густой рев заводского гудка. Минуту он звучал одиноко. Потом к нему присоединились гудки других заводов и дальних и ближних. Люди встали, прислушиваясь к бушевавшей над городом, над горами звуковой буре.
— По местам, товарищи! — прокричал Ковров и взмахнул рукой, показывая на окна.
Ковров провел Когтева к себе в кабинет и показал расчерченный линиями лист бумаги. Это был план подъездных путей златогорской станции. Тупик, занимаемый чехословацким эшелоном, был обведен красным карандашом.
Ковров и Когтев склонились над листом.
А за окнами еще полчаса бушевала буря звуков, будто ей предстояло разбудить весь Урал…