Руку, камерадо!

Руку, камерадо!

Рыжеусый приехал опять. На дворе похолодало, рыжему в своей шинеленке было зябко, и он, бросив повозку у крыльца, сразу зашел в помещение. Григорий встретил его в маленьком, беленом известью зальце столовой. Рыжий приветливо помахал пачкой папирос, приглашая на мужские посиделки. На душе у Григория отлегло. Разминая в пальцах папиросу, сказал:

— Ты бы, друг, табачку прихватил побольше, а то без курева как без рук.

Рыжий кивнул: сделаю.

— Ну, что у вас нового, домой-то скоро? — словно между прочим осведомился Белоусов.

Рыжий грустно сказал:

— Мы хотель скоро, а пан офицер не скоро.

— Как так?

— Ваша земля нам не нужен, — чех жестом показал на окно и выразительно взглянул на Белоусова.

Григорий насторожился: рыжий что-то больно разоткровенничался, надо держать с ним ухо востро. Посмотрим, что он скажет в следующий раз, после того, как получит подарочек.

В один из мешков Белоусов, помогая работницам, вместе с булками хлеба сунул листовки. Длинный путь у них был, от самой Москвы. Секция чешских коммунистов Интернационального центра обращалась к своим соотечественникам на родном языке, призывала повернуть оружие против офицеров и тех, кто стоит за их спиной. Вот этот «подарочек» и должен был выяснить, что за человек рыжеусый.

Риск? Да, конечно. Но солдаты этой роты охраняют железнодорожный узел и в случае успеха… Словом, Григорий рискнул.

Вечерами Белоусов подолгу задерживался в пекарне. В большую новую корзину доверху накладывал свежих запашистых калачей. «Припеком» он подкармливал партизан. Глубокой ночью в окошко маленького закутка в пекарне стучал Василий Горбачев, «главный партизанский каптенармус». Григорий подавал корзину, и Горбачев, крадучись в сосняке и ложбинах, уносил провизию. На полдороге к лагерю передавал корзину Орлову.

Наступила зима. Частые снежные вихри скрывали от глаз вершины трехглавого Таганая. Тяжелая мгла затягивала составы с солдатскими теплушками — они все шли и шли на фронт. Из Сибири прибывало пополнение. Когда Григорий видел длинные составы, его лицо мрачнело.

Белоусов сидел в столовой, хлебал щи, когда его позвала помощница:

— Опять рыжий, — сообщила она вполголоса. — Строгий такой, шевелит своими усищами, как таракан, и шипит: «Пе-карр давай».

Сердце в Григория замерло: «Никак, донес, за мной, наверное…» Отодвинул тарелку, вытер губы тыльной стороной ладони, сказал:

— Сейчас буду.

В тесном коридорчике, соединяющем столовую с пекарней, переложил пистолет из внутреннего кармана пиджака в правый карман брюк: «Помирать, так с музыкой!» У крыльца, подняв воротник шинели и повернувшись спиной к ветру, стоял рыжий. Он пристально посмотрел на Григория, и тот впервые за время знакомства обратил внимание, какой глубокий и серьезный взгляд у рыжего. Чех подал Григорию руку, пекарь удивился: никогда этого не было. Рыжий негромко сказал:

— Хароший хлеб тогда был! Аромат хлеб!

Чех намекал на листовки, и Григорий облегченно вздохнул: «В цель попало». Обрадованно сказал:

— Всегда такой выпекаю.

— Ни-ни! — чех с лукавой улыбкой погрозил пальцем. И опять Григорий сделал открытие: палец был в крепких, от металла, опалинах. «Рабочий, знать, наш брат».

— Может, еще хочешь такого же хлеба, так у меня специальная опара есть, — предложил Белоусов.

— Оппара? — не понял чех.

— Ну, закваска по-нашему.

Чех радостно закивал головой.

Беседуя, Григорий прикидывал, можно ли окончательно довериться чеху? В случае провала он подведет организацию. Отсюда идет помощь партизанам, здесь хорошая явка. Чех молчаливо ждал, как будто тоже чувствовал колебания пекаря. Вдруг Григорий широко улыбнулся, добродушно произнес:

— Может, пора нам познакомиться?

— Кловач, — отрекомендовался чех и, подумав, добавил: — Кузнец.

«Рабочая косточка», — обрадовался Белоусов. Это и решило исход дела. Белоусов вручил ему «хароший хлеб».