XXVI. Ради блага этого Дзеффирелли

XXVI. Ради блага этого Дзеффирелли

В прошлые годы я несколько раз бывал в России. В первый раз в 1968 году с «Ромео и Джульеттой», потом с «Волчицей», где играла Маньяни, и, наконец, во время гастролей «Ла Скала», с «Богемой» и «Турандот». Большой театр часто приглашал меня, но все как-то не складывалось. Большой продолжал настаивать и когда снова пригласил меня в 2003 году, я решил предложить мою малышку «Травиату». Она задумывалась для крохотного театра в Буссето, но была удачно воссоздана на сцене Большого, которая по крайней мере в три раза больше.

Вернувшись в Москву много лет спустя, я с удивлением и радостью узнал, что русские знают обо мне и все эти годы следили за моей работой. Они прекрасно помнили все, что я сделал (многого они даже не видели), и относились ко мне с восхищением и уважением. Я постоянно получал свидетельства такого отношения от самых разных людей. Мне вручали сувенир, открытку, цветок, подарок, не имеющий никакой стоимости, но принесенный от чистого сердца.

Однажды меня после репетиций долго ждала какая-то скромно одетая пожилая дама. Она попыталась поцеловать мне руку, и я почувствовал, как в ладонь мне падает колечко, которое она сняла с пальца. Простое золотое колечко с маленьким камушком.

— Что вы, что вы, — произнес я смущенно, — я не могу это принять.

Но она настаивала и, оставив кольцо у меня в руке, пошла к выходу. Я догнал ее.

— Вы сделали мне прекрасный подарок, — сказал я, возвращая кольцо, — а теперь я дарю его вам.

Эта женщина с ее непонятной щедростью возбудила мое любопытство, и я попросил переводчика помочь мне разобраться в этой истории. С сияющими глазами, на прекрасном языке, которого я, увы, не понимаю, она рассказала, что когда была молоденькой, смотрела со своим возлюбленным «Ромео и Джульетту». Она запомнила этот поход в кино навсегда, потому что, как я понял из ее путаного рассказа, молодой человек, с которым она тогда была в кино и за которого собиралась замуж, внезапно таинственным образом исчез и никогда больше не возвращался. Больше мне ничего не удалось узнать: женщина вдруг чего-то испугалась, как будто сказала лишнее, еще раз поцеловала мне руку и торопливо ушла. Переводчик дал мне понять, что в ее рассказе явно могла быть политическая составляющая, таких историй в этой стране было множество.

— Или, — добавил он с едва заметной улыбкой и пожал плечами, — она просто сумасшедшая.

Таких людей, полунормальных — полусумасшедших, полно в России. Это мечтатели с горящими глазами и пылким воображением, как множество персонажей прекрасных русских романов, которых мы узнали и полюбили. Толстого, Достоевского, Чехова мы любим именно за то, что они воспели этих мечтателей.

Несмотря на семидесятилетнюю трагедию большевизма, они сумели каким-то чудом сохранить вечные ценности своей великой культуры — культуры дореволюционной России. Стране пришлось перенести неслыханные беды: три поколения граждан всех социальных слоев — обыватели, интеллигенты, люди свободных профессий — более пяти миллионов человек были уничтожены Сталиным. Россия, отдавшись во власть коммунизма, поступила сама с собой и со своими лучшими сыновьями с невиданной жестокостью. Но любовь русских к красоте, способность к состраданию, мечты, музыка, искусства продолжают жить в сердце этого удивительного народа, творящего ангелов и бесов, и приносить плоды.

Удивительно, но культурное наследие России и ее великие традиции не были уничтожены коммунизмом. Прошло семьдесят лет, а вечные ценности сохранились. Мало того, Россию не охватил тот распад, который пережила западная культура по вине пресловутой политкорректности, по-прежнему бушующей в нашем обществе, где избыток свободы привел к плоскому и живучему конформизму. А в России нет или пока нет.

Один из самых потрясающих вкладов России в мировую культуру, очень значительный для меня лично, — это музыка и вокал. И то, и другое — часть традиции, уходящей глубоко в прошлое. Россия подарила миру величайших певцов. Я ревниво оберегаю дружбу со звездой первой величины, одним из самых красивых голосов мира — Еленой Образцовой. Впервые мы работали вместе над «Балом-маскарадом» в 1972 году в «Ла Скала», потом в 1978 году в Вене над незабываемой «Кармен» с Доминго под управлением Клейбера, и между нами сразу установилось полное взаимопонимание, что бывает весьма редко. Когда судьба делает такой подарок, ты хранишь тепло и память о нем, пока жив. В последний раз мы встретились в 1981 году на «Сельской чести» в «Ла Скала». Но Образцова — это лишь одно имя из множества великих певцов России и тех новых поколений, которые только начали свой путь в искусстве.

Когда Мария Гулегина, которая пела в моей «Аиде» в Токио, рассказала, что родилась в маленькой украинской деревушке, мне захотелось узнать всю ее историю и путь, который привел ее на вершину такой блестящей карьеры[117]. Она сказала, что в России поют все, но ребенком она и не подозревала о существовании оперы, пока ее дядя не привез из Петербурга (тогда Ленинграда) пластинку с ариями из опер.

Чей-то голос поразил ее воображение (Каллас? Тебальди?), и она попыталась сама воспроизвести пение незнакомой певицы. В четырнадцать лет Мария пела так, что ее отправили учиться в консерваторию. Все остальное принадлежит истории. Видимо, примерно так же все происходило и с другими талантами, рожденными Россией и поющими сейчас на всех оперных сценах мира (а иногда и диктующими свои условия).

Даже страшно становится, когда подумаешь, что наши оперные труппы могли бы остаться без певцов из Восточной Европы.

По этому поводу не могу не вспомнить эпизод, который произошел совсем в другом месте, но, мне кажется, уместен именно в этом контексте. Дело было в 1978-м, когда и года не прошло со времени выхода фильма «Иисус из Назарета», успех которого привел в бешенство всю нашу коммунистическую мафию. Однажды, когда в Венской опере шла «Кармен», во время антракта я дал телевизионное интервью. Из четырех главных партий две исполняли русские певцы: Образцова — Кармен и Мазурок — Эскамильо. Газета «Унита» опубликовала на первой полосе статью за подписью Фортебраччо[118] как ответ на письмо читателя. Вот это письмо:

«Дорогой Фортебраччо,

итальянское телевидение (2-й канал) вечером 8 января передало трансляцию из Вены оперы Бизе „Кармен“. В перерыве режиссер Франко Дзеффирелли сделал заявление о состоянии оперы в наши дни, которое звучало примерно следующим образом: в Западной Европе интерес к опере не очень высок, а в социалистических странах она в большом почете, у нее много поклонников, она постоянно рождает великих солистов. „Как вы это можете объяснить?“ — спрашивает его интервьюер. „Может быть, тем, что режимы Восточной Европы не дают своим гражданам возможности свободно говорить, — отвечает Дзеффирелли, — но легко разрешают петь“».

Согласен, шуточка не из лучших, но вот как отвечает Фортебраччо:

«Дорогой товарищ Буччи,

лично я, прочитав заявление господина Дзеффирелли, поражаюсь наглости и бесстыдству этого ганимеда, церковного прихвостня, режиссера шоколадных конфеток. Никто не отрицает и не будет отрицать, что подавление инакомыслия в странах Восточной Европы достойно всяческого порицания, и никто не запрещает и не должен запрещать Дзеффирелли заявлять свой протест. Но он говорит как итальянец и как итальянский антикоммунист, причем выступает в Риме, где, как я полагаю, и проживает. Так вот: именно в Риме, а не где-нибудь насчитывается целых шестнадцать жертв терроризма, а по всей Италии идет волна убийств, похищений, грабежей и нападений. Школа в состоянии распада, больницы не работают, безработных уже два миллиона, а в Неаполе десятками умирают дети, которых убивают без всяких болезней антисанитария и равнодушие…

Господин Дзеффирелли — один из корифеев этой шайки господ, на которых, хотят они этого или нет, лежит ответственность за развал страны. Господин Дзеффирелли бесстыжий нахал, дорогой товарищ, и я желаю ему, ради его же блага, навсегда потерять всякий стыд, иначе ему не пережить собственную низость».

Полагаю, читатель этих строк потерял дар речи, как я когда-то. Если кто-то недопонял — статья, озаглавленная «Ради блага этого Дзеффирелли», была опубликована на первой полосе газеты «Унита» в январе 1978 года за подписью знаменитого Фортебраччо.

В одном интервью в России меня попросили рассказать поподробнее о выставке моих театральных работ, которая проходила в Риме, в Национальной галерее в Афинах и в палаццо Веккьо во Флоренции. Все началось как раз во Флоренции в 1985 году, когда милейший отец Спинилло предложил мне выставить несколько театральных эскизов в монастыре Сан-Марко, где я провел немалую часть своей юности, в двух шагах от шедевров Фра Беато Анджелико, которые так хорошо были мне знакомы. И то, что задумывалось как небольшая выставка из пятидесяти рисунков, стало расти и в конце концов выросло до ста двадцати картин, эскизов декораций и костюмов, причем многие из них мне пришлось забирать у людей, у которых они давно уже осели.

Я сказал тогда журналисту, что мне бы очень хотелось показать эту выставку в России, добавив к ней последние произведения, которых не так мало, и некоторые из них совсем неплохи. Вскоре со мной связался Михаил Куснирович, очень милый человек, влюбленный в нашу страну настолько, что быстро выучил итальянский язык и даже своей компании дал итальянское название «Bosco di ciliegi», напоминающее одну из моих любимых пьес Чехова[119].

Куснирович сказал, что его компания традиционно представляет в мае различные события культурной жизни, и ему бы хотелось устроить ретроспективу моих фильмов и одновременно выставку моих работ на ближайшем майском фестивале. Слышать это, конечно, было очень приятно, но мне хотелось, чтобы выставка проходила в серьезном музее. Я мечтал, чтобы ее показали в Москве просто как выставку живописи, а не как творческий путь художника-постановщика. Куснирович сразу понял, что я имел в виду, но просто потряс меня, когда несколько недель спустя позвонил в Рим и спросил, согласен ли я на проведение выставки на следующий год в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Музей Пушкина! Одно из лучших собраний мира! Еще бы!

Среди многих интересных людей, которых я встретил во время той поездки в Россию, я очень полюбил писателя и журналиста Сергея Николаевича, большого поклонника оперы, умнейшего человека, блестяще знающего английский. Его незаурядный ум и широчайшая культура простирались до необозримых горизонтов. Он пригласил меня на ужин в шикарный ресторан (кстати, тоже «Пушкин»), который стал для меня местом любопытных открытий. Большой двухэтажный ресторан, великолепно сохранившийся во всех деталях в строго классическом имперском стиле конца XIX века — от деревянной отделки до обоев, посуды, столовых приборов и даже лифта из бронзы и латуни. Официанты выглядели как персонажи Тулуз-Лотрека. А кухня, la cuisine, просто чудо. Мне так понравилось там, что захотелось узнать побольше: как, например, удалось сохранить дух того счастливого и беззаботного времени. Сергей не дал мне прямого ответа, только сказал, что ресторан открыли всего несколько месяцев назад.

— Ты хочешь сказать — закончили реставрацию? Молодцы, просто шедевр.

— Нет, — сказал он, — строительство завершилось несколько лет назад. Но понадобилось время, чтобы воссоздать интерьер, до сих пор еще не все закончено.

До меня так и не доходило:

— Ты имеешь в виду реконструкцию, а не строительство?

Сергей рассмеялся, встал и снял со стены фотографию:

— Вот так было семь лет назад.

На фотографии было здание, напоминающее казарму, с тоскливым, как у почты, фасадом. Я занервничал. Он что, смеется надо мной? Сергей позвал метрдотеля, который принес альбом с фотографиями, сделанными во время работ. Я не мог поверить своим глазам.

— А резчиков по дереву, а кузнецов, а обойщиков где вы взяли?

— Работают они медленно, — объяснил мне Сергей, — но дело свое знают хорошо. Может, по наследству передавали, от отца к сыну.

И это тоже Россия.

У Сергея очень ясные и интересные взгляды на историю и политику. Когда я был свободен от репетиций, мы с удовольствием гуляли по Москве, и он знакомил меня с ее тайнами. Мне нравилось дышать воздухом «матушки Руси», а по мнению Сергея, Россия должна была вновь стать Русью-матушкой.

Мы говорили с ним обо всем. Я прошел с ним ускоренный курс русской культуры, перепрыгивая с одной темы на другую.

Однажды он неожиданно заговорил об Алексисе де Токвиле и спросил, читал ли я его. Не без гордости я ответил, что хорошо помню его книгу 1830 года «Демократия в Америке». И мы вместе стали вспоминать теорию де Токвиля, согласно которой после трагического краха Французской революции, разочарований, ошибок Наполеона, нежно лелеемая мечта о великой Европе рухнула. Де Токвиль считал, что будущее Европы будет зависеть от отношения двух великих политических образований: Америки и Англии на западе и России на востоке.

Сергей повторял наизусть теорию де Токвиля:

«Сегодня в мире существуют две великие державы, которые имеют одно назначение и одну ответственность за движение цивилизации вперед. Это русские и англо-американцы. Весь мир мается на одном месте, а эти две нации несутся вперед, как молнии. Любопытно наблюдать, как они движутся с очень разных исходных точек: одна от культа свободы, другая от идеи послушания Государю. Но обе избраны волею Небес, чтобы править доброй половиной Земли, от Сан-Франциско, через всю Европу и Россию, до Владивостока».

Больше всего поражает в пророческом видении де Токвиля то, что он за несколько десятилетий объявил о грядущем открытии новых источников энергии, которым суждено смешать все планы, и неважно, что источники оказались на самом деле не теми, которые он имел в виду.

«Вы в самом деле хотите вечно зависеть от шантажа арабов, которые в глубине души презирают вас и ненавидят, будучи непримиримыми врагами вашей культуры? Может, вы сумеете понять в будущем, насколько нуждаетесь в России, как Россия уже поняла, что нуждается в вас? Будущее этих двух культур не в бесконечном противостоянии, а в привычной гармонии, как у сестер — дочерей одного отца, христианства».

Сегодня Россия — планета, близость которой мы должны ощутить, у нас слишком много общих ценностей. Россия найдет свой путь к свободе, но на это не хватит жизни одного поколения. Ее свобода может очень отличаться от привычной нам, но это не обязательно дурно для них или даже для нас. Она может помочь нам пробудить идеалы, встряхнуться ото сна, в который мы погружены.

Конечно, столкновение с этой страной приводит нас к тревожным размышлениям. Русский народ стремится обрести ту свободу, которой был лишен три четверти века, тогда как мы наслаждались ею шестьдесят лет и теперь пользуемся каждым удобным случаем, чтобы поставить ее под удар. Трагическая ирония заключается в том, что те, кто задушил свободу России, пытаются сегодня отобрать ее у нас (я имею в виду все тех же злодеев).

Флоренция, которая считается самым цивилизованным городом мира, как раз в тот период стала ареной этого безумства, а от ее политического и культурного кредо остался лишь скелет. На город грозили обрушиться два несчастья. Одно — угроза всемирного слета антиглобалистов, которые после безобразий, продемонстрированных всему миру в Генуе, собирались развернуться в полную силу в неприкосновенной Флоренции. А второе — дискуссия вокруг проекта нового входа галереи Уффици. Был проведен международный конкурс, и его победителем стал японец Арата Исозаки. Первоклассный архитектор, если речь идет о «новой архитектуре», но все поняли, что хуже не придумать, когда он показал свой проект — гигантский «табурет» на четырех ногах, бетонный, высотой 36 метров, честное слово!

Большинство флорентийцев восприняло это как издевательство, оскорбление городу и бросилось всячески протестовать. Я, разумеется, сразу влез в первые ряды народного протеста. И кто, вы думаете, оказался рядом со мной? Ориана Фаллачи, только что вернувшаяся из Нью-Йорка.

Где мы с ней остановились? Разве кто-нибудь упомнит? Столько воды утекло, столько всего произошло и у нее, и у меня. Но важно, что в тот момент мы оказались рядом, чтобы помочь родному городу. И надо сказать, подняли такой шум в правительстве и в народе, призывая всех к протесту, что в это дело вмешался министр Урбани (знаю, что сделал он это очень охотно). Естественно, у нас возникла масса конфликтов с мэрией, которая вела себя с нами как с глубокими провинциалами, ретроградами и врагами всего нового, но в результате ей пришлось пересмотреть весь проект. В конце концов «табуретка» полетела вверх тормашками, и этим все закончилось.

Худшее было впереди — угроза антиглобалистов захватить Флоренцию. Ориана приняла очень близко к сердцу опасность, нависшую над городом, и, как умела только она, очертя голову бросилась в бой. Мы с ней действовали как сиамские близнецы и сумели разбудить город, который со времени наводнения никак не проявлял свою жизнеспособность. Мы подняли такой крик, что городские власти, торговцы, люди всех социальных и культурных слоев по-настоящему встревожились.

Ориана становилась все популярнее, она со всеми умела говорить на каком-то особом, подкупающем языке — в этом она была настоящим виртуозом. И при этом ничего не боясь, несмотря на угрозы, которые очень тревожили всех, кому Ориана была дорога. Эти угрозы достигли апогея после крестового похода, который она устроила против мусульман, написав под впечатлением трагедии 11 сентября бестселлер «Ярость и гордость».

За ней следовала целая дюжина охранников (они были всегда и везде, но их никто никогда не видел). Я охотно разъезжал с ней по городу, мы то и дело встречали друзей, которые, не скрывая, были на нашей стороне.

Во Флоренции трубили всеобщую тревогу, в магазинах ставили бронированные двери, куда-то исчезли автомобили, повсюду были военные.

Префект Серра, человек решительный и с очень ясной головой, заявил в мэрии, что не может гарантировать порядок в городе, располагая всего шестью тысячами человек.

— Если эта банда разгуляется, как в Генуе, я не могу взять на себя ответственность за безопасность города, я буду отвечать только за своих людей. Надеюсь, вам ясно?

Я был там, среди этой кутерьмы. Серра увидел меня и подошел. Мне совершенно не хотелось надоедать ему советами и паниковать. Пока я ждал, меня осенило, что мы в «священном» месте — во дворце Медичи, месте, полном сокровищ, ревностно собранных и хранимых многими поколениями. Я сказал милейшему Серра, что не собираюсь подливать масла в огонь.

— Все равно, — добавил я, — всем и так известно, что делать: просто перекинуть эту проблему на коммунистов. Если захотят, устроят все за пять минут.

— Хорошо бы так, — засмеялся Серра.

Я предложил ему на несколько минут забыть обо всем и пойти посмотреть «Шествие волхвов» Беноццо Гоццоли в залах как раз возле его кабинета. Он улыбнулся, извинился и вернулся в свое осиное гнездо, а я пошел еще взглянуть на эту дивную фреску, да так и остался стоять перед ней как вкопанный, забыв обо всем на свете. Флоренция такая и будет такой всегда, независимо от того, кто придет в ней к власти.

Выступление антиглобалистов прошло тихо. Число демонстрантов неимоверно увеличилось, потому что коммунисты всей Тосканы присоединились к генуэзцам, и не для того, чтобы выразить протест, а для поддержания общественного порядка, который не могли гарантировать власти. И если вдруг оказывалось, что какому-нибудь тупоумному антиглобалисту не все понятно, то, получив пару подзатыльников и пинок под зад, он быстро успокаивался.

Эти тосканские коммунисты — просто сказка. С двумя или тремя из них мы пошли ужинать на другой берег Арно. Ориана попросила рассказать ей все в подробностях и страшно веселилась. А на другой день потащила меня за собой в городок Барберино-ин-Муджелло лично благодарить мэра-коммуниста за спасение Флоренции!

Вернувшись в гостиницу, она обняла меня и сказала:

— Я же говорила, что все будет отлично!

С тех пор я больше ее не видел. Иногда, все реже и реже, мы обменивались телефонными звонками. В конце концов она переехала к семье в Греве, где за ней преданно ухаживали ее сестра Паола и другие родственники, люди, скроенные на старинный лад.

Ориана была больна и знала, что ее болезнь неизлечима. Съездила последний раз в Нью-Йорк показаться врачам — спокойно, без иллюзий и надежд, и вернулась в Италию, где легла в клинику во Флоренции «в ожидании событий».

Очень жаль, что наш мэр Леонардо Доменичи в это время находился очень далеко от Флоренции — в Токио, вместе с гастрольным турне ежегодного фестиваля «Музыкальный май». Город очень нуждался в его уме и власти, которые сдержали бы порывы недалеких чиновников, которых много разгуливает по коридорам мэрии.

Даже по такому поводу крайние левые депутаты не захотели смолчать и выразили свою неприязнь к Ориане и всему тому, что олицетворяла эта необыкновенная женщина. Ей отказали во вручении «Золотого флорина», которым награждаются самые знаменитые граждане Флоренции. Но и это еще не все: в ответ на просьбу назвать ее именем какое-то место, улицу, площадь ее родного города, куда она приехала умирать, эти деятели заявили, что просто «оскорблены таким неслыханным предложением».

А в Риме ходатайство совета городских депутатов о том, чтобы назвать улицу в память об Ориане, сразу же нашло отклик у мэра (цитирую по газете «Коррьере делла Сера»):

«Мэр города Вальтер Вельтрони заявил о своем полном согласии с предложением присвоить улице в Риме имя Орианы Фаллачи. Она была величайшей журналисткой и настоящим борцом за свободу. Неважно, насколько мы готовы разделять ее позиции. Было бы странно, добавил он в заключение, если бы в нашем городе имена улицам давались в зависимости от того, кто в данный момент находится у власти».

Могу лишь еще раз высказать сожаление, что в этот момент не оказалось на месте моего доброго друга Леонардо, человека тонкого и хорошо понимающего, как нужно действовать. Не случись этого, Флоренции удалось бы избежать такого позора.

Твой уход, дорогая Ориана, принес не только боль и потрясение. Как и многие миллионы европейцев, у кого есть голова на плечах, я тревожусь из-за смертельной опасности, которая угрожает нам всем и которую ты первая увидела так ясно после 11 сентября. Ты заявила о ней с присущим тебе мужеством, но цивилизованный мир не нашел в себе сил последовать за тобой.

Прошло пять лет, и теперь всем и каждому очевидно, как велика угроза всему Западу, который не только не препятствует — напротив, благодаря враждебности крайних левых политиков к умеренным мусульманам привечает, приглашает радикалов и поэтому готовится пережить уничтожение собственных ценностей, а может быть, и свое собственное уничтожение.

Мы не забудем тебя, Ориана, ведь ты раньше других поняла, что нас ожидает, и стала кричать об этом во весь голос миру глухих, слепых и трусов.

Раз уж зашел разговор об этой страшной теме, мне хотелось бы, чтобы и здесь просияла надежда.

Битва цивилизаций между Западом и мусульманами? В битве две стороны, два противника, и у каждого своя культура. А какая культура стоит за исламскими фундаменталистами? Чему они могут нас научить? Чему научились они сами? Было бы просто смешно, если бы в руках у этих варваров не оказалось смертоносного оружия, которым они пугают и шантажируют нас.

Я твердо знаю, чем это кончится. Нам придется вынести тягчайшие испытания (которые нам будут полезны), но если мусульмане останутся рабами своих духовных лидеров, у них нет ни малейшей надежды создать собственную свободную культуру, чтобы противопоставить ее нашей.

Так было и с нами в темные века, когда церковь управляла жизнью каждого человека, от нищего до императора. Но в конце концов ей пришлось вернуть свободному человеку ключи разума. Правда, на это, как мы знаем, ушли века ужасов и крови.

Пусть мусульмане хорошенько задумаются — даже самые умеренные — и не тешат себя иллюзией. Сама по себе сила в конечном итоге недорого стоит. В борьбе и войне побеждают только те, кто обладает знаниями и умением.

Я хочу поделиться с читателем этой мыслью, чтобы хоть чуть-чуть унять его тревогу о том, что происходит сейчас в свободном мире и в душе каждого человека.