Антоновские яблоки

Антоновские яблоки

Одним из любимых мною писателей всегда был Бунин. Простота и ясность его стиля, удивительная музыка звучания его русской речи всегда завораживает. И ещё дорог и интересен мне Бунин тем, что во многих рассказах своих писал он о тех местах, где прошли детство и юность моего отца — Кузьмина Павла Ивановича, родившегося в Лебедяни Тамбовской губернии. И вот случилось так, что в первой половине семидесятых годов мне пришлось побывать в этих местах Связано это было с одной из командировок, память о которой осталась в памяти на всю жизнь.

Направили меня вместе с заведующим кафедрой русского языка нашего института профессором Максимовым Леонардом Юрьевичем в Липецк для ознакомления с преподаванием филологических дисциплин в Липецком пединституте. Лебедянь находится недалеко от Липецка. Я с радостью согласилась. Были в Липецке у меня и свои знакомые — бывшие аспиранты нашей кафедры. С одной из них — Дориной — мы переписывались. Она занималась английской литературой под руководством Ю. М. Кондратьева, а в Липецком пединституте читала курсы зарубежной литературы. У неё можно было остановиться, так как жила она в отдельной квартире и это было удобнее, чем гостиница.

Обычная проверка состоялась. Разбирая разного рода документацию, я прочитала о том, что студенческая практика проводится не только в самом Липецке, но и в школах окрестных городов и сел. Названа была и Лебедянь, считавшаяся удобной базой для этой цели. Со школами Лебедяни Липецкий институт связи поддерживал уже несколько лет. Меня это, конечно, заинтересовало, и я захотела поехать в те места, о которых много слыхала от отца и много читала у Бунина. Молодая преподавательница русской литературы, узнав об этом, сказала, что это совсем не трудно, в Лебедянь из центра Липецка ходит автобус, а если я согласна, то в ближайшую субботу она сама сможет отвезти меня в Лебедянь на своей машине. Суббота наступила, когда наша проверка почти полностью завершилась. Леонард Юрьевич поддержал моё стремление побывать хотя бы в одной школе, где проводится педагогическая практика студентов, и вместе с моей спутницей мы отправились к берегам Дона.

Выехали в четыре часа и вскоре оказались на центральной площади города Лебедяни, расположенного на высоком берегу широкой и величественной реки. Вид на Дон был отсюда прекрасен. За рекой простирались бескрайние луга, виднелись деревни, паслись стада. На самой площади было пустынно. Базарный день уже подошел к концу, магазины закрывались в субботний день раньше обычного, но в палатках торговля кое-где ещё шла. Мне очень захотелось приобрести какой-нибудь сувенир в память о Лебедяни. Пошли посмотреть. Ничего, кроме красивой кружки я не усмотрела, купила кружку, но решила найти что-нибудь более крепкое, чтобы сохранилось надолго, и более характерное для этих мест. Ничего похожего на сувенир из этих именно мест обнаружить не удалось. Только в самой последней палатке перед самым её закрытием предложен мне был маленький мраморный львенок, лежащий с поджатым хвостом, вовсе на хищного зверя не похожий. Этот белый мраморный львенок и был приобретен. Теперь он всегда перед моими глазами, на краешке книжной полки перед машинкой, за которой я печатаю все, что мне нужно, а это бывает каждый день. Больше в центре города делать было нечего. Собор обошли кругом, осмотрели. Теперь надо искать Кладбищенскую слободу, о которой рассказывал отец. В этой слободе он и жил. Повстречавшийся человек показал путь. Пошла я по этому пути уже одна, а спутница моя решила пойти к своей подруге, а потом вернуться, как она сказала, к машине часика через полтора-два, где и будет меня поджидать. Советовала не торопиться. Времени у нас было достаточно.

Я спустилась в нужном направлении с холма, перешла через мост маленькой речушки, за которой и находилась Кладбищенская слобода. Уже отсюда было видно, почему она называется Кладбищенской. На одной стороне её единственной улицы стояли дома, на другой довольно далеко тянулась изгородь кладбища. Никого кругом не было. Ничего больше узнать было нельзя. Я стояла и смотрела на кладбищенскую изгородь, на ворота кладбища. Они находились передо мной, о надо было перейти неширокую дорогу, уходившую куда-то влево ряда домов. Куда же двигаться? Прошло минут пять, и стало слышно мычание коров и удары хлыста: пастух гнал стадо, коровы направлялись к своим домам. Появилась на противоположной стороне от изгороди женщина. Она стояла напротив меня, поджидая, должно быть, свою корову. Так оно и было. Я перешла дорогу и подошла к женщине, поздоровалась. Она приветливо кивнула, спросила, что я ищу, сразу определив, что я нездешняя. Завязался разговор, но ожидаемая корова приблизилась, и мы продолжали беседу, уже идя за коровой вдоль кладбищенской изгороди.

Когда я сказала, что ищу дом, в котором жил Яков Иванович Кузьмин, приходившийся моему отцу дядей, женщина остановилась и внимательно стала смотреть на меня, спросив, зачем мне это нужно и кем я прихожусь Якову Кузьмину. Мой лаконичный ответ — «Я дочь его племянника Кузьмина Павла» — поверг женщину в волнение и даже, как мне показалось, в совсем неожиданное смятение. Из дальнейшего выяснилось, что зовут мою собеседницу Наталья Андреевна Коленкина, живет она. в этих местах с рождения и, конечно, дом Якова мне охотно покажет, проводит до самых ворот. Она знала всю семью Кузьминых и была хорошо знакома со своим ровесником Павлом. И сказав это, она снова остановилась и снова стала, смотреть на меня. «Я не похожа на отца, — говорила я, — но о жизни в Кладбищенской слободе, где он родился и вырос, рассказывал часто». Как стало понятно из дальнейшего нашего разговора, рассказал мне Павел Иванович не все. От Натальи Андреевны стало известно следующее. Наталья любила Павла, и он был к ней далеко не равнодушен. Когда стал студентом, уехав в Москву, часто приезжал в Лебедянь, и они встречались. Их даже считали, иногда и называли, женихом и невестой. Но через два года, летом, он приехал в Кладбищенскую слободу уже не один, а с «московской девицей» Ниной и сообщил о их скорой женитьбе. Наталью это повергло в отчаяние, она долго сокрушалась, много плакала. Однако время шло, Павел не появлялся ни в ближайшее, ни в последующее лето, и у Натальи появился «настоящий жених» из местных парней. Свадьбу сыграли всей слободой, жили дружно, и родила Наталья тринадцать деток. «Вот здесь они все и живут», — сказала она, махнув рукой в сторону улицы, застроенной домами, тянувшимися в ряд напротив кладбищенской изгороди.

Самого старшего сына её убили на войне, трое других вернулись, а остальные были дочки, и теперь у неё семнадцать внуков. Но «своего Павла» она помнит, а меня рада видеть.

Наталья Андреевна показала мне дом и двор семьи Якова, вспоминала о нём как о радивом хозяине, знала, что его раскулачили, и он уехал после этого в Москву к своим дочкам и умер в Москве. Говоря об этом, Наталья Андреевна плакала, слезы катились у неё из глаз. Потом, успокоившись, позвала меня к себе в гости. Жила она в своём доме после смерти мужа одна, дети навещают часто и во всем помогают, внуков своих она любит, самого первого мальчика назвала Павлом. Повела меня Наталья Андреевна в свой сад, набрала целую корзинку антоновских яблок, пообещав проводить меня до самой машины, напоила чаем с медом и булками. Договорились, что будем писать друг другу. «Писать я умею и письма могу писать длинные, всегда есть о чем рассказать», — прибавила она.

Прежде чем идти меня провожать, хозяйка отсыпала половину яблок из большой корзины в мешочек, и ношу эту мы разделили пополам. Яблок было много. Наталья Андреевна посоветовала не варить, а «есть свеженькими, чтобы лучше запах чувствовать». Я обещала это сделать. Потом мы поднялись на холм, к Соборной площади, она перекрестила и поцеловала меня, прощаясь, и мы с Дориной уехали. Некоторое время из Лебедяни приходили письма, я отвечала. Через полгода получила от одного из сыновей Натальи Андреевны сообщение о её смерти. Память о ней храню.