42

42

Подошла и наша с Костей очередь на получение жилплощади. В эту очередь Константин Михальский записался вскоре после нашей женитьбы и как участник войны числился не в общих списках очередников, а в списке бывших фронтовиков, что обещало более быстрое продвижение к желанной цели. По нескольку раз в год в течение восьми лет наведывался он в жилищный отдел Краснопресненского райисполкома, справляясь о продвижении в очереди. Но все происходило в замедленном темпе, хотя продвижение было. Снова и снова обращался он с просьбой ускорить предоставление ему жилплощади, снова и снова появлялись у нас дома члены комиссии, проверявшие «состояние проживания» заявителя, составляли протокол о том, что в смежных комнатах площадью 23 кв.м. проживают семь человек — Кузьмин П.И. (отв. съемщик), Кузмина Н.Ф. — его жена, Кузьмина М. — его дочь, Михальская Н.П., Михальский К.А., Михальская А. — их дочь, Губанова М.А. — домработница, права на отдельную жилплощадь не имеющая. Отмечали, что три человека из вышеперечисленных — кандидаты наук, что дает право на определенную прибавку к общей норме в 5 кв.м. на человека. Отмечали, что на вышеуказанной площади в 23 кв.м. проживает две семьи, что квартира является коммунальной и помимо этих двух семей в ней проживают ещё две семьи, одна из которых состоит из восьми человек (трое взрослых и пятеро детей), а вторая — из одного человека. Все написанное в протоколе подписывали члены комиссии, двое свидетелей — от домоуправления и от соседей по дому № 4 по Горбатому переулку. Отмечалось также отсутствие таких удобств, как центральное отопление и горячее водоснабжение. Однако тщательность всего отмеченного не согласовывалась с продвижением нашей позиции в очереди.

Но вот прошло восемь лет, и весной 1957 года мы получили смотровой талон, в котором был указан адрес выделяемой нам жилплощади. Это был дом на обширной пустоши на далекой окраине города, до которой можно было доехать на автобусе, идущем по Ярославскому шоссе, или на электричке от Ярославского вокзала до станции Лосиноостровская, а там — на автобусе всего несколько остановок. Названия улицы указано не было, обозначен был номер застраивающегося района. Улиц ещё в этом районе не было, а потому и названия их не существовало. В указанном доме нам выделялась комната в 15,5 кв.м. на троих в двухкомнатной квартире на пятом этаже пятиэтажного дома без лифта. В комнате был балкон, выходящий на широкие просторы, занесенные ещё не растаявшим в марте снегом. Вдалеке тянулась кромка леса. Кому будет принадлежать вторая комната квартиры, не было известно, но судя по тому, что она больше предназначавшейся нам, её могли дать семье не меньше, чем из четырёх человек. Кухня небольшая, санузел совмещенный. Побывав в этих отдаленных местах, мы вернулись подавленные и на следующий день смотровой талон, внушавший некоторые надежды, пришлось вернуть. Тут же нас предупредили, что если мы и впредь будем столь же привередливыми, то в ближайшие два года с места не снимемся. В самом крайнем случае смотровые талоны выдаются никак не более трёх раз, если со стороны очередников последует и тут отказ, то с очереди они снимаются. Нам выдали второй смотровой талон, вновь породивший некоторые надежды. Надежды появлялись у Кости, стремившегося к самостоятельному устроению своей жизни, а у меня после первой же попытки увидеть свой возможный новый дом надежды на что-то лучшее не возникали. К тому же и не было сильного желания покидать свой родной дом, где было нам, как мне казалось, совсем не плохо.

Второй смотровой талон привел нас на Юго-Запад, в то самое место, где теперь находится станция метро «Университет», а тогда метро там проведено ещё не было, а доехать до строящегося Ломоносовского проспекта, состоявшего только из одного квартала больших новых домов, можно было на автобусе от Киевского вокзала. Дорога на автобусе под номером 55 занимала минут тридцать. Конечно, это лучше, чем Ярославское шоссе. Доехали, вышли из автобуса, остановившегося прямо около нужного нам дома. Осмотрелись, обвеваемые сильными порывами мартовского ветра. Несколько огромных домов. В нашем — этажей. Форма дома — большой прямоугольник, внутри которого — двор, а за этим домом виднеются красивые красные дома, а на другой стороне Ломоносовского проспекта — громадный дом, в котором живут преподаватели Московского университета. Все очень здорово. Идем в квартиру 422 на седьмом этаже. В ней уже есть кто-то. Дверь открыла женщина и сказала, что они с мужем здесь со вчерашнего дня, но пока без вещей. В квартире три комнаты. Наша — средняя, вторая дверь налево по коридору. Площадь комнаты —17 кв.м. Большое окно и балкон, выходящие во двор. Застекленная двухстворчатая дверь. Кухня просторная, но пока ещё ничего, кроме газовой плиты и раковины, в ней нет. Красивые обои. Предполагаемую соседку зовут Анна Фёдоровна, у неё есть муж и двое детей, но сын — ему 10 лет — живет в деревне, и пока они будут здесь жить втроем в двадцатиметровой комнате. Ванная и туалет облицованы голубым кафелем.

Вернувшись домой, все рассказали родителям и тёте Маше, а на следующий день отправились на Ломоносовский проспект вместе с ними. Приняли решение от этой комнаты не отказываться. Радовались тому, что есть, и тому, что здесь — совсем рядом с домом — будет. Будет станция метро, кинотеатр, новые магазины. Уже есть универмаг, мебельный магазин на Ленинском проспекте, рядом школа, есть аптека, в красных домах гастроном, недалеко книжный магазин.

В конце марта перебрались. Костя соорудил прекрасный стеллаж для книг и разместил его в коридоре. Мебели пока не было, но будет. Скоро ожидался гонорар за учебник. На эти деньги и надеялись купить самое необходимое. Родители подарили холодильник К апрелю уже все жители квартиры были в сборе. Познакомились. Три семьи, к совсем разные. В самой большой комнате — семья Сидоровых. Анна Фёдоровна — нянечка в детских яслях при обувной фабрике им. Капранова близ Красной Пресни. Муж её — слесарь Николай. У них дочка трёх лет. Она в детском саду. Николай, как сказала его жена, выпивает, но ведет себя всегда тихо и вреда никому не причинит. Другие соседи — семейство Фигер. Муж — Илья Иосифович, жена — Фира Львовна, семнадцатилетняя дочка Маргарита. До этого они жили в Норильске, где оказались ещё перед войной. Там и Маргарита родилась. А в СССР были привезены своими родителями ещё детьми из Австрии. Илья Иосифович — переводчик с немецкого, а жена ему помогает. Работают они оба дома, а дочь будет готовиться к поступлению в институт. В Москве у них много друзей и знакомых. Знакомых ещё по Норильску.

Вот мы и стали все вместе обживать выделенную всем нам жилплощадь. Фигеры общались со своими друзьями и знакомыми по телефону, висевшему в коридоре близ нашей двери. По вечерам ходили к друзьям или друзья навещали их. Общались чаще всего на немецком языке. К Сидорову, когда не было дома жены, тоже заходили друзья иногда выпить, иногда опохмелиться. Если я была на кухне, то и меня они сердечно приглашали присоединиться к их компании. Маргарита готовилась в институт и посещала репетиторов. Я снабжала её необходимой литературой. Фигер сказал, что обязательно обучит Аночку немецкому языку и уже научил её говорить по-немецки «здравствуйте», «до свидания», «благодарю вас», «пожалуйста». Костя помог Фире Львовне подвесить в кухне шкафчик для посуды. Анна Фёдоровна, идя в магазин, всегда была готова купить что-нибудь для соседей — хлеб или сахар, если была в этом необходимость. Так бы и шло все своим чередом, если бы не стали со временем выясняться некоторые осложнявшие наше соседство обстоятельства.

Осенью Анна Фёдоровна, вернувшись вместе с яслями из дачной местности под Москвой, где отдыхали детишки, ушла в отпуск и по путевке уехала в санаторий. Прошел месяц, пошел второй, а она все не возвращалась. Спросила у Николая, когда же она будет дома и выйдет на работу. А он ответил, что путевка дана ей на два месяца и в санатории она пробудет весь положенный срок. Что здесь было странного? Как бы и ничего, но что-то встревожило меня, хотя что именно, сразу понять не могла. Вскоре в разговоре с кем-то из институтских преподавателей узнала, что на два месяца путевки в санаторий получают легочные больные. Так ли это? Как же может человек с больными легкими работать в детских яслях? Но поскольку меня это встревожило, решила пойти на место работы Анны Фёдоровны. Пошли вместе с Костей. Разговорились с мывшей крыльцо уборщицей, сказав, что хотим видеть нашу знакомую Анну Фёдоровну Сидорову, а та сказала, что у неё отпуск. «А когда она вернется из отпуска?» — спросила я. «Сюда-то она уже не вернется — был ответ, — потому как у неё открылся туберкулез, дали ей путевку в санаторий, но работать с детьми ей больше не придется». Известие это нас сильно взволновало: а как же наш ребенок, как же пользоваться общей ванной с больной туберкулезом соседкой, общей кухней, жить рядом? Отправились для выяснения ситуации в районный тубдиспансер, где с присущим ему умением доверительно разговаривать с женщинами, особенно молодыми и привлекательными, Константин Алексеевич сумел вызнать в регистратуре, где вначале отказались что-либо сообщить о гражданке Сидоровой, проживающей по такому-то адресу, живущим с ней в одной квартире соседям, что Сидорова состоит на учете в тубдиспансере уже два с лишним месяца. «К тому же — доверительно проворковала регистратор— по вашей квартире числится и ещё одна туберкулезная больная — Фигер Маргарита Ильинична. Год её рождения —1940. Совсем молодая».

Это известие нас подкосило. Надо было что-то предпринимать. С чего начинать? С чем обращаться в тот же райисполком, который так распорядился судьбой нашего ребенка? Нужна справка из тубдиспансера, но на руки, как было нам сказано, такие справки не выдают. Нужен запрос из райисполкома, от жилищной комиссии райисполкома. А в райисполкоме никто на эту тему разговаривать с нами не захотел. Понадобился год, чтобы вопрос о замене жилплощади вновь был рассмотрен, хотя справку, подписанную заведующей тубдиспансером и подтверждающую болезнь наших соседей А.Ф. Сидоровой и М.И. Фигер. Константин Алексеевич добыл и в Краснопресненский райисполком представил.

Наступил день, когда, вновь сжимая в руке смотровой ордер, мы двинулись по ошарашившему нас своей респектабельностью адресу: Кутузовский проспект, дом 18. Это было совсем близко от Горбатки, на противоположном берегу Москва-реки, рядом с высотным зданием гостиницы «Украина». Дом новый, стоящий в одном ряду с прекрасны, ми зданиями и магазинами. Комната в 23 кв.м. в двухкомнатной квартире на третьем этаже, выходящей окнами на проспект. Широкое окно на южную сторону. Вошли в неё днем, когда светило солнце, и новые голубые обои с разводами из серо-белых цветочков, переплетенных в гирлянды, радовали взор. До нашего старого дома идти через Новоарбатский мост, только что выстроенный, минут пятнадцать. До центра и Ленинской библиотеки на троллейбусе тоже не больше двадцати минут, до работы совсем недалеко. Через два дома — школа. Дорогомиловский рынок — рукой подать. И в университет Косте на занятия ездить удобно. Все хорошо, а главное, можно оградить Аночку от нависающей угрозы заболеть страшной болезнью. Конечно, мы согласны. Спешим в райисполком менять смотровой талон на ордер, дающий право вселиться в квартиру. Через два дня познакомились и с появившейся в квартире соседкой — старый большевик Мария Ильинична Живкова. Так именно она и представилась. Низенькая, крепкая, с большим пучком, разговорчивая. Она будет жить в маленькой 13-ти метровой комнатке. А до этого жила, отсидев какое-то время в каких-то иных местах, о которых упоминать ей совсем не хотелось, со своим сыном и его женой. Теперь вот, как с удовлетворением она сообщала, правительство, учитывая её прошлые заслуги как партийного деятеля и статус старого большевика, выделило ей отдельную жилплощадь. Есть у неё и ещё новость, которой хотелось поделиться, — прикреплена Мария Ильинична к спецмагазину для старых большевиков и к столовой для старых большевиков, где обеды дешевле, чем в других пунктах общественного питания по той причине, что в этой столовой еда готовится не для общественного, а в гораздо большей степени для индивидуального питания с учетом возраста и состояния здоровья клиентов. Есть диетический стол. Им то и собирается пользоваться Мария Ильинична. Столовая — в районе Красной Пресни. Там, на одной из фабрик, и вела свою пропагандистскую работу среди работниц ещё до войны Мария Ильинична. И хотя было это давно, она любит вспоминать о тех насыщенных годах своей жизни и деятельности.

Потекла наша жизнь на Кутузовском проспекте. Первые недели её были окрашены сознанием того, что из юго-западных далей мы вновь оказались на хорошо знакомых нам старых местах, рядом с родителями, к которым можно было заглянуть в свободный часок, если он выдавался среди дня. И Аночку к ним можно было отводить, что не составляло никаких трудностей. Интересно и приятно было обставлять свою комнату. Деньги, а точнее — гонорар за главы учебника, были получены, и их можно было потратить на мебель. Начали с приобретения большого трехстворчатого книжного шкафа со стеклянными дверками, с ящичками и закрывавшимися деревянными дверками полками в его ей части. Шкаф красив и вместителен. Потом был куплен огромный письменный стол с двумя тумбами, с зеленым сукном. Такие столы приходилось видеть в фильмах, когда показывают кабинеты больших начальников. Круглый обеденный стол и шесть стульев, диван, кресло-кровать, небольшой письменный стол, гардероб. Часть комнаты, отгороженная тяжелой занавеской, тоже обставлена: детская кроватка, маленькое сооружение — нечто похожее и на комод, и на шкафчик, — называется нами «драндулет». И ещё были куплены зимние пальто для Кости, Павла Ивановича и ондатровая шуба для меня. И это ещё не все: появился у нас столовый сервиз и набор чайной посуды. Истратили все деньги, зато купили все необходимое. Надо сказать, что в середине 50-х годов в московских магазинах появилось много товаров и в том числе импортных. Оживилась торговля, что связано было с экономическим подъемом в послевоенные годы и развитием производства.

Анюта-первоклассница, 1957 г

В первое время жизнь на Кутузовском была хороша. Анюту записали в первый класс в 50-ю школу, находившуюся между 22-м и 24-м домами по Кутузовскому проспекту. Первого сентября с букетом цветов ранним утром отправились на торжественную линейку перед первым звонком нового учебного года. Аночка волновалась. Как только встала она в шеренгу первоклассников, сразу же заболел у неё от волнения живот. Пришлось покинуть школьные ряды и устремиться в туалет. Схватки возобновились сразу же, как только пришлось ей вернуться в строй. Было обидно, но ситуация требовала покинуть территорию, не дослушав торжественную речь директора, пламенно призывавшего всех учащихся отдать себе отчет во всей важности переживаемого ими события — начала нового учебного года.

На следующий день ребенок собрался с силами и отправился в школу. Через неделю Анюта стала после уроков оставаться в группе продленного дня, поскольку оба родителя были на работе, встречать её было некому, дома никого не было, разогревать еду на газовой плите она ещё не умела и оставлять её дома одну без присмотра до вечера тоже казалось невозможным. Однако часам к пяти, а иногда и к четырем кто-то из нас уже приходил за ней в школу. В это время дети, выучив после обеда уроки, гуляли в пришкольном дворе, отгороженном от улицы высокой железной изгородью. Подходя к этому забору, я всегда видела одно и то же: прижавшись к металлическим прутьям, моя дочь тоскливо смотрела в ту сторону, откуда мог появиться кто-то ей близкий. В глазах не только тоска, но напряженное ожидание, а часто и слезы. Она бросалась навстречу, но продраться или перелезть через железные укрепления было невозможно, потому наше воссоединение происходило лишь через несколько минут- когда мы встречались выхода из школы. И тут все как рукой снимало. Аночка начинала улыбаться, приходя в себя, ощущая радость освобождения. Этот странный ребенок обладал врожденной неприязнью ко всем формам общественного бытия и всегда стремился изолировать себя от многолюдия себе подобных. С особой силой это проявлялось тогда, когда она вынуждена была оставаться там, где быть ей не хотелось. Училась охотно, но к школе со всеми её установлениями привязанности не испытывала. Мучительным стало для неё пребывание в детском лагере, куда пришлось отправить её на месяц сразу же после окончания первого класса.

Сборы в лагерь были обстоятельными. Обзавелись всем необходимым по выданному родителям списку: предметы одежды, туалетные принадлежности, спортивная обувь, гребешок и расческа, ленты в косы, носовые платки, мяч волейбольный и чемодан с наклейкой, на которой обозначены имя, фамилия, номер отряда и группы. Сказали, что белье будет меняться еженедельно после мытья в бане. Душевая работает каждый день. Чемодан с вещами хранится в кладовой и все вещи будут в целости и сохранности. Родительский день — в середине срока пребывания ребенка в лагере, в воскресный день. Такой день наступил, и я поехала в лагерь. Было утро. Проходила традиционная утренняя линейка, после неё — завтрак, а потом дети, к которым приехали родственники, могут до самого обеда быть с ними. Вот самая младшая группа стоит в конце длинной-предлинной линейки. Вот Анюта в своём желтом цветастом сарафанчике, в том самом, в котором уехала из Москвы одиннадцать дней назад. Подшивка в двух местах распоролась и обвисла. Ленты в косичках измяты. Это те ленточки, которые я заплела ей в косы при расставании. Посеревшие, некогда беленькие носочки. Она машет мне и с нетерпением ждет окончания линейки, а потом уже никакими силами нельзя уговорить её пойти позавтракать. Жалко тратить время, хочется побыть вместе. Мы скрываемся в соседнем лесочке, садимся на ствол упавшей березы, достаем из моей сумки привезенные угощения… Щебечут птицы, а ребенок хочет лишь одного: поскорее уехать домой. Лучше сегодня. Сейчас. Не возвращаясь в лагерь. Надо скрыться, бежать отсюда. Еле-еле удается договориться о том, что я приеду за ней через четыре дня и тогда обязательно увезу, а сегодня никак нельзя. Да и вожатую, и начальника лагеря надо предупредить.

В назначенное время возвращаемся к главному зданию лагеря, идем в кладовую. Она заперта на крепкий висячий огромный замок. Внутрь действительно проникнуть никто не может, и все вещи, привезенные из Москвы, находятся в целости и полной сохранности. Чемодан на месте. Никто к нему не прикасался. Сторожиха, появившаяся через некоторое время, разрешает взять чемодан. Достаем новую смену белья, чистое платье, ленты, меняем носки, приводим ребенка в порядок. Со слезами и вздохами расстаемся, а через четыре дня я увожу Анюту домой.

За её школьную жизнь ещё лишь один раз — уже после пятого класса — пришлось ей побывать в пионерском лагере Академии наук — в Звенигороде. И все повторилось. В родительский день я увидела её сидящей на скамейке возле ворот и ожидающей моего приезда. Увезти её пришлось в тот же день. И я с радостью сделала это, потому что продлевать мучения было бесчеловечно. Мы весело мчались к электричке, совсем быстро доехали до Москвы, а потом от Белорусского вокзала на метро до Киевского. Здесь вышли и в первой же палатке купила хлеба и ветчины. Поедать их стали тут же, расположившись у столика перед клумбой. Аночка ела с таким аппетитом, что чуть челюсть не вывихнула, и все вокруг ей страшно нравилось: и вид на Москва-реку, и Бородинский мост, и воробьи, подбиравшие крошки, и чудесная летняя погода. А больше всего ей нравилось, что она уже не в лагере. Вечером у неё поднялась температура, припухла шея, началась свинка. Больше никогда мы в лагерь не ездили.