68

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

68

Появление Джесси внесло в нашу жизнь некоторое разнообразие. Совершались прогулки по окрестным переулкам, по берегу реки, по Плющихе. Сначала гуляли втроем, потом Анюта с Джесси прогуливались вдвоем. Она же её и кормила. Но вот наступило время, когда Анюта уехала во второй раз в своей жизни в пионерский лагерь на двадцать два дня, а как раз на этот период и приходилось проведение собачьей выставки в Сокольниках. Выставка была общегородской, для реноме Джесси как породистого эрделя очень важной, да и вообще неучастие в подобном судьбоносном для собаки мероприятии казалось просто невозможным. Во всяком случае, лишь данное мной твердое обещание, что с демонстрацией достоинств Джесси на выставке все будет в полном порядке, склонило ребенка на выезд в лагерь.

Ехать в Сокольники одна вместе с собакой я не решалась Были для этого причины: Джесси не слушалась меня, команд моих не выполняла. Я имела много возможностей убедиться в этом задолго до того, как зашли разговоры о выставке. У Джесси был странный характер, к тому же оке многого недопонимала. Например, она вовсе не опасалась машин м не один раз, когда мне приходилось сопровождать её на прогулке, выбегала на проезжую часть мостовой, таща меня за собой с непреодолимой силой. Милиционеры окрестных перекрестков — на Смоленской площади, на Арбате, на Садовом кольце — знали нашу рыже-черную собаку, так как мм приходилось останавливать уличное движение, когда она оказывалась посередине улицы, свистеть, переключать светофор, изрыгать ругательства, Машины гудели, пешеходы останавливались, смеялись или возмущались, я прилагала все возможные усилия, но Джесси не подчинялась установленным правилам. Для неё ничего не стоило сделать лужу среди машин перед высотным зданием Министерства иностранных дел прямо на середине Садового кольца, а потом спокойно, торопясь, как бы и не слыша шума городского, вернуться на тротуар и уже спокойно шествовать рядом со мной, держащей поводок дрожащими от напряжения и возмущения руками. Два раза она убегала прямо с поводком, устремляясь то к входу в Смоленский гастроном, то к самому берегу Москва-реки у Бородинского моста. Учитывая все это, необходимо было найти помощника, который согласился бы сопровождать вас на выставку ранним утром воскресного дня.

Принести себя в жертву решил Владик Пронин. Не отказался от предложения и Борис Ягодин (брат Г. А. Ягодина), с которым мы познакомились и стали друзьями, когда он приехал из Пензы в Москву для завершения и защиты кандидатской диссертации. Он был биолог, и я возлагала на него особые надежды в связи с неуправляемой собакой. Однако Борис мог быть в Сокольниках только после двенадцати, а демонстрация эрделей начиналась в десять. Владик мог ехать с утра, но не на весь день. Установили сменяемость содействующих. В девять утра (такси было заказано накануне вечером) Владик был у меня в соответствующей спортивной одежде и обуви. Я тоже облачилась, по моим представлениям, как следовало владелице породистой собаки: свободная юбка, английского покроя блузка с короткими рукавами и кармашками, туфли-лодочки без каблуков. Джесси была расчесана. Поводок был достаточно крепким, ошейник новым. Несколько кусков сахара и сухарей лежали в сумке. Собака впервые совершала столь дальний путь по Москве в машине. С интересом смотрела в окно, немного волновалась, изредка повизгивала, чесала задней лапой бок, потом успокоилась.

Вход в парк Сокольники был украшен гирляндой из зеленых ветвей, обрамлявшей стенд, на котором огромными буквами было написано: «Собака — лучший друг человека. Ф. Энгельс» Владик с уважением посмотрел на Джесси, Джесси на меня без уважения, но с явным нежеланием двигаться дальше. Вряд ли это явилось реакцией на слова, тщательно и броско выведенные красной краской на сероватом фоне Но именно под ними она и остановилась, преграждая путь движущимся на выставку собакам и людям. Кусок сахара, который демонстрировал Владик на некотором расстоянии от Джессиного носа, заставил собаку продвигаться все вперед и вперед, пока мы достигли широкой аллеи, ведущей к цели. Записались в список, отметив тем самым своё прибытие. Представили документы: собачий паспорт, её же родословную и паспорт владельца, заняли отмеченное на выданном талоне место и стали ждать дальнейшего, смутно представляя, из чего именно оно будет складываться, А тем временем на арене хозяева цугом вели одну за другой овчарок, минуя столики с сидящими за ними судьями, отмечавшими что-то в своих книжечках-протокольчиках. Ровно в десять протрубили в трубу и объявили: «Эрдели на проход!» Владик идти «на проход» отказался, уверяя меня, что только хозяин должен продемонстрировать экстерьер выставляемой им собаки. Откуда только он знал это? Мы с Джесси, проявившей вдруг удивительную сговорчивость, двинулись к дорожке, которая тянулась вдоль невысокой перегородки (наверное, в обычное время это был стадион футбольное поле, может быть). Собаки шли справа от хозяев близ перегородки. Судьи наблюдали за ними. Джесси шла, вытянувшись в струнку, мерно и твердо передвигая ногами На правом боку болтался прикрепленный к ней номер: 25. Путь был пройден, вернулись на место, номер которого тоже был 25, стали ждать. Теперь собак начали выкликать одну за другой, но поодиночке. Им надо было прыгать через барьер, пробежав предварительно вместе с хозяином некоторое расстояние по дорожке. Хозяева через барьер не прыгали, но поводки из рук не выпускали. Джесси взмыла в воздух в нужном месте и в нужный момент преодолела барьер. Я её чуть-чуть не подвела, слегка (лишь слегка, к счастью!) споткнувшись. Но обошлось. Эрделей было тридцать. Вызывали по номерам. Следующий этап — быстрый бег по той же овальной дорожке. Мы бежали быстро, я старалась изо всех сил не отстать от Джесси, не задержать ее. Пробежали, Джесси уже сама шла на место, Владик дал ей сухарь и сахар. Уже было можно; бег — последняя форма испытания для эрделей молодого возраста. Наступил перерыв. Потом выставляли боксеров, потом двинулись какие-то лохматые белые псы. Солнце палило. Время давно перевалило за полдень. По арене двигались здоровенные сенбернары, за ними — пудели. Наконец объявили: «Сообщение результатов — в четырнадцать часов». Мы спрятались в тень под деревьями на лужайке под забором Владик принес газировку. Съели сухари, и тут появился Борис с батоном и ветчиной, нарезанной тонкими розовыми ломтями. Съели батон с ветчиной, выделив часть Джесси. Не очень большую, но она доела сахар. Потом Владик ушел, но вернулся с пивом. Выпили пива. Он снова ушел, но уже не вернулся. Ровно в два часа всех призвали занять свои места. Мы вернулись.

К столику с судьями вызывали призеров, отмечая их успехи особыми грамотами. Остальным выдавали справки, подтверждающие участие в выставке (название, дата) и породность. Пришлось ждать и нам подтверждения. Собака устала. Она начала подвывать и дергаться. Вдруг слышу: «Джесси Михальская. Эрдель-сука. Награждается грамотой первой степени за породность и уровень продемонстрированных умений». Кому же идти за грамотой? Я колебалась. Джесси рванулась, и мы двинулись к судейскому столу. Собака снова шла как по струнке, шла за наградой.

На обратном пути, — теперь мы ехали уже не на такси, а на машине Бориса, — остановились у Смоленского гастронома, где владелец машины купил бутылку вина, колбасу и пирожные для нас с ним и кусок мяса для Джесси. Дома устроили праздник. На следующее утро во время прогулки Джесси Михальская снова вела себя как обычно: вырвалась, убежала, волоча за собой поводок. Чуть не сбила старушку, но была схвачена за конец поводка молодым лейтенантом, который и вернул её мне. Радость Анюты в связи с отмеченными судейской коллегией достоинствами её Джесси была велика. Не только радость, но и гордость.

Писать диссертацию я закончила в срок и в перепечатанном на машинке виде представила её на кафедру в самом начале марта 1968 года, когда и заканчивался срок моего пребывания в должности научного сотрудника. Общий объем диссертационной рукописи превышал мою книгу на ту же тему примерно вдвое. Но в то время никаких ограничений размера научных исследований не было, и потому два огромных тома в толстых темно-зеленых переплетах ни у кого протеста не вызвали. Рецензенты кафедры рекомендовали диссертацию к защите, и она была передана в Совет по защитам докторских диссертаций по филологическим наукам МГПИ. Защиту назначили на конец марта. Совет утвердил и оппонентов. Их было три: профессор А.А. Аникст, профессор З.Т. Гражданская и профессор С.А. Орлов из Нижнего Новгорода. На внешний отзыв работа была направлена в Институт мировой литературы (ИМЛИ) Академии наук СССР. Все это было весьма серьёзно, и я волновалась, ожидая столь важный и во многом решающий мою дальнейшую судьбу день.

Этот день наступил, и пришлось его пережить. По своему опыту я знала, как могут разрушаться надежды и большие ожидания, и изо всех сил старалась быть бодрой и уверенной в себе, но все же по дороге в институт ноги слегка подкашивались, и в скверике перед Пироговской улицей пришлось минут пять посидеть на скамеечке. Но не больше, надо было двигаться вперед, надо было быть в форме, а значит, надо держаться. Я встала и пошла, уверяя себя, что все это вполне обычно, ведь уже сколько раз этим же путем шла я на лекции, да и почему мне, собственно, страшно? Ведь я уже знаю содержание отзывов, всех четырёх, и все они положительные, а некоторые даже очень хорошие. Ожидая их, я тоже боялась, а теперь пора с этим кончать. Как раз приняв это решение, я и оказалась у входа в институт. Стало легче под его сводами.

Защита должна была проходить в 9-ой, самой большой в нашем институте аудитории, в той самой, где проходило столь драматически завершившееся для меня партийное собрание, на котором рекомендовавшие меня в партию произносили совсем не то, что было написано в их рекомендациях Невольно вспомнив об этом, я вновь содрогнулась, и заходить в аудиторию не захотелось. Но поднялась по крутым ступенькам и сразу увидела, как много собралось здесь народу; высокий амфитеатр рядов был почти полностью заполнен. Так не бывало на защитах, где мне приходилось присутствовать. И опять в голову полезли всякие страхи. Пока ученый секретарь Совета знакомил слушателей с моим «Листком по учету кадров», а я, уже сидя на сцене, за столом рядом с председателем Совета, должна была готовиться к своему вступительному слову, вместо этого думала не о проблематике своей работы и не о том новом, что есть в ней для отечественного литературоведения, и не о практическом значении своего исследования, вспоминала почему-то сад около дома Вирджинии Вулф и о том, как, разувшись, я ходила в нём по траве и что при этом чувствовала. «Никаких потоков сознания, — говорила я себе, просто приказывала. — Надо выкорчевать всякую траву!»

«Что же останется?» — вновь вставал вопрос. «Бесплодная земля, — отвечала я, устремляясь к поэме Томаса Элиота. — Прекрати это неуместное движение воспоминаний и чувств!» Но при этом мысли мои устремлялись к Лоуренсу, который, как никто, умел передавать их движение. Спасена я была только тем, что председатель Совета призвал меня к выступлению. Вступительное слово было произнесено уверенно и, как мне показалось, четко и ясно. Села на место и увидела в третьем ряду слева сидящих рядом самых крупных англистов из ИМЛИ: Анну Аркадьевну Елистратову (ею и был подписан внешний отзыв) и Диляру Гиреевну Жантиеву, чья книга «Английский роман XX века» недавно вышла. И меня это порадовало, а не испугало.

Члены Совета задали несколько вопросов, но не сложных. Отвечать на них оказалось интересно, все они касались творчества модернистов и степени знакомства с их наследием современных английских студентов-филологов и читателей. С этим справилась. Секретарь Совета прочитал внешний отзыв, в котором серьёзных замечаний по содержанию работы не было, но выступать после этого защищавшему работу было необходимо. Выступила, благодарила писавших отзыв. Потом начали выступать оппоненты (по алфавиту) — сначала Аникст, за ним — Гражданская, завершал Орлов. Слушая их, я радовалась: страхи отступили. Отвечала, каждому оппоненту в отдельности. Некоторые трудности возникли только при ответе профессору Орлову, углубившемуся в воспоминания о том, как во время приезда в нашу страну Герберта Уэллса он «имел честь сопровождать английского фантаста по Нижнему Новгороду и беседовать с ним». И ещё он познакомил слушателей с содержанием своей монографии о Вальтере Скотте. И хотя профессор говорил не совсем то, что написал в отзыве, я его тоже благодарила от всей души, а он несколько позднее пообещал и меня познакомить с достопримечательностями своего города, когда я туда приеду. Но прямой связи с процедурой защиты это уже не имело. Главное свершилось: сказанного было достаточно, чтобы члены Совета проголосовали единогласно. Радостным для меня оказалось и выступление Д. Г. Жантиевой, сказавшей своё доброе слово о моей работе. Все кончилось благополучно. Гора свалилась с плеч. Теперь я свободна.

Сразу же пошла к маме. Она ждала меня и волновалась целый день. Увидев, заплакала, но сказала, что это слезы радости, но плачет ещё и потому, что папа не дожил до этого дня. Тётя Маша, увидев меня живой и улыбающейся, перекрестилась. В доме на Дорогомиловской была и Анюта, знавшая, что сюда-то я и приду прежде, чем к себе домой. Все мы были счастливы и все хотели есть. Ужин был прекрасен.

«Да, теперь я свободна, но от чего и для чего?» — спросила я себя, проснувшись на следующее утро. Ответ был прост: для работы и жизни. Работа была и прежде. Какой будет жизнь?

Все снова закрутилось. Помня о долгах, я решила не отказываться ни от каких предложений Министерства и кафедры. Ездила в командировки в разные города читать лекции учителям и преподавателям вузов, обсуждала с ними обновленные программы и главы учебников по зарубежной литературе (их мнение было важно для меня), разрабатывала тематику спецкурсов и семинаров. Много внимания уделяла и своим лекциям студентам-филологам. Мне нравилось их читать, особенно в больших аудиториях, где собиралось много слушателей.

Огорчало то, что здоровье мамы не улучшалось. Без помощи она не могла передвигаться даже по дому, но упорно продолжала работу над учебниками и книгами для учителей-дефектологов. Каждый день, с трудом перебравшись с кровати к письменному столу, она принималась за дела. Врачи удивлялись её выдержке и не перечили. Рядом с ней всегда были Марина и Мария Андреевна. Они помогали ей во всем. Я тоже приходила каждый день. Мама всегда ждала меня, а я, находясь с ней рядом, заряжалась её энергией, мне передавались её самообладание и стойкость. Мама никогда не жаловалась, все это помогало жить.

Другие времена. Мои родители. 1962 г

В самом конце 60-х годов, а, точнее, ранней весной 1969 года произошло самое важное в моей жизни событие, изменившее дальнейшую жизнь. Об этом хотелось бы рассказать подробнее, да и вообще о последующем «течении реки» моей жизни буду рассказывать, теперь останавливаясь лишь на некоторых событиях. Ведь нельзя же, в самом деле, говорить лишь о лекциях и диссертациях. И все же не могу не сказать, что моя диссертация была утверждена Высшей Аттестационной Комиссией вскоре после защиты, а в Совете МГПИ мне присвоили звание профессора.