38
38
Это самое важное событие в моей жизни произошло 3 сентября 1952 года в 19 часов 40 минут вечера в родильном доме близ Никитской площади, в Леонтьевском переулке, куда на рассвете доставил меня муж.
Накануне я провела день, сидя дома, подшивая пеленки и читая случайно попавшую под руку книгу. Ею оказался только что опубликованный роман Николая Вирты «Вечерний звон». Не то чтобы обращение к этому произведению было вызвано интересом к творчеству его создателя, не то чтобы тема этого романа была мне интересна, просто начала перелистывать страницы этой книги, а потом без особого напряжения заметила, что все в ней напоминает мне нечто хорошо знакомое, давно известное. Каждая глава прямо перекликалась с разделами и параграфами «Краткого курса истории ВКП(б)», проштудированного нами в университете, а затем снова повторенного на занятиях в аспирантские годы. В «Вечернем звоне» речь шла о судьбах русского крестьянства в начале XX века, и вырисовывались эти судьбы в соответствии с тем, как представлены они в «Кратком курсе». Читать роман Вирты начала я к вечеру, а в восемь часов вечера почувствовала резь в боку, потом внизу живота. Прилегла, уснула, но проснулась, очнулась от сна, в котором привиделась мне деревня со всеми её бедствующими жителями, описанными Николаем Виртой в том самом ракурсе и в той же тональности, как и в упомянутом курсе. Начались схватки, вызвали такси и поехали в Леонтьевский переулок.
В этом роддоме год назад Майя Кавтарадзе родила своего первенца Малхаза. Мы ходили к ней с Зайкой в те дни, когда она там лежала, передавали цветы. Здесь же появилась на свет моя сестра Марина семнадцать лет назад. Это был старый московский роддом. Сюда и приехали. Часов в пять утра, после осмотра врача, направили меня на второй этаж в предродовую палату. Направить-то направили, но подходящей больничной одежды, а точнее, просто рубашки не оказалось. Нашла нянечка только короткую, едва прикрывавшую живот, но зато очень широкую рубаху. В ней я и двинулась по коридорам и лестницам, стыдясь своей наготы, прикрыта грудь и часть живота. В таком виде вошла я в большую палату, где ожидали своего часа десятка полтора женщин. Некоторые стонали, некоторые корчились от схваток. Сестра указала мне на пустую кровать. Здесь и провела я под простыней целый день. То засыпала, то просыпалась от наплывавшей, потом несколько отпускавшей боли. Принесли завтрак. Кто был в состоянии есть, тот ел. Но большинство и смотреть на тарелки с гречневой кашей были не в состоянии. Я свою кашу съела. Уснула на некоторое время, заставила себя уснуть, чтобы отключиться, пока ещё могла, от всего окружающего. Но схватки усиливались, и часам к пяти вечера переместили меня в палату, где врачи принимали роды. Дико кричала, вопила одна из рожениц, а потом раздался тонкий писк младенца. Наступила моя очередь. Женщина-врач посоветовала не извиваться от боли, а кричать. Я изо всех сил старалась сдерживаться, не кричать, но потом завопила, заорала, как и та, которая только что замолкла, произведя на свет своего ребенка.
Роды были непродолжительны Вот уже в руках сестры корчится что-то красное, пищит, дергает ручками. Слышу слово «девочка». Какое счастье, что она уже есть, а боли кончились. Как мало сил. Даже голову повернуть трудно. Но я её вижу, я слышу.
В тот день — 3 сентября — в роддоме в Леонтьевском переулке родились четырнадцать младенцев. Тринадцать мальчиков и одна девочка. Она весила три килограмма пятьсот граммов и была длиной в пятьдесят два сантиметра.
Рано утром 4 сентября медсестра и нянечка препроводили меня в постродовую палату. Она оказалась двухместной, с окном на Леонтьевский переулок. На второй кровати лежала совсем молоденькая девочка лет семнадцати, оказавшаяся здесь накануне. Сил разговаривать не было. Хотелось спать. Хотелось видеть своего ребенка, ко сказали, что принесут его только не следующий день. Принесут кормить. Предвкушая эту встречу, я уснула.
Сверток с моей дочерью оказался совсем маленьким. Глазки закрыты, но ротик открылся сразу же, как только появилась возможность сосать. Все шло нормально, мы обе успокоились и лежали, прижавшись друг к другу. Радость соприкосновения до боли пронзительна, её умиротворяющая сила столь велика, что все остальное перед ней отступает.
Через неделю можно было ехать домой. Встречать нас пришли Костя с букетом цветов и Марина. Ребеночка провожавшая няня передала в руки отца, чемодан с пеленками и разного рода вещичками взяла Марина, и мы направились к ожидавшему у дверей такси. На выходе встретились с входившей в роддом Анной Константиновной Айн — преподавательницей английского языка, у которой я училась в университете. Она пришла передать записку лежащей в роддоме дочери. Анна Константиновна оказалась первым человеком из внешнего мира (помимо нас, самых ей близких), с которым встретилась вступающая в жизнь моя дочка.
Доехали до Горбатки. Ведь совсем недавно тот же самый путь — по Новинскому, Садовой, улице Герцена, через Никитскую площадь, в Леонтьевский переулок проехала я, направляясь в больницу. Теперь двигались по нему же, но в обратном направлении. Однако все оказалось иным, и своё место в этом новом мире ощущалось иначе.
Костя бережно нес сверток с младенцем через двор. Из окон смотрели соседи, улыбаясь нам. Мы с Мариной вслед за ним поднимались на второй этаж И только войдя в квартиру, вспомнила я о чемодане, оставленном в багажнике такси. Там были не только пеленки, но и выданные в роддоме документы — «паспорт младенца» со всеми необходимыми для представления в районную детскую консультацию сведениями. Он был нужен. Надежды на то, что шофер вернет случайно увезенный и совсем бесполезный для него чемодан, оказались напрасными. Он не приехал на днем, ни вечером, ни на следующий день. Пришлось добывать дубликат паспорта новорожденного.
В маленькой комнатке на Горбатке уже стояла кроватка для девочки, у которой пока ещё не было имени. Его выбирали почти целый месяц. Сначала пытались называть её Ольгой. Почему-то не получалось, хотя нам это имя нравилось. Потом была целая неделя простоя: ребенка никак не называли. Имя Мария тоже не подошло. Остановились на Анне. В метрике записали: Анна Константиновна Михальская.