23

23

Никто меня не встречал, да и никто, кроме мамы, не ждал меня здесь. Но зато как долго ждала я встречи с Москвой. И вот сбылось! Иду по платформе Казанского вокзала, выхожу на площадь… Какая красота и какой простор! Но куда идти — не знаю. В какую сторону направиться — не представляю. Стою, смотрю вокруг, а двигаться дальше не решаюсь. Узнаю Ярославский вокзал: отсюда ездили когда-то на электричке на дачу, на Клязьму. А к вокзалу подъезжали на метро. Но я не хочу спускаться под землю, и хочу видеть Москву и небо над ней, хочу слышать шум, голоса людей, звонки проходящих трамваев. Как давно я не слышала, не видела всего этого! Как легко дышать, как хочется поскорее увидеть родную Горбатку, встретиться с мамой. Где же они? Куда мне, в какую сторону двинуться? Ведь никогда прежде не была я в этих краях одна. Но вспомнила, увидев на проходившем трамвае большую черную букву «Б». На трамвае «Б», на милой «Букашке» мне и надо ехать прямо до Новинского переулка. Теперь только нужное направление надо выяснить.

С каким трепетным волнением вошла я на площадку трамвая, с какой радостью смотрела в окно, узнавая дом на углу Орликова переулка, куда мы ходили вместе с мамой к редактору Гандеру, больницу Склифосовского, Каляевскую улицу, где была зубная поликлинику — здесь мне выдернула когда-то зуб. И вот трамвай приближается к Кудринской площади и идет по Новинскому бульвару. Я выхожу и спускаюсь вниз, к Москве-реке, к Горбатке. Вот и серый «персюков дом» уже виден, вот и Огурцовский дом на углу. Какой он стал маленький, низкий и грязный! Но как хорошо, что он по прежнему стоит здесь, на своём месте. Теперь осталось только завернуть за него, и увижу свой милый дом. Не чувствую тяжесть рюкзака, не режут плечи его ремни, иду все быстрее и быстрее, почти бегу, даже задыхаюсь, но, свернув за угол, останавливаюсь и перевожу дыхание. Вот мой дом. Он цел. Он ждет меня, и я иду к нему, трогаю темный кирпичик в стене, смотрю на окно во втором этаже, на самое крайнее окно, возле которого стоит в комнате мой стол и моя кровать. Чурмазовский дом как-то покосился, но совсем немного, почти незаметно. А наш каменный кирпичный домик всеми своими окошечками смотрит на запад, на отражающееся в его стеклах солнце. Никого не вижу во дворе, никто не встретился на лестнице, по которой поднимаюсь к своей квартире. Надо позвонить, дернуть за ручку звонка-колокольчика. С трепетом прикасаюсь к ней, но сразу не дергаю, чего-то жду, как-то страшно стало. Решаюсь и звоню Кто-то откроет? Открывает Наталья, а рядом с ней — Толян, Юрян и Танечка. Все радуются. А мамы нет, она на работе, и наши комнаты заперты. Только в переднюю можно войти и сесть на большой сундук. Оставляю здесь свои вещи и отправляюсь на Погодинку в мамин институт дефектологии.

Иду пешком по знакомым переулкам, по Плющихе, мимо клуба «Каучук». Улица Погодинская заросла травой, торчащей между булыжниками, а вдоль домов и заборов — высокая крапива. Тихая улица. Почти никто по ней и не идет. Вот дом номер восемь. Сюда мне и надо. Поднимаюсь на крыльцо, а из двери навстречу мне выходит мама, она улыбается, в глазах её слезы. Как давно мы не были рядом. Какие тёплые у неё руки, какие мягкие волосы. Как сразу спокойно стало. Вместе идем домой. Она ведь не знала точно, когда я приеду, ждала каждый день и наконец дождалась. Мы все говорим и говорим. Она вшивает, я рассказываю о том, как ехала, как папа меня провожал. Марина пошла в школу, как хочу я учиться в университете и узнать, где он находится. Как похудела мама, и как побледнела; красивая как и прежде, но глаза грустные, а когда улыбается, они светятся. Вечером сидим дома. Милые комнаты. Железная печка стоит рядом с печкой-голландкой. Труба от неё тянется к форточке. Книг стало меньше на полках, и многих вещей не хватает. Наталья продавала их, покупала на вырученные деньги еду для детей, а книги сжигала, отапливая свою комнату. Мама спокойно отнеслась к этому, когда вернулась в Москву.

Через два дня отметили день моего рождения — 26 сентября Исполнилось мне восемнадцать лет. К этому дню велась подготовка: мама скопила немного продуктов, выдававшихся по карточкам: банку консервов, повидло, три луковицы, которые поджарили на подсолнечном масле, и вкусный московский хлеб — белый и чёрный. В гости пригласили Анну Ивановну — мою учительницу музыки. Она принесла баночку варенья и ноты — три вальса Шопена. Сама Анна Ивановна и играла их в этот вечер на пианино, а я так и не решилась притронуться ж клавишам, отложив это на будущее.

На следующий день пошла я в университет. Филологический факультет находился в то время на Большой Бронной в школьном здании, а корпус на Моховой ещё не был освоен, потому что Московский Университет только что вернулся из эвакуации. Здесь, на Большой Бронной и предстояло заниматься весь первый курс. Первый университетский преподаватель, с которым пришлось мне встретиться, был Самуил Борисович Бернштейн. Только позднее я узнала, что он преподавал болгарский язык и заведовал кафедрой славянских языков. Теперь же он консультировал поступающих, рассказывал им о факультете. Самуил Борисович настойчиво советовал мне поступить на новое, только что открывшееся славянское отделение. А мне хотелось на романо-германское. Но С.Б. Бернштейн всячески пытался убедить меня в том, что русский человек обязательно должен изучать славянские языки и культуру славянских народов «А кто же будет поступать на романо-германское отделение и изучать английский, французский, немецкий языки?» — спрашивала его я, помня о своём любимом Диккенсе. На этот вопрос ответа не последовало, и Самуил Борисович уже совсем было собрался положить мои документы в папку с надписью «Славянское отделение. Болгарская группа», чему я, собравшись с духом, решительно воспротивилась.

Вступительные экзамены в тот год никто из поступающих не сдавал. Ориентация была на конкурс аттестатов, и золотые каемочки на выданном мне в сызранской школе документе сыграли свою роль. Меня приняли и записали в студенты того отделения, о котором я и просила, смутно представляя. что меня там ожидало. Никаких представлений о таких понятиях, как «учебный план» и «программы лекционных курсов», у меня не было. Тем интереснее было начинать.

Однако до лекций было ещё далеко. Учебный год, открывавшийся 1-го октября, начался с работ на трудовом фронте: часть студентов уже была отправлена на лесозаготовки, а те, кто сдавал свои документы позднее, ехали на сельхозработы в университетское хозяйство в Красновидово, находившееся недалеко от Можайска, здесь и пришлось познакомиться друг с другом первокурсникам филфака; в Красновидове приобщились они и к находившимся на свекольных грядках и картофельном поле старшекурсникам.

Жизнь в Красновидове, продолжавшаяся почти целый октябрь, оказалась интересной и насыщенной. Вставали рано, завтрак поглощали удивительно быстро, запивая овсяную кашу жидковатым, но сладким чаем с куском серого вкусного хлеба, и отправлялись на работу: кто выдергивать морковь или свеклу, кто копнить сено, кто собирать картошку. Обед привозили в большом котле прямо на поле, а к шести часам возвращались в жилой корпус, где ждал нас ужин, а после него отправлялись на нары, где до позднего часа, несмотря на усталость, текли беседы. На обед и на ужин подавали обычно гороховый или овсяный кисель, а в награду за перевыполнение плана уборки урожая перепадали изредка добавки в виде кусочка селедки или небольшой порции омлета из яичного порошка. Но нас все это вполне устраивало, думали о другом, и прежде всего о предстоящих занятиях. В чем они будут состоять, с кем из университетских профессоров предстоит нам встретиться? Старшекурсники делились своим опытом, рассказывали о всяких курьезах, о том, какие лекции будут нам читаться. Однако и они не могли с полной уверенностью утверждать, что именно нас ожидает: ведь два предшествующих года Московский университет был эвакуирован в Среднюю Азию, может быть, не все преподаватели ещё вернулись, может быть, будут новые… Некоторых мы увидели уже в Красновидове. Показали нам профессора Чемоданова, чьи лекции по языкознанию предстояло нам слушать; однажды встретили историка Галкина и его супругу Галкину-Федорук. Они жили в отдельном корпусе, оборудованном в дом отдыха для преподавателей.

Первые две недели пролетели быстро, а потом все уже подустали и все чаще мысли устремлялись к Москве, к дому. От свежего воздуха и довольно больших норм, которые с каждым днем возрастали, поскольку холода приближались, а дни становились короче, возрастал и наш аппетит. Хотелось есть. По утрам, когда шли к месту работы, наша бригада проходила мимо большого поля, на котором рос турнепс. Его уборка ещё предстояла. Но получилось как-то так, что началась она без ведома начальства и без распоряжения бригадира. Просто каждый, проходя мимо грядок с турнепсом, выдергивал по одной турнепсине, стряхивал с неё землю, чистил (а свои ножи были у каждого) и с удовольствием съедал. Поле заметно опустошалось. Очевидно, чтобы не весь урожай турнепса был истреблен, назначили день его организованной уборки. Мы потрудились на славу и с веселыми песнями до-выдергивали остававшиеся в земле корнеплоды, без особого напряжения перевыполнив дневную норму: все было убрано за полдня. Поле опустело. Кучки турнепса перетащены в корзинах в грузовик. На прощание каждый съел по одной штучке, а к ужину все мы получили по кусочку желанного омлета с селедкой.

В последнюю субботу октября уезжали в Москву. От Красновидова до Можайска шли пешком километров шестнадцать, а потом на поезде часа за три доехали до Москвы Уже совсем немного времени осталось до начала занятий. Ах, как мне хотелось, чтобы этот день наступил! Как я его ждала! Как не терпелось стать студенткой! Надо было хорошо приготовиться. Нужны тетради. Я нахожу в ящиках письменного стола остатки пожелтевших листов бумаги и сшиваю тетради. Обложки — из картона старых коробок. Есть несколько карандашей. Есть школьная тонкая ручка с металлическим перышком, но нет чернил. Ничего! Записывать буду химическим карандашом, который старательно и очень осторожно подтачиваю. Носить все буду в потёртом, но, как мне кажется, красивом портфеле, приобретенном мамой ещё в пору её учительской деятельности. В портфеле два отделения: для тетрадей и книг. Но учебников пока нет, хотя так хочется, чтобы они уже были.

Иду узнать расписание занятий. Оно вывешено на первом этаже серого здания на Большой Бронной. Расписание только на два первых дня. С трепетом записываю в самодельный блокнот перечень лекций — теория литературы, античная литература, история древнего мира, а затем — языкознание, история партии, иностранный язык, древнерусская литература. Но ведь начала первой лекции надо ждать ещё целый день и целую ночь, а потом ещё половину дня, потому что занятия первого курса будут проходить во вторую смену — с трёх часов.

У доски с расписанием познакомилась с Магдой Гритчук. Она, как и я, — первокурсница. Домой шли вместе. Оказалось, что и живем по соседству: её дом на углу Большого Новинского переулка и Садового кольца. Магда уже училась один год в Бауманском институте, но точные науки, бесконечные чертежи оказались ей не под силу и ничего не давали её душе. Теперь она всецело посвятит себя филологии, в которую влюблен её отец — учитель литературы Мы шли пешком по Бульварному кольцу до Арбатской площади, потом по Арбату до Смоленской, потом по Садовой до Большого Новинского, а дальше — к Горбатому переулку мимо женской Новинской тюрьмы. Магда проводила меня до самого дома, показав и свой дом. Теперь мы знакомы, и завтра, как было решено, пойдем в университет вместе.

И вот наступил этот заветный и долгожданный час, когда мы шли на первую лекцию. У дверей аудитории уже собралось довольно много народа: всем не терпелось войти, во было ещё рано и занятия первой смены не кончились. Но как только раздался звонок, все хлынули в аудиторию, стараясь занять места поближе к возвышению, на котором стоял стол и профессорская кафедра. И с самого первого дня так было всегда: наш курс устремлялся мощным потоком навстречу знаниям. Толпа жаждущих приобщиться к ним стояла не только перед дверями лекционных аудиторий, но и перед входом в читальный зал факультета, в университетскую библиотеку на Моховой, в очереди в Ленинку, являясь туда задолго до её открытия. Мы хотели учиться, слушать, читать, говорить друг с другом. И учились с радостью.