Снова в Англии

Снова в Англии

Вылетев из Шереметьева в 10 утра, самолет через три с четвертью часа опустился в аэропорту Хитроу в Лондоне. По местному времени здесь было утро — десять часов пятнадцать минут, три часа разницы. Встречал миссис Михальскую от Британского совета мистер Джонсон, сразу же препроводивший меня в своей машине по нужному адресу. Объяснил, что жить я буду не в общежитии университета, а на частной квартире, хозяйкой которой является мисс Смитфилд. По договоренности с мисс Смитфилд Британский совет уже три года снимает в её трехкомнатной квартире одну из комнат для стажеров Лондонского университета. Мистер Джонсон счел нужным прибавить, что все остаются довольны, необходимыми удобствами квартиранты обеспечены Все подтвердилось. Подъехали к парадному подъезду дома на Аппер Беркли-стрит, поднялись на третий этаж в сопровождении лифтера, где нас ждала мисс Смитфилд — женщина средних лет по имени Полина. Она с улыбкой приветствовала нас и пригласила пройти в просторную переднюю. Мистер Джонсон представил меня мисс Смитфилд и удалился. Хозяйка показала квартиру, провела по всем комнатам, зашли в кухню и ванную комнату, продемонстрировала новую стиральную машину. Мисс Смитфилд просила чувствовать себя «как дома» и называть её Пола. Для начала выпили мы с ней по чашечке кофе с печеньем Первые впечатления были у меня самые благоприятные. Все складывалось хорошо. Еду я могу готовить себе на кухне сама, когда захочу, стирать и сушить белье тоже.

Потом я начала осваиваться в предоставленной мне комнате. Она была небольшой, наверное, метров четырнадцать. Маленький письменный стол у окна, перед ним — удобное кресло, кровать, диванчик, шкаф для одежды, полка для книг, у входной двери вешалка, щетки для обуви, в уголке зонтик с изогнутой, как у трости, ручкой. Им можно пользоваться. Все самое необходимое имеется. И шторы на окне плотные, и коврик у кровати на полу приятно выглядит. И есть на полке два словаря — как раз для меня — англо-русский и русско-английский. Такая предусмотрительность настроила на сентиментальный лад.

Разложила, своё имущество, поставила на стол фотографию Анюты, села в кресло перед окном и стала думать о том, как буду здесь жить, как лучше организовать свою работу. Вечером, в тот же день первого июня, вышла пройтись по улице.

Завернув за угол, у входа в ближайший дом увидела слева от двери мемориальную табличку, что здесь жила известная поэтесса Элизабет Баррет. Стихи Баррет были известны ещё в XIX веке в России, их отзвуки прозвучали в «Плаче детей» Некрасова. Писали и о жизни Элизабет Баррет. Было известно, что болезнь приковала её на долгое время к постели, она не была в состоянии покинуть свой дом, в котором жила вместе с отцом. Однажды в дом Барретов явился поэт Браунинг, знавший и ценивший стихотворения Баррет. Состоялось их знакомство, через некоторое время они стали супругами. Став женой Браунинга, Элизабет Баррет-Браунинг совершила своё первое в жизни путешествие. Супруги отправились в Италию. Любовь преобразила ее, придала ей силы жизненные и творческие. Об этом я и думала, возвращаясь к своему новому дому, вспоминая о пережитом самой.

Зашла в лавку, купила пачку чая, продукты на ужин и завтрак. Так прошел мой первый лондонский день. Засыпая, о дне завтрашнем не думала: пусть все идет, как идет, пусть будет, как будет.

Однако, проснувшись, поняла, что отработанные в прежней жизни ритмы одерживают верх. Для чего я сюда приехала, что должна делать? Читать, писать, работать. Но ведь нужно было и оглядеться вокруг. С этого и начала, знакомясь уже не только с квартирой и ближайшими домами и лавками, а и с окружающими площадями и парками.

Беркли-стрит находится в одном из центральных районов Лондона, вблизи Оксфорд-стрит, станции метро Марбл Арч, недалеко вход в Гайд-парк, за которым следует Кенсингтонский парк; невдалеке от дома мисс Смитфилд находится кинотеатр «Одеон», улица Эджейворт-роуд, где расположено множество продуктовых и других магазинов. Сюда, как я поняла, мне и следует ходить за продуктами.

Однако сейчас надо подумать о самом главном; с чего следует начинать стажеру? Что для меня сейчас самое важное? Ответ простой: во-первых, надо явиться на кафедру русской литературы в Лондонский университет, во-вторых установить связь со школой через Майкла Балгобина. Начну с университета. Хорошо зная Лондон, сразу же иду на Оксфорд-стрит к остановке автобуса № 73, идущему в нужном мне направлении. Этот путь занимает десять минут. Как рада я увидеть знакомый двухэтажный автобус, на котором я прежде ездила и к Альберт-Холлу, и в район Блумсбери. Как хорошо, что знаю Лондон и ни у кого не приходится справляться ни о чем! Сажусь и еду до Тотенхемкорт-роуд, а затем пешком иду до университета.

Знакомство с преподавателями нужной мне кафедры состоялось. В её составе были три человека, знавшие русский язык. Все трое — немцы. Они стали говорить по-русски, находясь во время войны в плену. После войны вернулись в университет, куда их и приняли как знающих русский язык. Прежде они были школьными учителями, вели уроки английской литературы. В беседе с профессором, возглавлявшим кафедру, любезно выделившим для меня время необходимого собеседования, я выяснила, что как стажер, имеющий научную степень и звание, я могу чувствовать себя свободной, никаких отчетов и сообщений о ходе моей самостоятельной исследовательской работы, не потребуется; тема этой работы кафедре известна. Единственное, о чем меня просят, — сделать сообщение о структуре читаемого мною в Москве курса истории зарубежной литературы на филологической факультете и курса истории английской литературы на факультете иностранных языков. Договорились о сроке — через месяц. Со своей стороны попросила разрешения посетить две-три лекции по русской литературе. На это получила согласие, но предупредили, что это надо сделать уже сейчас, в июне, поскольку занятия скоро заканчиваются. Условились о датах: в течение двух ближайших недель.

В этот же день я записалась в библиотеку «Славония скул» (так назывался факультет русской литературы в Лондонской университете), куда сопроводил меня один из преподавателей, ставший и моим поручителем. В этой библиотеке мне и приходилось заниматься регулярно, отсюда разрешалось брать из читального зала интересовавшие меня книги (не больше трёх книг, с возвратом через два дня). Провела часа два, знакомясь с каталогом. Записала ряд названий работ, с которых решила завтра же начать работу над своей темой об образе России в английской художественной литературе. Заказала второй том «Робинзона Крузо» Дефо и сборник стихотворений Браунинга. Успела зайти в библиотеку Британского музея (музей совсем рядом с университетом). Здесь справилась о том, может ли быть продолжен срок пользования моим прежним читательским билетом 62-го года нужно ли мне и теперь предъявлять рекомендательное письмо поручителя. Выяснилось, что мне сразу же могут выдать новый билет как прежнему читателю, а поручительство уже не требуется. Билет я получила, зашла в читальный зал, подошла к тому столу, где всегда занималась двадцать лет назад, поняла, что хочется приходить сюда, находиться в этом огромном зале, и с тем, ощущая радость от предстоящих занятий и дел, пошла на Беркли-стрит.

На следующее утро получила уведомление об открытии на моё имя банковского счета и узнала, что в любое время могу брать с него деньги, деньги были нужны, вчера вечером, покупая пирожок на ужин, истратила последний прихваченный из Москвы доллар. Отправилась по указанному в извещении адресу в банк, узнала, что на моем счету числятся семьдесят пять фунтов, присланные в качестве стипендии за июнь. Взяла третью часть, решив обойтись этой суммой в первые две недели. Пошла в магазин на Эджейворт-роуд, ориентируясь на имевшийся у меня план Лондона, купила все необходимые продукты на обед и ужин на ближайший день и на завтрак следующего дня. Осмотрелась в огромном продуктовом магазине, выяснила цены на самое необходимое и сделала первые покупки — кофе, хлеб, сыр, яйца и кусочек бекона. Все это заняло не очень много времени. Не позволила себе разглядывать поразившее с первого взгляда многообразие ярких реклам и товаров. Вернувшись, договорилась по телефону с Инной и Майклом о том, что приеду к ним сегодня же во вторую половину дня. Инна сказала, что будет меня ждать около станции метро в половине четвертого.

Первую половину дня — второго дня своей жизни в Лондоне — провела в университете. С разрешения мистера Фохта посетила его лекцию о Тургеневе. Он согласился охотно и читал лекцию с вдохновением. Впечатление сложилось довольно странное. Мистер Фохт произносил свою вдохновенную речь на русском языке, но понимать его оказалось для меня нелегко. Студенты были внимательны и записывали. Значит, они знали русский язык, хотя это был конец только второго года их обучения на отделении русской литературы. Что же касается содержания лекции, то оно удручало, сводилось лишь к самому беглому и не очень точному пересказу содержания романов «Рудин» и «Дворянское гнездо». Даже о «Бежине луге» не было упомянуто, о жизни писателя, об основных этапах его биографии и творчества лектор не говорил, представление ни о каком литературном контексте не складывалось. В конце лекции студенты хлопали, мистер Фохт был доволен, благосклонным кивком поблагодарил слушателей, сообщил, что следующую лекцию о Толстом будет читать уже не он, а мистер Смит.

В читальном зале факультетской библиотеки получила заказанные накануне книги, сразу же приступила к сборнику стихотворений Браунинга и была страшно рада, найдя стихотворение «Иван Иванович», о котором прежде не знала, читать его не приходилось. Уже заглавие прозвучало многообещающе. Кто этот Иван Иванович, что пишет о нём английский поэт? Читала внимательно, снова и снова перечитывала удивительную историю из жизни русской деревни, рассказ о поступке крестьянина Ивана, о его реакции на совершенно необычную ситуацию. Текст этого стихотворения, небольшого по объему, но столь значительного по глубине содержания, переписала, понимая, как важно это для меня в работе над будущей книгой.

Время приближалось к трем, надо было ехать на встречу с Инной. Мой путь лежал на юго-запад Лондона, к станции метро «Уимблдон», где она обещала меня ждать. Встретились ровно в половине четвертого и пешком пошли на маленькую улочку Кохат-роуд, где в доме под номером 29 жили супруги Балгобины.

Инна была москвичкой. С Майклом Балгобиным она встретилась, когда только что кончила школу и готовилась поступать в институт. Он в то время учился на последнем курсе филологического факультета Московского университета, изучал русский язык и литературу в группе для студентов-иностранцев. Майкл был англичанином по гражданству, а не по происхождению. Он приехал в Англию из Латинской Америки, из Гайаны, и получил право получить высшее образование в Советском Союзе, подписав договор о том, что по возвращении будет преподавать русский язык. В то время его изучали многие взрослые на вечерних курсах, преподавали русский язык и в школах, где ученики могли выбрать его как один из двух иностранных (например, немецкий и русский или французский и русский).

Когда Инна объявила матери и друзьям о том, что Майкл сделал ей предложение, а тем самым они стали помолвлены, то реакция близких оказалась неоднозначной: люди старшего поколения были против столь смелого и, как им казалось, необдуманного решения. Британские острова представлялись им землей неведомой, а потому опасной, Лондон тоже пугал, представить себе Инну живущей в далеком Лондоне, они не могли. Иную позицию заняли сверстники-приятели и подруги Инны, которым самый брак с иностранцем казался в то время событием из ряда вон выходящим, просто немыслимым. И вместе с тем некоторые подруги Инны ей завидовали (хотя внешность Майкла — этого темнокожего человека из какой-то никому неизвестной Гайаны, рост которого, как было хорошо известно, не превышал одного метра и шестидесяти двух сантиметров, что не отрицала и сама его избранница, — никого не привлекала). Однако у Майкла была сила воли, у Инны решительный характер и стремление к самостоятельности; бракосочетание состоялось. Молодожены отбыли на Кохат-роуд, где через год у них появился сын — Эндрю Балгобин, о чем с гордостью они сообщили в Москву.

И вот теперь мне предстоит побывать в их доме. Пока мы с Инной шли к нему, она успела рассказать, что ничуть не жалеет о приезде в Англию, чувствует себя здесь хорошо, ведет своё хозяйство, растит сына. Майкл прилично зарабатывает, преподает не только в школе, но и на вечерних курсах английского языка, где его высоко ценят как человека широко образованного, он имеет и хорошо оплачиваемые частные уроки и английского, и русского языка, которые дает эмигрантам. И сама Инна тоже теперь ведет такие же занятия и делает заказываемые ей разными фирмами переводы, чаще всего с русского языка на английский. Материально они вполне обеспечены. Когда в прошлом году к ним из Москвы приезжала погостить Иннина мама, то она осталась вполне довольна судьбой дочери, была рада увидеть её и внука.

Кохат-роуд — маленькая тихая улочка. На ней, как и в округе живет много иммигрантов из Турции, Индии, из стран Южной Америки, из Африки. Но есть и издавна проживающие в этом регионе коренные англичане. «Вот, например, наш сосед и друг Сид Кул, — сказала Инна — здесь жил когда-то его отец, теперь живет здесь же и Сид Мы обязательно вас с ним познакомим. Думаю, что они вместе с Майклом нас уже поджидают». Инна была права: ещё издали мы увидели у одного из подъездов фигуры двух мужчин — одного высоченного и мощного, другого маленького. Это они и были. Майкл любезно распахнул входную дверь, Сид протянул мне букет. В дом вошли все четверо вместе. Инна стала готовить чай, накрывать стол. Майкл и Сид показали дом и сад.

Под номером Кохат-роуд, 29 значилась половина небольшого двухэтажного дома. На первом этаже была гостиная, дверь в которую шла из крошечной передней, где стояла вешалка; кухня с выходом в садик. На второй этаж вела крутая лестница с перилами. Здесь расположены спальня хозяев и комната их сына, туалет и ванная комната. Комната Эндрю, который в то время гостил у своего друга за городом, предназначалась для меня. «Вы всегда сможете отдыхать здесь, когда будете приезжать к нам с ночевкой», — гостеприимно сообщил Майкл.

Из кухни открывалась дверь в маленький садик, огороженный плотным, но невысоким забором; за этим забором справа находился сад Сида, что позволяло соседям и днем и вечером переговариваться через забор. В саду Майкла росли цветы, а в конце участка стояла маленькая крытая беседка, в которой он любил отдыхать. Основная, центральная часть сада была тщательно ухоженным газоном, ярко зеленеющей и ровно подстриженной травкой. Деревьев и кустов не было. Ни собак, ни кошек в доме не было, кур и уток хозяева не разводили, кроликов не держали. Однако через щель в заборе время от времени забредала лиса, надеявшаяся чем-нибудь поживиться. Лисы водились на зеленых окраинах города, похищали кур и цыплят, забегали и на Кохат-роуд, но в садике Майкла поживиться им было нечем.

С Майклом договорилась о посещении его уроков, на что он охотно согласился и обещал познакомить меня и с другими учителями. Приглашение получила на ближайший урок литературы, который состоится уже завтра утром. Сид тут же предложил заехать за мной на Беркли-стрит на машине и отвезти в школу.

В девять утра урок литературы начался, я была в классе. Состав учеников поразил своим многообразием: здесь были индусы и арабы, китайцы и негры, как выяснилось позднее, было два испанца и японка. В этой обычной городской средней школе учились дети, живущие на соседних улицах, где было много иммигрантов из разных стран. Класс состоял из подростков 12-13-ти лет, все довольно хорошо говорили по-английски. Урок начался с того, что учитель предложил вынуть из сумок книги, которые ребята читали в данное время дома, и приготовиться к ответам на вопросы о том, чем и почему нравится читать выбранные произведения. Книги, оказавшиеся на столах, были в основном детективами и фантастикой. Произведений классиков обнаружено не было. Желающих высказать своё мнение оказалось много, на вопросы учителя ребята отвечали охотно и бойко, подчеркивая, что больше всего нравится читать о необычном и увлекательном. Стихи читать не интересно, длинные романы — скучно. На все это ушло минут пятнадцать.

Потом приступили к разбору заданного для прочтения дома фрагмента текста из романа Ремарка «На Западном фронте без перемен» и стихотворения одного из английских «окопных поэтов». Перед анализом текстов учитель напомнил тему урока (о ней было сказано ранее): «Человек на войне». Майкл удачно подобрал тексты, держался на уроке уверенно, свободно управлял классом, говорил четко, и я радовалась, глядя на него, слушая развернувшуюся беседу с учениками, радовалась и понимала, что годы обучения в МГУ многое ему дали, он мог гордиться полученным в нашей стране образованием. Я тоже испытывала чувство гордости: школьный урок превосходил по уровню университетскую лекцию мистера Фохта.

Завершился урок тем, что учитель взял мел, разделил классную доску на две половины, наверху слева написал крупными буквами слово ВОЙНА, наверху справа слово МИР и предложил ученикам по очереди подходить к доске и писать слова, которые связаны, по их мнению, с тем, что видит и переживает человек на войне и в мирной жизни. Желающих оказалось много, каждый тянул руку вверх, стремился к доске.

Получилась такая картина:

ВОЙНА

кровь горе слезы смерть

окопы пули боль

сироты утраты

ужас ранения

свист пуль

фронтовая дружба

МИР 

радость слезы радости

возвращение домой

встреча любовь тишина

летят белые птицы

синее, синее небо

как хорошо покой

Прозвенел звонок, урок кончился, но ребята и на перемене подписывали все новые и новые слова, не расходились.

А я, вспомнив о мистере Фохте, вспомнила и об университете. Отправилась в библиотеку, к текстам, которые и мне надо штудировать. Томик стихов Браунинга и «Иван Иванович» ждали меня. Снова читаю поэму. Чем она интересна, чем важна для моей темы?

Браунинг первым в английской литературе сделал своим героем русского крестьянина, человека из народной среды, подчеркнув национальность его вынесенным в заглавие именем. Поэма создана в 1879 году, в поздний период творчества Браунинга, начинавшего свой путь последователем романтиков Байрона и Шелли В поздних произведениях, в сборнике «Драматические идиллии», куда входит «Иван Иванович», проявился интерес к реалиям обыденной действительности, к условиям жизни героев, бытовым деталям, к обстановке действия, что сочеталось с драматической напряженностью ситуаций и напряженностью работы мысли, стремлением разобраться в происходящем во всей его сложности.

В поэме переданы воспоминания о совершенном в 1834 году путешествии Браунинга через Эстонию («пустынную Эстонию») в Петербург, в его памяти сохранилась картина заснеженного леса, через который он проезжал. Однако исследователи считают, что главным источником поэмы стала анонимно опубликованная в 1855 г. книга «Англичанка в России», написанная, как значится в подзаголовке, от лица некоей «Леди, десять лет прожившей в этой стране». Среди ряда историй из русской жизни, рассказанных в этой книге, есть одна, положенная Браунингом в основу сюжета его поэмы Это история о женщине, отдавшей на съедение волкам своих детей. Браунинг воспроизвел эту историю, изменив финал и включив ряд сцен. События в поэме драматизированы. Определено место действия — участок дороги, проходящей через леса и соединяющей «устье Невы с Золотыми воротами Москвы». По обеим краям дороги — стена глухого «непроходимого леса». На этой дороге волки и преследуют сани везущей в них своих детей женщины. Зима, холод, все занесено снегом, вой волков слышен все сильнее и сильнее.

Действующие лица разыгрывающейся трагедии наделены именами: не просто «крестьянин», а Иван Иванович, не просто «женщина», а Лукерья (Луша); сыновей её зовут Степан (Степка), Терентий (Тереша), самый младший — Кирилл. Звучат и другие русские имена— Василий, Сергей, Дмитрий, Катя, Марфа. Упомянуты реалии крестьянского быта. Суд над матерью, бросившей волкам сыновей, вершит не словами, а действием деревенский плотник Иван Иванович. В образе Ивана Ивановича воплощены представления автора о русском менталитете и особенностями поведения. Крестьянин Иван — выразитель народного взгляда на правду и справедливость. Выслушав рассказ Лукерьи, он поднимает топор и отрубает ей голову. Он совершает это по указанию свыше, вняв гласу Божию. Народный сход оправдал его. Сопутствуют, согласно западному восприятию российской действительности, два её атрибута — икона и топор. В поэме Браунинга они рядом. Топором вершит свой суд над Лукерьей Иван. Священник называет Ивана «слугою Господа». Волки представлены в поэме воплощением сатанинских сил. Обезумевшей от страха Лукерье видится в блеске их глаз дьявольский огонь. Это доводит Лукерью до умопомрачения, до безумия. Сатанинская сила одолевает ее, движет её поступками. Иван Иванович, движимый инстинктивным порывом, совершает акт возмездия. Вопрос о закономерности этого акта, казалось бы, получает своё разрешение. Однако однозначно-прямолинейное решение сложной нравственной проблемы ещё не есть её окончательное решение. От созданных в поэме картин остается ощущение ужаса. Льется кровь. Страшные волчьи пасти рвут на куски и пожирают тела детей. Глушь, беззащитность, холод, снег. Все выглядит зловеще и мрачно, Этот образ будет возникать в произведениях английских писателей и в последующие годы.

Браунинг вдохновил меня на дальнейшие изыскания, чем я и занималась все лето, переходя от пьесы Оскара Уайльда о нигилистах к сонетам Россетти, читая книги Степняка-Кравчинского, роман Баррета «Грех Ольги Засулич», «Овод» и другие произведения Этель Лилиан Войнич, стихи Суинберна и некоторые книги для детского чтения, авторы которых касались интересующей меня темы России.

В конце июня сделала сообщение на заседании кафедры литературы, включенное в план моей стажировки, о структуре читаемого мною в Москве лекционном курсе по зарубежной литературе, что вызвало любопытную и во многом неожиданную реакцию слушателей: они были удивлены тем, что лектору приходится обращаться к целому ряду литератур не только западно-европейских, но и восточно-европейских стран и даже к американской литературе. Столь «широкий размах» не был привычен для преподавателей Лондонского университета, каждый из которых специализировался, как правило, в какой-то определенной проблеме, будь то романы Тургенева, Толстого, Достоевского, да и в данном случае останавливался на двух-трех произведениях. Сразу же отмечу, что и профессор Даглас Хьюитт, с которым несколько позднее пришлось встретиться в Оксфорде, тоже был чрезвычайно удивлен этим.

Вместо сообщения о построении и содержании курса истории английской литературы решила подарить кафедре учебник, составленный мной и Г. В. Аникиным. Июнь подходил к концу, и это решение было одобрено.

К этому времени получила письменное приглашение от Карен Хьюитт приехать к ней в Оксфорд. Отвез туда меня на своей машине Сид, которому, как он сказал, тоже хотелось ближе познакомиться с Оксфордом. И на самом исходе июня мы туда и отправились.

Оксфорд от Лондона находится близко, ехали часа полтора, не больше, хотя по дороге сделали одну остановку: заезжали в кафе, выпили по чашке кофе с сэндвичем. По дороге любовалась прекрасными пейзажами, широкими просторами и попадавшимися на пути скалистыми горами. Проехали по окраинам и центру Оксфорда, остановились перед большим особняком, половина которого принадлежала Хьюиттам. Сид был просто потрясен величием дома, и ему захотелось познакомиться с интерьером. Карен приветствовала нас у входа. Вошли в переднюю, заставленную полками с книгами, на столике перед зеркалом пачки газет, дверь в просторную гостиную, другая — в кабинет хозяйки. С первого на второй этаж поднялись на лифте. Никогда прежде внутреннего лифта в английских домах видеть мне не приходилось. На стене площадки второго этажа (сюда можно было подняться и по широкой лестнице с белыми перилами и широкими ступенями, застланными красным ковром) на стене площадки — портрет королевы Виктории в старинной раме, на третий этаж ведет деревянная узкая лесенка. Здесь — просторная кухня (она же столовая), спальня хозяев и несколько комнат, одна из которых предназначается для гостей, в остальных живут квартиранты, две молодые семьи, у каждой из которых по две комнаты, отдельная кухонька и ванная Карен показала комнату, приготовленную для меня. Потом спустились в сад. Он был несравним по размерам с садиком Майкла. В этом большом саду были яблони, сливы, множество прекрасных цветов, а в конце сада — несколько грядок с овощами и клубникой. Дважды в неделю в летнее время приходила женщина, помогавшая Карен поддерживать в саду порядок. В середине газона — круглый стол, плетеные кресла, широкая скамья. На столе лампа с красивым абажуром По вечерам можно зажигать электричество, хотя все сделано так, что проводов и не видно.

Больше всего меня потрясло количество книг в библиотеке Дагласа, находящейся в его кабинете, совмещенном с гостиной. Даглас Хьюитт в основном занимался тем, что интересовало и меня, — литературой конца XIX века и первой половины века ХХ-го, но была и классика предшествующих эпох. Но, главное, здесь были собраны все произведения английских модернистов и литература о них. Комплектовал свою библиотеку Даглас в течение многих лет. Цены ей, казалось мне, просто не было. Отходить от книжных полок не хотелось. В свои последующие приезды в Оксфорд я смогла прочитать все, что мне хотелось из библиотеки Дагласа. Некоторые книги Карен мне подарила.

В этот раз я провела в доме Карен только два дня; Сид уехал вечером в день нашего приезда, но успел свозить нас с Карен в окрестности города и проехать по Оксфорду. Обратно я уезжала на автобусе, полная новых впечатлений и готовая к новым.

Новые впечатления были связаны с тем, что показал мне Сид в Лондоне. Без него я никогда бы не увидела тех мест, в которых побывала с ним. Отец Сида был владельцем кабака вблизи Кохат-роуд. У самого Сида кабака не было, но сам он посещал их регулярно, там его знали, любили как хорошего певца, исполнявшего народные ирландские и популярные английские песни. Вместе с Сидом и я побывала в кабаках и всякого рода забегаловках, объездили мы с ним базары и рынки на лондонских окраинах, показал он мне маленькие лавчонки, где по дешевке можно купить одежду и всякую мелочь. Такие путешествия мне нравились. Особенно привлекали книжные развалы на привокзальных площадях и в районе Нотинг-хилла, в восточной части Лондона По вечерам несколько раз приезжали в Гайд-парк, где после захода солнца собирались во множестве арабские семьи с детьми и стариками, обсуждали новости, вели беседы, а иногда пели свои песни. Наблюдать за всем этим было не менее интересно, чем посещать музеи и выставки Ист-Энда.

И все же каждый день моим главным занятием было чтение. В библиотеку я приезжала с утра, а так как июль в то лето выдался на редкость сухим, даже жарким, во вторую половину дня хотелось выйти на свежий воздух, и я отправлялась, прихватив с собой одну-две книги, сначала на хорошо известный мне Рассел-сквер, где обедала в довольно недорогой университетской столовой, а потом пешком, экономя на стоимости билета на автобус, шла в Кенсингтонский парк. Здесь у меня было своё любимое место невдалеке от статуи Питера Пена, на скамье перед большой цветочной клумбой и маленьким фонтанчиком. Как много книг было прочитано здесь! Обычно из читального зала я брала не английские, а интересовавшие меня русские книги, которые в то время не смогла достать в Москве. Запоем читала Солженицына, его «Архипелаг Гулаг», а до этого знала только публиковавшийся в «Новом мире» рассказ «Один день в жизни Ивана Денисовича».

Ближе к вечеру в Кенсингтонском саду появлялось много владельцев собак, выходивших с ними на прогулку. Собак, а соответственной их хозяев, было множество — больших и маленьких, лохматых и гладкошерстных, чёрных, белых, пестрых, коричневых; здесь были борзые и пудели, бульдоги и сеттеры, огромные сенбернары и маленькие моськи. Хозяева тоже были разнообразными, главным образом — это были мужчины самого разного возраста — молодые и старые, мальчики-подростки, изредка — дамы с самыми мелкими собачонками, украшенными разноцветными бантиками. Всех собак хозяева чинно вели на поводках, но намордники попадались на глаза редко. Собаки умели себя вести, гулять с ними разрешалось и по газонам. Многие хозяева были знакомы друг с другом, обладатели сходных собачьих пород беседовали, останавливаясь где-нибудь под деревом или на лужайке. Хорошо запомнились два джентльмена — обладатели породистых борзых и две пожилые дамы, у ног которых вились крошечные таксы. Смотреть на них было интересно. Но и они, как я скоро поняла, не оставляли без внимания сидевших на скамейках посетителей парка. Проходя мимо, кивали, иногда переговаривались. Однажды и ко мне на скамью подсел господин, владелец бульдога, вежливо спросив, не буду ли я возражать, если он передохнет здесь немного. Я не возражала. Морда бульдога была довольно противной, но хозяин пса выглядел респектабельно. На следующий день он вновь появился, поздоровался и сел отдохнуть. На этот раз вступил в разговор. Ему хотелось узнать, почему я читаю русскую книгу. Очевидно накануне он это не оставил без внимания, и хотя что именно я читала, известно ему не было, но русский текст привлек его внимание. В свою очередь, отвечая ему, и я поинтересовалась, знает ли он русский язык. Ответ был положительным, хотя собеседник ответил, что предпочитает говорить на своём родном языке, на английском. А далее он рассказал, что жена его, два года назад скончавшаяся, была русской, и с ней он в начале их совместной жизни говорил по-русски, учил этот язык в молодости, а потом она и сама предпочитала говорить, как все вокруг, на английском.

В последующие дни, на протяжении целой недели, новый знакомый, имя которого уже стало мне известно, — Чарлз Холфорд, не оставлял меня без внимания. Однажды он пригласил меня в ближайшее кафе.

Вышли за ограду парка, пересекли улицу и сразу же оказались за столиком. Мистер Холфорд сообщил, что поблизости находится и его дом, в котором он прожил долгие годы и где теперь ему очень одиноко. Дом совсем близко, в соседней улице, ведущей к Паддингтонскому вокзалу, но в этот раз мы туда не пошли.

Дня через два мистер Холфорд вновь заговорил о том же, о своём сиротливом одиночестве в огромной квартире. В общих чертах он рассказал о расположении комнат и подсобных помещений, упомянул о балконе, с которого виден Кенсингтонский парк, потому что квартира на высоком этаже, но не забыл упомянуть и о лифте.

И так продолжалось в течение двух последующих недель. «Архипелаг Гулаг» был прочитан. Мысль о желании мистера Холфорда иметь во втором браке обязательно русскую жену внедрялась в моё сознание все более и более активно и планомерно. Однако я не развивала эту тему. Как-то вечером, уходя на Беркли-стрит, прошлась по Кенсингтон-роуд, точнее — по Парк-роуд, вспоминая о Форсайтах, о жившем здесь Тимоти Форсайте, в доме которого происходили семейные сборища преуспевающих буржуа Жить на Кенсингтон-роуд и тогда считалось престижным.

Наступил день, когда Чарлз Холфорд уже впрямую заговорил о своём желании соединить наши с ним судьбы воедино. Не буду скрывать, что предполагала такую возможность, однако сделанное предложение испугало, отклика с моей стороны не получило, не могло получить и было однозначно отвергнуто. Ходить в Кенсингтон-парк я перестала, предпочитая проводить свободное от библиотеки время на Рассел-сквер, где никто от чтения не отвлекал и была возможность сосредоточиться и предаться воспоминаниям о своей прошлой жизни и дорогих мне людях.

Но когда я вернулась в Москву и рассказала Анюте, Андрею и сестре о мистере Холфорде и его планах, они долго смеялись надо мной, считая необдуманным и ошибочным принятое мною решение. Смеясь, вместе с тем подчас и серьёзно, сожалели об утраченной возможности ездить ко мне в гости в Лондон, гулять в Кенсингтонском парке, сидеть под старыми вязами, наблюдая за всем происходящим. А зять мой — Поярков Андрей — зоолог по специальности — сетовал на то, что лишила его возможности познакомиться с наиболее распространенными в Англии собачьими породами, а также и с жизнью бездомных собак в одной из самых крупных по своим размерам столиц Европы.

Внуки: Алексей и Николай, 1988 г.

В октябре 1984 года у Анюты родился второй сын — мой второй внук — Николай Поярков. Это произошло в родильном доме Грауермана, где за восемь лет до этого появился Алеша. Выращивали ребеночка сообща, но вслух с раннего детства произведений американских классиков ему никто не читал. Коля стал биологом, специалистом по рептилиям, исследователем тритонов, среды их обитания и особенностей поведения. В младенчестве он отличался крикливостью, плохо засыпал, не давал возможности высыпаться родителям, особенно нежно любящей его маме. Анюта уставала от множества дел и обязанностей, но справлялась, преодолевая трудности стоически.

С младшим внуком Николаем