В АНГЛИИ

В АНГЛИИ

Мохандасу только-только исполнилось восемнадцать. Отец умер, денег у семьи было мало, но всем хотелось, чтобы он заступил на место отца. Прежде всего, нужно было продолжить учебу в недорогом колледже в Бхавнагаре. Преподавание там велось на английском (положение, навязанное колонизаторами, против которого будет бороться Ганди); поскольку он еще плохо знал этот язык, он не мог следить за ходом занятий и утратил к ним интерес. По окончании первой четверти он вернулся домой. Тут один брахман, друг и советчик семьи, подал идею поехать в Лондон: «На вашем месте я бы послал его в Англию. Сын мой Кевалрам говорит, что стать адвокатом совсем нетрудно. Через три года он вернется. Расходы не превысят четырех-пяти тысяч рупий. Представьте себе адвоката, вернувшегося из Лондона. Он будет жить шикарно! По первой же просьбе он получит пост дивана. Я очень советую послать туда Мохандаса в этом году. У Ке вал рама в Лондоне много друзей. Он даст рекомендательные письма к ним, и Мохандас легко там устроится»[39]. Мохандаса привлекала медицина (она будет манить его всю жизнь), но он станет диваном (советником), как отец, и будет учиться на адвоката — решение принято.

Оставалось изыскать необходимые средства, а главное — уговорить мать. Нужную сумму раздобыл его брат. Наконец было получено материнское благословение: достаточно было принести три торжественные клятвы. За все время пребывания в Англии Мохандас не прикоснется ни к вину, ни к женщинам, ни к мясу. Посоветовались также с дядей по отцовской линии, у которого были полезные связи и который жил в пяти днях пути. Возбужденный перспективой отъезда и стараясь преодолеть свою робость, Мохандас отправился в Порбандар — сначала на телеге, запряженной быками, потом верхом на верблюде, — чтобы рассказать свою историю родственнику и судье. Тот с недоверием относился к адвокатам: «Я не вижу разницы между их образом жизни и жизнью европейцев. Они неразборчивы в еде. У них всегда сигара во рту. В одежде они так же бесстыдны, как англичане… Все это противоречит семейным традициям»[40]. В лучшем случае, дядя сохранит нейтралитет. Надеяться на большее было бы кощунством.

Кощунство — таков был приговор общего собрания касты модх баниан, созванного по такому случаю. За такую дерзость его следовало проучить. Никогда еще «ни один из модх баниан не ездил в Англию». Но Мохандас непоколебимо стоял на своем, несмотря на громы и молнии могущественного собрания: речь шла о сохранении его личности. Возможно, внутренний голос ему подсказывал, что власть не всегда права, что существует высший закон — высшее повиновение.

Последовало яростное отлучение: «С нынешнего дня это дитя становится парией». 4 сентября 1888 года Мохандас все-таки уехал в Англию.

Немного неуклюжий молодой человек, полный внутренней решимости, вооруженный своими обетами и принципами, полная противоположность миру, который ему предстояло открыть, — таким показывает самого себя Ганди в тот момент, когда он сошел на английскую землю. «Когда пришло время сойти на берег, я сказал себе, что белые одежды подойдут лучше всего. Поэтому я ступил на английскую землю в костюме из белой фланели. Был конец сентября, и я заметил, что лишь я один так одет»[41]. Образ мальчика в белом с ног до головы, хилого и одинокого в толпе, единственного в своем роде. И внимание, уделяемое одежде, которое со временем не ослабевало, подчеркивая различные стадии его развития — поскольку одежда становится наружным выражением некоторых сторон нашей личности и нашего желания (или его отсутствия) принадлежать окружающей среде, — вплоть до того дня, когда, научившись быть вполне самим собой, он будет ходить почти голым.

На корабле он оделся в черное и заперся в своей каюте, выходя лишь тогда, когда на палубе никого не было, избегая общения и разговоров, парализованный робостью, питаясь исключительно фруктами и сластями, которые захватил с собой, из страха не распознать блюд, в которых будет скрываться мясо.

Обет

Навязчивая мысль о мясе — вернее, о том, чтобы соблюсти свой обет, причем в полной мере, встречается почти на каждой странице в главах, посвященных пребыванию в Лондоне. Как физически выжить в Лондоне среди поедателей мяса и спасти свою духовную жизнь — такова была дилемма. Похоже, что и тут друг-искуситель всеми силами старался заставить его уступить, прибегая к самым разнообразным аргументам, даже донимая его книгами, в которых он не понимал ни слова, например, отрывками из книги Иеремии Бентама «Деонтология, или Наука о морали», в которой изложена теория развития общества, основанная на двух принципах — полезности (utility) и удовольствии (pleasure), а также твердя, что он останется маленьким человеком, ограниченным узостью местечковых обычаев, которому будет не по себе среди английского общества. И верно: из множества страниц, посвященных поездке в Англию (они не лишены юмора), лишь малая часть повествует о внешнем мире или о пробужденной им любознательности; автор чаще сосредоточен на самоанализе, на запретах, которым повинуется Мохандас, и на открытии самого себя.

«Но я остался непоколебим, — обычный вывод. — Я постоянно говорил ему “нет”. Чем больше он спорил, тем крепче становилось мое упорство». Он молился Богу, в которого не верил, и умирал от голода. Английская пища казалась ему безвкусной. Напрасно он искал вегетарианские рестораны, ежедневно проделывая по 15–20 километров по улицам Лондона от одной харчевни до другой — английская кухня не улучшалась. Вареную капусту или твердокаменный зеленый горошек было не сравнить с пряной индийской кухней. Оставался хлеб, который он пихал в себя, никогда им не насыщаясь. Но было удовлетворение от соблюдения обета, хотя и тягостного, трудно исполнимого, влекущего тысячи осложнений в повседневной жизни. Для него этот обет (принесенный, по рассказу, на коленях у матери) был высочайшей истиной, жизненным путем, а следовательно, сутью самого себя. Попав в чужеродную среду, его внутренние принципы становились еще более ценными и хрупкими, наряду с преданностью далекой и горячо любимой матери, по которой он очень скучал. Обет связывал его с родной страной, с родной религией. «Я беспрестанно думал о доме, о родине. Меня не покидало нежное воспоминание о матери… Все мне было чуждо — люди, манеры, сами дома»[42].

Этот героический обет превратился в линию поведения. Он стал все больше заботиться об истине, ставил над собой разные диетические опыты: ел только хлеб и фрукты, не употреблял в пищу картофель, сыр, молоко и яйца… Диета варьировала в зависимости от смысла, которым наделялось слово «вегетарианский». Проблема возникала от неопределенности, от возможности разного истолкования с риском «солгать и изменить». Нужно было с этим покончить. И вывод: он не имеет права отклоняться от аскетичного образа жизни своей матери. «Но я был убежден, что поведение моей матери и есть то определение, которого я должен придерживаться. Поэтому, чтобы соблюсти обет, я отказался и от яиц». Как всегда, в результате опытов был установлен общий закон, ставший непререкаемым: «Существует золотое правило: придерживаться честного объяснения обета, данного человеком, который принял его на себя». А в случае сомнения следует «принимать сторону самого слабого». Благородно. Он поступал так всегда.

Сомнений больше нет, пришла полная уверенность, наступил внутренний покой: «Смысл, который вкладывала в слово “мясо” моя мать, был, согласно золотому правилу, единственно верным для меня…» Сложности с питанием увеличились, но «строгое соблюдение моего обета приносило мне гораздо более здоровые, утонченные и длительные внутренние наслаждения».

Эти «внутренние наслаждения» были сложными и в самом деле «утонченными», поскольку происходили от нравственного торжества, и им ничто не угрожало. В сопоставлении с ними, простое удовлетворение чувственной потребности, в данном случае вкуса, явно выглядело поверхностным, заурядным. Ганди нашел радость в лишениях и аскетизме, а не в утолении своих желаний — это становится понятно уже из рассказа о его отроческих годах.

Меры экономии, когда Мохандас, достойный отпрыск предков-торговцев, решил безжалостно сократить свои и так небольшие расходы наполовину, говорят о многом. «Я записывал свои расходы до последней копейки и тщательно их рассчитывал. Любая мелочь, траты на омнибус или почтовую парку, пара монеток на покупку газет, заносилась в расход, и каждый вечер, перед тем как лечь спать, я подводил итог. С тех пор эта привычка меня не покидала»[43]. Впоследствии Ганди пришлось ворочать государственными средствами и огромными суммами: он говорит, что применял их с теми же правилами строгой экономии. И вместо результатов по приводившим в трепет огромным расходам мог свести положительный баланс.

Итак, сокращение его бюджета прошло в три этапа: первые два касались транспорта и жилья (двухкомнатная квартира неподалеку от места работы, вместо того чтобы жить в семье, где он был обязан из вежливости порой угощать того или другого). «Я сэкономил на расходах на транспорт и каждый день ходил пешком 12–15 километров». Благодаря этому ему удалось, как он уверяет, не заболеть в течение всех трех лет пребывания в Англии, а заодно и укрепить свое тело. Если подойти к принципу экономии грамотно, то он будет хорош со всех сторон. Простая жизнь, дисциплина, самообладание, сокращение потребностей, экономия, здоровье… Сведение различных соображений в общее целое, которое содержало в зародыше множество элементов доктрины Ганди, а главное, раскрывало его манеру продвигаться вперед, постоянно ставя опыты над самим собой.

Настал третий этап. Он попытался еще больше упростить свою жизнь: так она будет соответствовать жизни его семьи, которая была весьма скромной (позже он захочет жить, питаться, спать, как бедняки, уничтожив разрыв между собой и ними). «Я отказался от своей квартиры, поселился в одной комнате, приобрел плиту и сам принялся готовить себе завтрак». Утром — овсяные хлопья и какао, на ужин — то же самое и немного хлеба. Вернувшись на родину, он посадит на эту диету всю семью. И он напряженно трудился. Успешная сдача экзаменов стала логическим результатом всей внутренней работы над собой. Чтобы читатель не пришел в ужас от такой дисциплинированности и самоотречения, а захотел всему этому подражать, под конец идут уверения в радости: «В моей жизни явно появилось больше истинности, и душа моя наполнилась от этого безграничной радостью».

Ганди шел по пути к самому себе. Добавим, что, как он говорил, бог или случай пришел ему на помощь в виде вегетарианского ресторана на Фаррингдон-стрит. Вдобавок к этому чудесному открытию, он вскоре узнал о существовании вегетарианского общества и стал его членом (по его словам, именно там он получил первые уроки политической организации), а также прочел книгу Генри Солта о вегетарианстве — «Семьдесят лет среди дикарей», которая произвела на него сильное впечатление. Он попал в «новую эпоху», по словам Мартина Грина, разом открыл для себя и чтение, и общественную жизнь (вегетарианство находилось тогда в центре революционной идеологической системы), нашел способ удерживать дистанцию с английскими ритуалами власти и случай обмениваться мыслями с дружественными умами.

Отныне его выбор был сделан свободно, запрет больше не был навязан ему страхом греха и чувством вины: он выбрал вегетарианство, как взрослый, и решил посвятить себя служению этому делу.

Контроль над вкусовыми ощущениями стал первым шагом к самообладанию. Вегетарианство, как и опыты с режимами питания, вписывалось в его духовное развитие. Его обет превратился в миссию.

Денди

Одна глава автобиографии озаглавлена «Я становлюсь английским джентльменом», но для Ганди это была игра. Чтобы компенсировать свое вегетарианство и понравиться другу-искусителю, Мохандас пошел на эксперимент и сделал кое-какие уступки в плане одежды. Именно в этот период экстравагантности (но контролируемой) в Лондоне его повстречал соотечественник: «На нем был шелковый цилиндр, жесткий накрахмаленный воротничок, а поверх шелковой сорочки в полоску — ослепительный галстук всех цветов радуги. Костюм-тройка: пиджак, жилет, темные брюки в тонкую полоску, кожаные лаковые туфли с гетрами. Вдобавок ко всему этому — пара кожаных перчаток и трость с серебряным набалдашником»[44].

Как будто такого наряда было мало, Мохандас стал брать уроки танцев и красноречия. В Англии акцент имеет значение. Кроме того, он играл на скрипке, чтобы его ухо привыкло к европейской музыке. Но уроки были дороги, а у него не было ни чувства ритма, ни природной склонности к произнесению политических речей, в частности, речей Питта, которые использовали для упражнений по красноречию. Он станет джентльменом, но не по одежке.

Здесь можно отметить, что хотя он и не приобрел внешности джентльмена, зато смог постичь и усвоить его дух: в плане учтивости, «честной игры», рыцарского поведения он сам мог дать фору англичанам. Очень может быть, что этот английский идеал поведения как раз помог ему разбить завоевателей на их собственном поле, оказаться выше тех, кто его унижал: он применял в жизни добродетели, которые те лишь провозглашали, но не соблюдали на деле, во всяком случае, не в отношении колонизованных. Да, он будет парией в Южной Африке, но он сможет, обратив ситуацию в свою пользу, превратить себя и свой народ в образец не только для Англии, но и для всего мира.

К моменту отъезда из этой страны он одержал множество побед — внешних и внутренних. Он хорошо говорил по-английски (впоследствии даже его враги отмечали, что он умеет найти точные слова), при необходимости мог одеться как джентльмен. Он приобрел некие отличительные британские черты, узнал достаточно много, чтобы впоследствии приспособиться к лучшему, что было у англичан. При этом он не утратил ни грамма своей «индийскости», которая, наоборот, упрочилась.

Благодаря движению вегетарианцев он познакомился с западными писателями, например Томасом Карлейлем («Герои, почитание героев и героическое в истории») и Львом Толстым, которого он прочел в Южной Африке и который оказал на него колоссальное воздействие. В этот же период он также познакомился с крупнейшими религиями мира, что позволит ему расширить свое представление об индуизме. Он тогда впервые прочитал в английском переводе и на санскрите «Бхагавадгиту»[45], которая станет для него «непогрешимым руководством по поведению», словарем, с которым он сверялся каждый день. Он выучит текст поэмы наизусть, переведет на гуджаратский диалект, именно в нем следует искать источник как прославления действия — но без ожидания результата («заботься лишь о действии, а не о его плодах»), так и отстраненности, необходимой для поисков истины («истина скрыта извечным врагом мудреца, который есть ненасытный огонь, облеченный в форму желания»). Что же касается ненасилия, которое Ганди обнаружил также и в «Бхагавадгите» (хотя Кришна побуждает Арджуну воевать со своими), оно проистекает не из буквы, а из духа этого текста — утверждение этого принципа вызвало удивление во многих комментариях. Поэма «Свет Азии» сэра Эдвина Арнольда[46] — сплав классических индийских текстов и западной литературы — тоже глубоко его впечатлила: он прочел эту книгу «не отрываясь». Неистовый и мстительный Ветхий Завет он до конца недочитал, зато Нагорная проповедь тронула его «до глубины души». «Я сравнивал ее с “Бхагавадгитой”. В неописуемый восторг привели меня следующие строки:

“А я вам говорю: не противься обижающему; но если кто ударит тебя в правую щеку твою, подставь ему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и кафтан”…»

Отныне «Бхагавадгита», Толстой, Нагорная проповедь и «Свет Азии» слились для него воедино. Вот так, основываясь на сходствах, отзвуках, сближениях, он введет западные идеи в древнюю индийскую традицию. Но книги, которые нам нравятся больше всего, лишь пробуждают или выражают мысли, которые и так уже заключены в нас; вероятно, из этих сочинений Ганди почерпнул лишь то, что уже существовало в нем, не оформившись в слова, выстроив при помощи религиозных заветов свою «грамматику действия».

Застенчивость

По рассказам самого Ганди, он был болезненно застенчив, неспособен выступать перед аудиторией, что было серьезным недостатком для адвоката. Однажды, когда ему предстояло высказаться в пользу вегетарианства, он, не полагаясь на вдохновение, составил речь: небольшого листка бумаги оказалось достаточно. Однако у него пропал голос.

«О выступлении без подготовки мне нечего было и думать. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее не смог. В глазах помутилось, я задрожал, хотя вся речь уместилась на одной странице. Пришлось Мазмудару прочесть ее вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности»[47].

И это был не единичный случай, поскольку после возвращения в Индию, начав карьеру адвоката, силы снова изменили ему, когда настал его черед выступать: «Мой дебют состоялся в суде по мелким гражданским делам. Я выступал со стороны ответчика и должен был подвергнуть перекрестному допросу свидетелей истца. Я встал, но тут душа моя ушла в пятки, голова закружилась, и мне показалось, будто помещение суда завертелось передо мной. Я не мог задать ни одного вопроса. Судья, наверное, смеялся, а адвокаты, конечно, наслаждались зрелищем… Я стыдился самого себя и решил не брать никаких дел до тех пор, пока у меня не будет достаточно мужества, чтобы вести их»[48].

Но, как всегда после понесенного удара или провала, сопровождаемого унижением, Ганди объясняет, что работал над собой и извлек преимущество из своего положения. Впоследствии этот механизм действий стал еще более наглядным. Из этой истории следует такая мораль: застенчивость, прежде доставлявшая ему множество проблем, в конце концов научила его быть немногословным: «Я взял в привычку сжимать свою мысль».

Мы всё же вправе полагать, что три года юридического образования в Англии также способствовали упорядочению мысли и «сжатию» ее формы. Своим умением изъясняться лапидарными фразами, готовыми формулами, афоризмами, бьющими точно в цель и западающими в память, равно как и своей способностью разбираться в хитросплетениях правосудия, Ганди частично обязан своей учебе, хотя в автобиографии, точно в учебнике, акценты расставлены иначе, делая из недостатка — робости — предмет для рассуждения о важности размышлений и даже молчания.

Нужно подумать, прежде чем заговорить (а как иначе, если слова не приходят сами?), но еще важнее промолчать. Уметь молчать — способность, прежде проистекавшая из неспособности, — в конечном итоге гораздо важнее, чем уметь говорить: «Опыт подсказал мне, что молчание — один из признаков духовной дисциплины приверженца истины. Иначе говоря, истина неотделима от молчания». И последняя фраза в этой главе: «Моя застенчивость, в действительности, — мой щит и прикрытие. Она дает мне возможность расти. Она помогает мне распознавать истину»[49].

Значит, он одержал еще одну победу.

Непродолжительное возвращение в Индию

Вероятно, именно в этот момент своей жизни, вернувшись в Индию, будучи адвокатом без клиентов (который к тому же был неспособен заниматься своим делом), несчастным мужем (он продолжал донимать Кастурбай ревнивыми преследованиями) и строптивым отцом, именно в этот момент сомнений и неудач Ганди опустился на самое дно. Он пытался преподавать английский, что позволило бы ему свести концы с концами, но ему отказали, поскольку у него не было соответствующего образования: «Я ломал руки в отчаянии».

Еще одно происшествие подтолкнуло его к мысли, чтобы снова уехать. Его брата обвинили в том, что он давал дурные советы, исполняя свою должность. По его просьбе Ганди, хотя и против воли, отправился защищать его перед представителем городских властей Порбандара, британским чиновником, с которым познакомился в Лондоне. Он представил свое прошение, настойчиво просил его принять — важное лицо велело его выставить. Когда он захотел дать делу ход, один родственник, менее наивный, чем свежеиспеченный адвокат, сказал: «Он не знает британских чиновников. Если хочет зарабатывать на жизнь и не иметь здесь много проблем, пусть порвет прошение и проглотит обиду…»

Это было первое столкновение Ганди с расовой предвзятостью британцев. Обиду он действительно проглотил, как и совет — горький, точно отрава: «Испытанное мною потрясение изменило направление моей жизни». В это легко поверить, зная, что впоследствии достоинство всегда казалось ему самым ценным — важнее жизни, тем, от чего не должен отрекаться ни один человек, и что он изо всех сил старался вернуть его растоптанным толпам в Индии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.