Из Англии с наковальней

Из Англии с наковальней

Многоколейную жизнь строил себе Шолохов. От берегов Дона — путь к Темзе. Писателя пригласили в Англию. Много чего диковинного сопровождало эту поездку. Его везут на королевские озера. У страстного рыбаря аж глаза загорелись, но жаль-то как — снастей не оказалось. Поразился обычаю: члены здешнего элитного рыбацкого клуба рыбу ловят, но это спорт, а не забава с жаревом-варевом; рыбу отпускают обратно в воду, лишь самый крупный экземпляр вручают судье — вдруг «потянет» на приз. «М-да, — промолвил, — интересная эта английская рыбацкая философия…» Может, припомнил свои усилия по спасению Дона.

Оценил прибрежья: «Отличные места! И, главное, ухожено везде, ни дымящих, ни смердящих промышленных объектов».

В одном городке напросился в магазин технического инструментария. Обошел прилавки и вдруг остановился — загляделся на кузнечную наковальню. Неожиданно раздалось: «Хочу купить!» Постоял-постоял и выбрал еще замысловатые кузнецкие щипцы и три молота особой конфигурации. Все на него смотрят с удивлением, а владелец магазина в восторге — каков писатель! Он же в ответ объяснил: «Это не мне, это в подарок нашему вёшенскому кузнецу…»

В Бирмингеме до устали бродил по старинным улочкам и площадям, по залам Музея искусств, побывал в кафедральном соборе Святого Филиппа — заинтересовала архитектура барокко. Потом поклонился памятнику горожанам, что пали в двух мировых войнах.

Но приглашен был не ради туризма. Старейший в Англии Сент-Эндрюсский университет присвоил вёшенцу звание почетного доктора права с формулировкой: «Выдающемуся знатоку искусства, жизненной правды и великому летописцу советской эпохи».

Церемонна традиция. Торжественно ввели гостя в зал и усадили в вельможное кресло. Вокруг студенты в красных мантиях, канцлер университета в таком же одеянии, но с золотыми позументами, клерки в ярких камзолах держат реликвии — старинные жезлы и булавы.

Потом звучит его имя и он становится на колено перед кафедрой. Когда поднялся — облачили в докторскую мантию. Но обошлось — по обычаю — без речей. Гость волнуется — кто-то заметил, как он, запутавшись в мантии, пытается отыскать в кармане пиджака пачку «Беломора». Хорошо, что опомнился и обошелся без успокоительной затяжки.

Потом застолье при речах. Один издатель захотел понравиться — и нашел такую тему: «На меня произвела очень глубокое впечатление тема любви Григория и Аксиньи. Эта любовь вполне может быть сравнима с великой трагедией Шекспира „Ромео и Джульетта“».

Слово в честь Шолохова произнес и новоиспеченный почетный доктор, знаменитый на весь мир писатель сэр Чарлз Сноу. Чопорный англичанин пошутил: «Может быть, это и не столь почетная степень, как лауреат Нобелевской премии, но я убежден, это важный шаг на пути к ней». Хорошая шутка.

Сноу и его супруга, тоже писательница, пришлись по душе Шолохову, и без всяких раздумий он пригласил их погостить в Вёшках. Не отказались. Приехали на следующий год. Понравилось: снова приехали в 1964-м, но в тот раз уж совсем по-свойски — прихватили сына и дочь. Марии Петровне запомнилось высказывание жены англичанина и вопрос — вполне утвердительный — своего мужа:

— Мне понравился ваш сад и ваши сочные яблоки. Одно я увезу с собой и прибавлю к тому толстовскому яблоку, которое везу из Ясной Поляны.

— Здесь, у нас на тихом Дону вы убедились, что не так уж страшен Шолохов-коммунист и его друзья?

Разговоры, разговоры… Как писателям без них. Но как еще старалась Мария Петровна, чтобы остались в памяти не только разговоры. Какой стол! Донские раки по-казачьи и по ее рецепту тушеное мясо, русская икра и колбаса украинского происхождения — с чесночком, стерлядка с Дона, свои, домашние помидоры и малина от соседей со свежими — не покупными — сливками… Ах эти Шолоховы!

Осенью Шолохов приехал в Москву, чтобы познакомиться с новым начальством своего любимого издательства «Молодая гвардия».

Наш директор Юрий Мелентьев придумал превратить визит в значимое для издательства событие. Успел попросить ЦК комсомола подготовить для Шолохова высшую по тому времени комсомольскую награду — значок «За активную работу в комсомоле». Повод отличный — приближался 40-летний юбилей издательства. В ЦК знали, что Шолохов не забывал своего вхождения в литературу с помощью комсомольской печати.

Принимал он свою награду сдержанно и без всяких привычных тогда ответных словоговорений. С того дня я стал убеждаться, как не любил он мусора в разговорах. Скуп и сдержан на излияния. Никаких витийствований, а уж как горазды на устные фейерверки, пожалуй, большинство его собратьев по перу.

Тот юбилейный для комсомольского издательства год оставил на память не только нашу с ним фотографию. Его пригласили приехать в Москву именно в день рождения издательства. Пообещал, но, увы, не приехал. Пришла телеграмма: «Глубоко сожалею, что работа препятствует мне быть на вашем празднике. Вы творите огромной важности дело по воспитанию нашей молодежи и за это мы, старшее поколение пишущих и читающих, вас крепко любим, высоко ценим, глубоко уважаем. Примите от меня каждому и каждой из вас добрые пожелания счастья в жизни и успехов в работе. Ваш туго стареющий молодогвардеец Михаил Шолохов».

Он любил наше издательство. После одной из встреч в Книге почетных гостей осталась такая непринужденно теплая, ничуть не парадная запись: «Всегда с радостью бываю у молодогвардейцев! Даже вроде и сам молодею. М. Шолохов». Запомнилось, как он взял в руки этот толстущий фолиант и отошел от всех нас к маленькому круглому столику для графина с водой. Писал стоя, а почерк все равно четкий и красивый.

С того дня и пошли встречи. Они остались эхом в моих записных книжках, и я некоторые из них использую далее ко времени и по обстоятельствам.

1963 год. В его биографии обозначилось Европейское сообщество писателей. В Вёшки пришел большой конверт при иностранных марках с приглашением пожаловать на сессию этого сообщества в Ленинград 5 августа.

Не проявил особого интереса, уже готов был отказаться от поездки. Но ему вскоре рассказали, что там хотят обсуждать тему — есть ли будущее у романа.

Неужто так? И припомнил, что многие западные авторитеты пророчат — роман-де как жанр умер и посему надо способствовать появлению какого-то там «нового романа» или «антиромана».

За день до открытия сессии его встречали на вокзале.

Зал переполнен. Вёшенца просят открыть сессию. Будет ли, как это принято, славить достижения советской литературы и пропагандировать преимущества соцреализма?

Отринул эту возможность. Не поддался и соблазну передавать свой опыт романиста. Но коллеги и десятки журналистов все-таки ожидали от него, автора классического романа, слова истины. Пришлось выступить:

— Лично для меня вопрос о том, «быть или не быть роману», не стоит, так, как перед крестьянином не может встать вопрос — сеять или не сеять хлеб…

И союзники, и противники заметили простоту непреклонной мысли.

Далее всколыхнул зал необычным срезом размышлений — поставил тему споров с головы на ноги:

— Вопрос может быть поставлен в такой плоскости: «Как сеять и как вырастить урожай получше»… Точно так же и для меня, как романиста, может возникнуть вопрос: как получше сделать роман, чтобы он с честью послужил моему народу, моим читателям?

…Скромность при осознании своего места в литературе — черта его характера. В этом году обратился с письмом в ЦК, попросил в нем пресечь поползновения некоторых издательств выпускать о нем монографии.

1964-й. Поездка в Германскую Демократическую Республику. Там начал с того, что напросился побывать в сельском кооперативе. Потом в Дрездене захотел посетить Дом Гёте.

В музее Гёте вдруг с взволнованным вопросом: «Все ли книги уцелели во время войны?» Может, вспомнил о своих погибших в Вёшках рукописях и библиотеке при налете фашистских самолетов?

Чувствовал, что немцы его ценят. Поразился, когда узнал, что в этой в общем-то небольшой стране его книги изданы тиражом в миллион с лишком. Еще награда — стал почетным членом сельхозкооператива. От правительства вручили орден «Большая звезда дружбы народов». Журналисты заинтересованно с ним общались. Молодежная газета, к примеру, вышла с таким заголовком: «Великий эпик нашего времени». Однако в Западной Германии нашлась одна газета, которая всю естественную во время войны многогранность чувств писателя втиснула в провокационный примитив: «Великий казак с тихого Дона ненавидит немцев».

…В декабре, отвечая на письмо одного литературоведа, установил этим ответом — как бы мимоходно — важный топографический знак на карте будущей битвы за свое честное имя. Его спросили о донском новеллисте и публицисте Федоре Крюкове, что сгинул в Гражданскую войну от тифа, отступая с остатками белой армии. Сейчас его имя мало кому что говорило. Это только через годы — в 1974-м — Солженицын и одна его единомышленница, Медведева-Томашевская, начнут убеждать, что Шолохов украл у него «Тихий Дон».

Итак, Шолохов и Крюков. Вёшенец в ответном письме — с дважды важным свидетельством: «К стыду моему, не читал Крюкова…»

Далее без всякого предубеждения, очень даже обиходно и явно без ревности, но с заметной утвердительной интонацией вывел: «Дело неплохое — ознакомить широкого читателя с писателями конца прошлого — начала нынешнего веков, в том числе, разумеется, и с Крюковым тоже». Добавил опять же без опаски для своего авторитета: «К сожалению, у нас преданы забвению имена талантливых людей…»

Отчего-то настырные радетели темы плагиата такое личное шолоховское свидетельство предают забвению и этим греховодничают против научного подхода — использовать все «про» и все «контра».