2. Не оказаться между молотом и наковальней

2. Не оказаться между молотом и наковальней

Международная ситуация в конце 30-х годов напоминала собой проснувшийся вулкан, готовый исторгнуть из себя испепеляющую лаву невиданных размеров. Мир, фактически уже вступивший пока еще в локальные по своим масштабам конфликты, жил в ожидании чего-то более опасного, более катастрофического. Гнетущее ожидание неизвестности охватило народы многих стран. Естественно, что Советский Союз в такой ситуации также не мог чувствовать себя спокойно. Сталин, как политик, обладавший чрезвычайно развитым чувством предвидения, способностью заглянуть за горизонты текущих событий, прекрасно отдавал отчет во всей сложности и чрезвычайной опасности сложившегося положения в мире, и в особенности в Европе. В своем докладе на XVIII съезде партии он в достаточно реалистических, хотя и не в алармистских тонах, обрисовал мировую обстановку, расстановку сил и доминирующие устремления главных империалистических держав.

На мировой авансцене бал правила политика невмешательства, а точнее говоря, политика фактического поощрения агрессоров. Зловещая тень политического Мюнхена нависла над Европой. Если отбросить все экивоки и назвать вещи своими именами, то, в сущности, тогда вопрос стоял о том, чтобы канализировать агрессивные устремления Германии и ее союзников по Антикоминтерновскому пакту – Италии и Японии – против Советского Союза. Что касается так называемых западных демократий, то они, сами не помышляя о выступлении против Советского Союза, всячески давали понять, что Советская Россия с ее большевистским режимом приходится им не по душе и что, таким образом, СССР в определенном смысле должен оказаться в положении, называемом положением между молотом и наковальней. Французский исследователь Н. Верт, автор книги по советской истории, широко распространенной в нашей стране в ельцинский период в качестве учебника или учебного пособия для российских студентов, прямо писал: «К концу 1938 г. внешнеполитическое положение СССР казалось более хрупким, чем когда-либо, а вызывавшая опасения угроза создания единого „империалистического фронта“ была вполне реальной»[13].

Для любого мало-мальски думающего политика никакого секрета не представляло то, что мюнхенское соглашение не было случайным, оно не могло восприниматься в качестве некоего доброго жеста Англии и Франции в сторону Германии, а тем более как попытка чуть-чуть сгладить роковые последствия Версальской системы. Это был своего рода аванс, даваемый Гитлеру в расчете на то, что он направит свои взоры в сторону Востока, т.е. против Советской России.

Это была не слишком тонкая политическая игра, чтобы ее нельзя было разгадать. Тем более, что наиболее прозорливые западноевропейские политики, как, например, У. Черчилль, с самого начала мюнхенского сговора открыто осудили сделку с Гитлером. При этом они указывали на неизбежные роковые последствия сделанного шага. Выступая в палате общин после подписания мюнхенских соглашений, У. Черчилль на всю страну заявил: «…Народ должен знать правду. Он должен знать, что нашей обороной недопустимо пренебрегали и что она полна недостатков. Он должен знать, что мы без войны потерпели поражение, последствия которого мы будем испытывать очень долго. Он должен знать, что мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было нарушено все равновесие Европы и когда на время западным демократиям вынесен ужасный приговор: „Тебя взвесили и нашли легковесным“. И не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это только первый глоток, первое предвкушение чаши горечи, которую мы будем пить год за годом, если только мы не встанем, как встарь, на защиту свободы, вновь обретя могучим усилием девственное здоровье и воинственную энергию»[14].

Трудно что-либо добавить к словам Черчилля. Это, действительно, было только начало расплаты – расплаты за близорукую политику, расплаты за стремление канализировать гитлеровскую агрессию против Советской России, за стремление оказаться в положении третьего радующегося. Ведь расчет был не просто наивным, но и коварным. Для Сталина вся эта мюнхенская стратегия попустительства агрессивным устремлениям Гитлера была ясна от начала до конца. Он следующим образом охарактеризовал ее: «…Некоторые политики и деятели прессы Европы и США… сами начинают разоблачать действительную подоплеку политики невмешательства. Они прямо говорят и пишут черным по белому, что немцы жестоко их „разочаровали“, так как вместо того, чтобы двинуться дальше на восток, против Советского Союза, они, видите ли, повернули на запад и требуют себе колоний. Можно подумать, что немцам отдали районы Чехословакии как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом, а немцы отказываются теперь платить по векселю, посылая их куда-то подальше»[15].

Стоя на почве фактов и реализма, нельзя не признать полную обоснованность и справедливость оценки, данной Сталиным. Особо следует подчеркнуть тот факт, что к тому времени вождь уже в значительной мере модифицировал, если не сказать сильнее, свой прежний преимущественно классовый подход к международным проблемам. Сама жизнь показала, что в столь сложном мире, каким он оказался в конце 30-х годов, однолинейные, исходящие в основном из классовых критериев, подходы к решению внешнеполитических задач, встававших перед страной, оказались явно ограниченными, а отнюдь не универсальными, как считалось прежде. В сферу мировой политики вторглись многие принципиально новые факторы, которые уже не укладывались в прокрустово ложе чисто классового подхода. Последнее, разумеется, отнюдь не означало, что классовый фактор вообще утратил свою роль и превратился в сугубо пропагандистскую фикцию.

Сталин преодолел узкоклассовые рамки анализа ключевых мировых проблем и совершил не то что переход на принципиально новые исходные позиции, но дополнил, а порой и полностью заменил классовые критерии геополитическими критериями. Последние оказались более емкими, больше отвечали реальностям международной жизни, давали возможность под широким углом зрения и с разных сторон подходить к решению стоявших задач. Разумеется, сталинская геополитика существенным образом отличалась от классической геополитики, у одного из разработчиков которой Хаусхофера германский фюрер позаимствовал многие идейки откровенно расистского толка. В сталинском понимании геополитика (хотя он сам и не применял этот термин, по крайней мере публично) предполагала объективный учет всех факторов международной жизни. Причем чисто классовые критерии не должны были заслонять, а тем более искажать реальное видение всей мировой панорамы, как она складывалась в тот или иной исторический отрезок времени. Признаком перехода от старых большевистских представлений может служить хотя бы тот факт, что Сталин фактически поставил под сомнение прежний постулат, согласно которому большая война может привести к революции в странах, вовлеченных в нее[16].

Уже сама по себе эта ревизия большевистских постулатов о войне как локомотиве революционных взрывов может быть расценена как серьезный вклад вождя в творческую мысль нового большевизма, или сталинизма. Это говорит о том, что он в своей деятельности, будь то область теории или практики, не стоял на догматических позициях и, когда реалии жизни требовали отказа от устаревших или однолинейных положений, не колеблясь, шел на это. Излишне подчеркивать, что чем сложнее становилась мировая обстановка, тем больше требований она предъявляла к нему, тем больше она диктовала необходимость смелого пересмотра укоренившихся в среде большевиков взглядов. В дальнейшем, по ходу рассмотрения деятельности Сталина в области внешней политики и международных отношений, мы не раз будем иметь возможность убедиться в том, что он творчески применял геополитические подходы к решению самых сложных проблем. Это дает основание в каком-то смысле считать его основоположником советской геополитики.

В свете сказанного совершенно неубедительны и тенденциозны упреки в адрес сталинской внешней политики того периода, исходящие от его критиков либерально-демократического покроя. Так, историк М. Семиряга в книге, специально посвященной исследованию сталинской внешней политики предвоенного периода, утверждал:

«Что же касается Советского государства, то к середине 30-х годов оно, хотя и не всегда последовательно, демонстрировало свое миролюбие и заинтересованность в мирном сосуществовании с капиталистическими странами. Однако набиравшие силу в эти годы террористические методы руководства во внутриполитической жизни Советского Союза находили отражение и в его международной политике. Особый „сталинский“ почерк все более проявлялся во внешнеполитических шагах советского правительства. В принципиальном плане это выражалось прежде всего в том, что советское руководство давало одностороннюю оценку расстановки и соотношения политических сил в мире. Утверждалось, например, что в центре мировой политики стояла борьба двух систем – капиталистической и социалистической. Отсюда формулировался тезис о том, что СССР является крепостью, осажденной врагами, одиноким островком в бушующем океане империализма, который только и выжидает случая, чтобы смыть этот островок с лица земли. Из этого тезиса вытекал вывод, который настойчиво навязывался советскому народу Сталиным, чтобы оправдать его внутреннюю политику: необходимо усиливать эту крепость (т.е. сталинский режим) и всячески поддерживать закрытый характер советского общества»[17].

М. Семиряга сознательно подменяет понятия, а точнее – пытается доказать, будто укрепление Советского государства, усиление его оборонной мощи, по существу, сводилось к усилению сталинского режима. Между тем, каждому должно быть ясно, что иного режима в нашей стране тогда не существовало и, как я уже показал во втором томе трилогии, смена Сталина на посту главного руководителя партии и страны в тех условиях, во-первых, практически была невероятной и невозможной, а во-вторых, из этого логически следует, что выступления против этого режима объективно означали и выступление против укрепления самого государства, его экономической и военной мощи, подрыв его позиций на мировой арене. Доведенная до своего логического конца мысль этого историка фактически сводилась к тому, что, мол, устранение вождя могло лишь укрепить мощь Советской России. На проблематике отношений народ – вождь я уже останавливался выше, и нет резона повторять сказанное. Добавлю лишь, что такая позиция М. Семиряги на деле лишь является повторением избитой троцкистской идеи о том, что мощь и авторитет нашей страны можно было усилить, лишь вступив на путь борьбы с существовавшим режимом. Троцкий тоже рисовал какие-то фантастические планы одновременной борьбы против фашизма и сталинского режима. Достаточно только сослаться на одну из его публикаций, относящихся к 1939 году, чтобы убедиться в полной абсурдности его анализа ситуации и вариантов возможного развития событий. «Нанося вооруженной рукой удары Гитлеру, большевики-ленинцы будут в то же время вести революционную пропаганду против Сталина, подготовляя его низвержение на следующем, возможно близком этапе… Такого рода „защита СССР“ будет, разумеется, как небо от земли, отличаться от официальной защиты, которая ведется ныне под лозунгом: „за родину, за Сталина!“ Наша защита СССР ведется под лозунгом: „за социализм, за международную революцию, против Сталина!“»[18]

Не остается ничего, кроме как подумать, что ненависть к Сталину лишила Троцкого элементарного здравого смысла, не говоря уже о присущей ему способности к блестящему по форме и нередко основательному политическому анализу.

Что за этим могло последовать – каждый поймет в силу своего разумения. Лично для меня чем-то вроде аксиоматичной истины звучит следующее положение: нельзя укреплять государство, ведя борьбу против режима, который пользовался поддержкой абсолютно подавляющего большинства населения. А последний факт серьезный историк вряд ли способен поставить под сомнение. Во имя устранения Сталина пожертвовать судьбой страны – таков смысл подобного рода взглядов, если выразить их откровенно, а не под флером научной и псевдонаучной аргументации. Впрочем, когда речь идет об историках периода горбачевского безвременья и всего в целом периода, когда к власти пришли «демократы», апеллировать к их здравому смыслу и логике – вещь довольно наивная. В конце концов, не приговоры, вынесенные задним числом отдельными историками, а итоги и результаты реального развития Советской России в те годы – вот главный аргумент в защиту сталинской внешнеполитической стратегии. И если по вопросам внутренней политики, прежде всего по вопросу о репрессиях, критику Сталина во многом можно признать справедливой, хотя в чем-то и изрядно эмоционально окрашенной и зачастую тенденциозной, то по вопросам внешней политики такую заушательскую критику следует решительно отторгнуть. Ибо, выражаясь фигурально, с водой можно выплеснуть и ребенка. Сталин проводил свою стратегию в сфере международных отношений последовательно и целеустремленно. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, чего хотели в то время демократические державы Запада и чего хотел Гитлер, чего хотела японская военщина. Нашу страну одни рассматривали в качестве куска добычи, другие – как пешку в большой политической игре, которую они вели. Однако, как говорится, вместо того, чтобы втравить Советскую Россию в войну, в которой Запад играл бы роль стороннего наблюдателя, а затем и вершителя судеб воюющих держав, он сам оказался вовлеченным в схватку, исход которой оказался счастливым для западных демократий главным образом благодаря Советской России. И не преувеличивая, можно сказать – благодаря тому режиму, который был в нашей стране и нашел в себе достаточно сил, чтобы выиграть войну, а не выступить в роли того, кто таскает каштаны из огня для других. Советской России под руководством Сталина удалось избежать участи державы, которую германский молот мог бы раздавить на демократической наковальне.

Конфликт в районе реки Халхин-Гол.