51

51

Прошла неделя, и многое из особенностей моей ливерпульской судьбы стало проясняться. Посещение библиотеки и университетской, и городской, посещение лекций и практикумов, уроки английского языка не принесли ожидаемого. Все было интересно и по-своему ново, но не столько в содержательном, сколько, я бы сказала, в ознакомительном плане. Вот как строится то, что называется лекционным курсом А вот так на практикумах (тьюториалс) анализируются художественные произведения. Вот какие методы применяют при обучении иностранцев английскому языку. Вот как владеют русским языком английские студенты, избравшие его одной из своих специальностей (наряду с немецким или французским). Вот что читали оканчивающие факультет славистики из Толстого и Достоевского. Никак не хотелось позволять себе поспешные выводы, но они возникли, и ничего поделать с этим я не могла. А по мере того, как шло время, они подкреплялись. Только профессора Мюир и Городецкая являли собой на фоне коллег эталоны эрудиции каждый в своей области. Лекции о трагедиях Шекспира (две лекции в неделю по пятьдесят минут каждая) производили сильное впечатление. Профессор Мюир шествовал в аудиторию величественно и гордо. Черная мантия и четырёхугольный головной убор со свисающей над левым ухом кисточкой придавали ему особую значительность. Ой поднимался на кафедру, и казалось, трагедия, о которой он вещал, разыгрывается на подмостках современного Шекспиру театра «Глобус». Удивительным образом академизм сочетался с аристократичностью, строгая логика изложения фактов с мастерством их органического включения, чередования с шекспировским текстом. Профессор Мюир читал наизусть монологи Отелло, Макбета, Лира, Гамлета с такой силой выразительности, что это подчас просто потрясало аудиторию, но при этом внешне он оставался сдержан, не допускал излишней жестикуляции и свободно переходил к ознакомлению студентов и с эпохой Шекспира, и с источниками созданных им произведений, и с трагедиями его предшественников. Курс профессора Мюира состоял из семи лекций.

Миссис Городецкая читала в октябре лекции о Пушкине и Лермонтове. Должно быть, было ей в то время много за пятьдесят, но выглядела она бодро, была подтянута, одета в строгий костюм и блузку с галстуком. Общалась с аудиторией на родном ей языке, что сковывало, как мне казалось, её порывы и возможности, приходилось сдерживать себя, стараясь говорить так, чтобы слушателям было понятно, не торопиться, чтобы могли они записать, повторять трудные слова, растолковывать многие выражения, выбирать из стихов строки не сложные. В связи с этим за отводимые на лекцию пятьдесят минут успевала она сказать о немногом.

Практикумы по дисциплине, именуемой в расписании студентов второго курса «Английские романы XIX–XX веков», повергли меня в смятение своей примитивностью. На весь учебный год планировалось знакомство с шестью романами. Точно помню, что среди них названы были «Джен Эйр» Бронте, «Большие надежды» Диккенса, «Поездка в Индию» Форстера. На занятиях по двум из них — «Джен Эйр» и «Большие надежды» удалось присутствовать. Вопросы, задаваемые миссис Аллот, которая вела занятия, не были сложными. Они были связаны с описаниями пейзажа и внешности героев. Обсуждалось это обстоятельно, с цитированием текста, с записыванием используемых в романах прилагательных для определения тех или иных явлений и предметов, глаголов, передающих те или иные действия. Все это протекало в замедленном темпе, студенты чувствовали себя очень свободно, сидели развалясь, некоторые не переставая жевали жвачку. Но все к занятиям готовились и текст знали хорошо, необходимые примеры подыскивали без труда, хотя и без энтузиазма.

Совсем короткими оказались прочитанные миссис Аллот курсы о Д.Г. Лоуренсе (три лекции) и о Т.С. Элиоте (тоже три лекции). Для меня они могли оказаться важными, если бы не были столь лаконичными. Миссис Аллот весьма экономно пользовалась тем, что ей, очевидно, было известно. Ей не хотелось делиться своими знаниями со слушателями.

Что мне понравилось, так это посещения миссис Мейлард, выразившей согласие давать мне уроки английского языка. «Какая она? — спросила я, идя на первый урок — Почему занятия будут у неё дома, а не в университете?» Дом миссис Мейлард найти, в отличие от многих других домов в Ливерпуле, было довольно просто. Улица, на которой он стоял, пересекала Элмсвуд-роуд, вернее, Элмсвуд-роуд прямо утыкалась в эту улицу и никуда, кроме нее, идя по Элмсвуд-роуд, нельзя было попасть. Вот дом с нужным номером, вот калитка и звонок. Звоню, и калитку отпирает хрупкая особа в седых локонах, украшающих её слегка трясущуюся голову. Она держит в руках цветы и садовые ножницы. Она улыбается и называет меня по имени, и себя называет: Элен Мейлард. А потом, почти сдуваемая с дорожки слабыми порывами поднявшегося внезапно ветра, она движется к дому, приглашая меня следовать за нею. По крутой лесенке на второй этаж Элен Мейлард поднимается неожиданно легко и быстро, хотя мне кажется, что в любую минуту она может упасть: так она невесома и так воздушна.

К уроку все готово: на маленьком круглом столике лежит книга. Стоят два кресла, горит лампа, топится камин. Миссис Мейлард просит меня немного рассказать о себе, сообщает, что в прошлом году она занималась английским языком со стажером из Киева, но, к сожалению, он быстро покинул Ливерпуль в связи с семейными обстоятельствами, потребовавшими его присутствия на родине, и они так и не успели дочитать начатую книгу. Тут миссис Мейлард показала на книгу, лежащую перед ней на столике, не сообщая пока её названия. Я подумала, не лежит ли эта книга на этом месте с тех самых пор, как читал её тот самый киевлянин, который был первым стажером, прибывшим в Ливерпуль из СССР и о котором я уже не раз слышала, так и не зная его имени. И я не ошиблась: миссис Мейлард решила, что теперь эту книгу она будет читать со мной. Это была история путешествия одной английской семьи в Индию в конце XIX века. Вместе с членами этой семьи путешествие в Индию совершала их собака по кличке Джой. Название книги — «Самое длинное путешествие». Написана она была некоей Оливией Брук. Толщина книги соответствовала её заглавию: в ней было почти четыреста страниц. Правда, бумага толстая, много картинок и шрифт крупный. Перед чтением миссис Мейлард сказала вступительную речь, заменившую предисловие. Из этой речи стало известно, что миссис Мейлард и сама много лет жила в Индии, куда отправилась вместе со своим мужем (он был военным), страну эту очень любит и воспоминания о проведенных там годах у неё самые светлые, а потому ей хочется, чтобы и её ученики знали об Индии.

Начали читать. Читала я, а миссис Мейлард слушала. Переводить не было смысла, так как русского языка миссис Мейлард не знала. Прочитала я первые три страницы, и миссис Мейлард попросила меня кратко их пересказать. Потом двинулись дальше. Ещё три страницы.

И так пять раз. Одолели пятнадцать страниц, выяснив, что Джой плохо переносил морскую качку, в отличие от детей супругов Кларк, устремлявшихся в Индию. Тут урок наш подошел к концу. Было шесть часов. До начала обеда оставалось тридцать минут, и миссис Мейлард, осведомленная о распорядке в женском общежитии, не задерживая меня ни на минуту, прошла со мной до калитки. Здесь ома решила назначить для следующего урока несколько другое время: начинать не в пять, а в четыре часа, чтобы не торопиться к обеду, а спокойно читать «нашу книгу». Её стойкая привязанность к ней была трогательна, но для меня в чем-то бесперспективна.

Однако уже наша вторая встреча оказалась более продуктивной. Приходилось изыскивать какие-то возможности варьировать содержание занятий, и надо отдать должное миссис Мейлард: она этому на только не противилась, но охотно шла навстречу. В университетской библиотеке я взяла два романа Э.М. Форстера, знакомство с творчеством которого входило в моя планы. Один из них носил то же название, что и любимая книга миссис Мейлард — «Самое длинное путешествие», а второй назывался «Поездка в Индию». Таким образом, тема, близкая никому не ведомой Оливии Брук, развивалась и в романах одного из английских классиков XX столетия. Мы стали читать роман Форстера. Несколько страниц на уроке, а остальные части я читала как домашнее задание, а потом пересказывала миссис Мейлард. Теперь она стала после уроков оставлять меня на ритуальное чаепитие. Урок кончался ровно в пять, и ровно в пять мы переходили в другую комнату и к другому столу, уже накрытому для чайной церемонии. Каждый раз пили из разных чашек, на столе ставились все новые и новые вазочки с разнообразными видами сухариков и печенья, а иногда и пирожные на красивых тарелках с видами Бомбея и Дели, Миссис Мейлард была добра ко мне. Как-то раз она призналась, что никогда не приходилось ей читать русские романы, а ей было бы интересно знать, о чем писал Толстой в «Анне Карениной». В связи с этим началась новая фаза в наших занятиях: я стала пересказывать миссис Мейлард содержание романов, начав с «Анны Карениной». От Толстого мы перешли к Тургеневу, двигаясь от «Рудина» и «Дворянского гнезда» к «Накануне», «Отцам и детям»; потом — к Достоевскому («Подросток», «Преступление и наказание»). Не скрою, что подчас приходилось мне трудновато, зато развитию устной речи такая форма занятий весьма содействовала, а миссис Мейлард знакомилась с русской литературой. Этот процесс, начавшись вскоре после нашего знакомства, продолжен был в конце ноября, в декабре и январе. Однако он не был непрерывным.

Пожив совсем немного в Ливерпуле, погуляв по его улицам, по набережной реки Мерсей, послушав крики летающих над рекою чаек, провожая глазами отплывающие от Ливерпульской гавани корабли, появляющиеся к далёким берегам, я довольно скоро поняла, что оставаться здесь на все время, отведенное мне для жизни в Англии, просто невозможно. Ливерпуль был городом торговым, он был крупным портовым городом, но не был центром английской культуры и философии. Мне нужен был Лондон, читальный зал Британского музея, улицы, по которым ходил Диккенс, мне нужно обязательно увидеть дом, где он жил, найти улицу, где жила Вирджиния Вулф и Элиот, мне хотелось слушать лекции об английских художниках в Национальной галерее и снова пойти в музей Альберта и Виктории. Я уже побывала в художественной галерее Ливерпуля, видела и не один, а несколько раз Джордж-холл, я уже знаю о том, что во второй половине дня по субботам в Ливерпуле закрыты почти все магазины, а по воскресным дням даже кинотеатры закрыты. Все замирает. Часы в церковном дворе по ночам не отбивают время. Молчат, чтобы не тревожить покой спящих людей.

Собравшись с духом, пошла в Британский совет к мистеру Симпсону для переговоров. Просила перевести меня в Лондон. Он прямо сказал, что это невозможно, так как уже все отрегулировано. Но доводами поинтересовался. Конечно, я не хотела говорить ничего плохого о Ливерпуле, который так не пришелся мне по душе. Тем более не было у меня оснований сетовать на то, как приняли меня в университете, хотя ясно было, что научные интересы профессора Мюира, занимавшегося Шекспиром, и профессора Городецкой, погруженной в русскую литературу XIX столетия, никак не связаны с моими устремлениями глубже познакомиться с романистами 20-х-30-х годов века XX. И все же некоторые аргументы я могла привести. Главным, к моей радости и совершенно неожиданно, оказался такой: «Если бы я приехала в Англию не из Москвы, а из Рязани, — говорила я мистеру Симпсону, — то все было бы в порядке, никаких проблем не было бы». О Рязани он никогда не слышал, и упоминание Рязани его заинтересовало. Пришлось продолжить и немного разъяснить, что, собственно, я имела в виду, упоминая этот областной центр. «Я всю жизнь живу в столице нашего государства, — твердила я, — училась в самом лучшем университете, работаю в самом крупном педагогическом институте, занимаюсь в самой богатой в нашей стране (и не только в нашей стране) библиотеке. А в Англию меня послали, чтобы я смогла написать свою диссертацию об английской литературе между двумя мировыми войнами, о самых крупных романистах Англии XX века и об ирландце Джойсе. Для этого мне надо работать в Лондоне, не в ливерпульской библиотеке, а в читальном зале Британского музея. Ведь мне надо представить ваших писателей как можно полнее и лучше».

Мистер Симпсон слушал этот патетический монолог внимательно. А потом спросил, где находится Рязань. Потом подумал и сказал, что по рекомендации профессора Мюира он мог бы организовать мою поездку в Лондон на некоторое время. «Навсегда», — умоляла я — «До самого конца моего пребывания в Англии». Мистер Симпсон попросил изложить мою просьбу в письменном виде и протянул мне лист бумаги. Уже на следующий день профессор Мюир написал необходимую рекомендацию, и я сразу же купила билет до Лондона, куда и отбыла на целый месяц в середине октября.

В Лондон я влюбилась. Влюбилась в Лондон, в тот образ жизни, который я здесь вела. Снова комната в той же маленькой гостинице «Тьюлипс» на Инвернесс-террас, те же знакомые мне хозяева, с улыбкой подающие завтрак и с улыбкой встречающие вечером. Каждое утро ровно в восемь сорок пять выхожу из «Тьюлипса» и иду к станции метро «Куинз-вей», что занимает всего несколько минут. Доезжаю минут за двадцать до Тотенхем-роуд, пересекаю Блумсбери-стрит, и вот уже и Британский музей. Теперь у меня есть читательский билет, дающий право входить в читальный зал и получать любые нужные мне книги. Этот билет выдан тоже по рекомендательному письму профессора Мюира, ставшего моим поручителем. Небольшой кусочек плотного серого картона; на нём моя фамилия, имя, число, месяц, год выдачи и срок пользования. Большая печать.

Вхожу с трепетом в круглый зал, где от центра радиусами расходятся столы. По стенам — полки с книгами до потолка, перед ними — переносные лесенки, по которым можно подняться до конца первого яруса полок, а со второго яруса книги достают служители библиотеки, передвигаясь вдоль стен по специальной галерейке с предохраняющими от падения перильцами. В середине зала — стойка. За ней строгие библиотекари выдают читателям заказанные книги, а иногда они же приносят их к тем столам, за которыми работают посетители. Возле каждого читательского места удобный стул, на столе — лампа и полка для книг. Вокруг центральной стойки — ряды полок, уставленных большими в кожаных переплетах чёрными альбомами, на страницах которых расклеены карточки с названиями и шифрами книг. Есть картотека и в ящиках, как в московской Ленинке.

Под сводами читального зала Британского музея я бывала пять дней в неделю, но не все время сидела за книгами. Днем здесь же в залах музея читались лекции то о китайской живописи, то о египетских пирамидах и сфинксах, то об архитектуре и скульптуре Древней Греции и Рима. Демонстрировались экспонаты. Обычно это происходило сразу после ланча — в два часа, а потом снова — читальный зал часов до пяти-шести.

В субботу и воскресенье вместе с Алешей и Геной мы совершали пешеходные экскурсии по Лондону и его окрестностям. Путеводителем была старенькая книжка, купленная за несколько пенсов у букиниста. В ней находили обозначенные на плане Лондона маршруты и отправлялись то по диккенсовским местам, то вдоль Темзы мимо доков к Гринвичу, пересекали проложенный под рекой туннель и поднимались к Гринвичскому меридиану, гуляли в парке, возвращались на пароходике по Темзе, доплывая до моста Ватерлоо. В следующий раз, и тоже вдоль Темзы — шли в другом направлении — к Ричмонду, смотрели на гонки яхтсменов, завтракали в каком-нибудь скромном пабе и к вечеру добредали до Кенсингтонского парка, откуда я шла к «Тьюлипсу», а мои спутники — к Принс-консорт-роуд.

Месяц, отведенный Британским советом на мою первую командировку в Лондон, прошел быстро и был насыщен впечатлениями до отказа. И вот снова наступил день, когда с вокзала Юстон поезд увозил меня в Ливерпуль. На этот раз провожающим был Геннадий Ягодин. Уезжать не хотелось. Но теперь я уже точно знала, на что потрачу время в Ливерпуле: тема моей работы определилась отчетливо в сознании, обозначились её очертания. Да и до рождественских каникул оставался всего один месяц.

В Ливерпуле я читала запоем своих любимых авторов, слушала некоторые лекции, занималась русским языкам с молодой особой — дочерью домашнего врача профессора Мюира, обучавшейся на факультете русской литературы. Эти занятия сводились к разговорной практике, осуществляемой в беседах во время прогулок по городу, по пустынной набережной реки Мерсей и унылому городскому парку. Вечерами, сидя в своей комнате и слушая бой башенных часов, я. погружалась в «Улисса», «Волны», «Ховардс-энд», и подобно тому, как в романах Джойса и Вулф, время двигалось от утра к вечеру, от детства прелости, и я ощущала это движение и вне себя и в самой себе.

Письма из дома приходили редко, и в них не было того, о чем хотелось бы прочитать. Зато в каждом конверте было нацарапанная детской рукой записочка и картинка. И этот лучик пробивал тьму осенних ливерпульских вечеров.

В Ливерпуле я познакомилась с разными людьми: с преподавателями, студентами, с обслуживающими общежитие экономкой, поварихами, с некоторыми из тех, кого приглашали к обеденному столу во время так называемых формал-милз. Профессор Мюир познакомил меня со своей женой и детьми, несколько раз приглашал к себе домой и в свой загородный коттедж, где его семья проводила уик-энды. Доктор Френсис, с дочкой которого мы разговаривали на русском языке, возил нас по окрестностям Ливерпуля. Побывала я в нескольких английских домах у знакомых преподавателей и продолжала посещать уроки миссис Мейлард. В её доме встречалась с теми, кого она приглашала на чай или на ланч. Удивительны были задававшиеся мне иногда вопросы: действительно ли забредают на окраины Москвы медведи и волки из соседних лесов? Неужели все ходят в меховых шапках по десять месяцев в году? В самом ли деле так уж красиво московское метро и действительно ли по городу ходят троллейбусы? Дамы удивлялись добротности шерстяной материи, из которой были сшиты мои костюмы — серый и чёрный.

В общежитии я подружилась с двумя преподавательницами, выполнявшими функции тьюторов, они приглашали к себе вечерами по несколько студенток, беседовали с ними на самые разные темы за чашкой чая, по воскресеньям ходили с теми, кто посещал церковь, на утреннюю службу. Нельзя с полной уверенностью утверждать, что девицы стремились к этому общению, однако оно входило в ритуал, установленный в женском общежитии. Вместе с мисс Кулл, как звали одну из этих преподавательниц (она была выпускницей Кембриджа и преподавала историю Англии), мы ездили в Блекпул, Сент-Хеленс, Беркенхед и некоторые другие места в окрестностях Ливерпуля. С ней же была я и в Манчестере, в картинной галерее, знаменитой полотнами прерафаэлитов.

Жила в ливерпульском общежитии ещё одна мисс, готовящаяся в самом ближайшем будущем стать миссис. Мисс Энн Соммерфилд, аспирантка кафедры ботаники, жила ожиданием бракосочетания с аспирантом Манчестерского университета мистером Хопкинсом, занимавшимся геологией и вместе с тем, как и его избранница, готовившимся к деятельности миссионера в одной из азиатских стран. Они были помолвлены уже два года, но терпеливо ждали свадьбы, пребывая в разлуке: он в Манчестере, она — в Ливерпуле. Он писал ей раз в неделю, она отвечала каждую неделю. Раз в месяц он позволял себе тратиться на поездку в Ливерпуль, занимавшую всего сорок пять минут на поезде; раз в два месяца она посещала его в Манчестере. Они экономили во всем, готовясь к будущей совместной жизни.

Была ещё одна обрученная, проживавшая в том же общежитии на Элмсвуд-роуд: мисс Эмили Баттер, работавшая помощницей главного повара. Свадьба её была назначена на весну 62-го года, а пока ещё была поздняя осень и начало зимы 61-го. Мисс Баттер готовилась к предстоящему событию строго по составленному плану: в соответствии с составленным списком родных и друзей рассылались приглашения на свадьбу, сопровождаемые описью возможных и желательных свадебных подарков, включающих предметы домашнего обихода различной стоимости и разной значимости. Каждый мог выбрать то, что считал возможным подарить, отмечал выбранное галочкой и отсылал список правителям, а те вновь отправляли его следующему адресату, изъяв из него отмеченное. Родственники более состоятельные и связанные более близкими семейными узами — бабушки, тетушки, дядюшки, куны и кузины, крестные отцы и крестные матери, — ставили пометки возле таких обозначений, как сервизы столовые, чайные, кофейные, пылесосы и наборы ложек, ножей и вилок, ковер или тигровая шкура. А остальные помечали галочками салфетки, скатерть, половичок, диванная подушка и тому подобное. За год переписки все было определено и оговорено вплоть до поводка для маленькой собачки и совочка для золы из камина. Оставалось дожидаться намеченного срока.

Интересными из всех ливерпульских знакомств, особенно интересными и вышедшими за рамки официального общения оказались встречи и общение с профессором Городецкой и миссис Пирс, преподававшей русский язык в школе Берлица. Обе они по происхождению своему были русскими, и ту и другую при разных обстоятельствах судьба занесла в Англию. О каждой хочется рассказать, вернее, не столько о них, ибо для этого нет у меня оснований, сколько о впечатлениях от знакомства с ними.