1967 год

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1967 год

4 марта. ПОЛОНСКАЯ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…> Наш молодой «серапионов брат»[1374] сохранил силу прежних лет и добился (или добивается) разрешения на печатание Собрания сочинений Льва Лунца (и этому мы, Серапионы, обязаны Вашей инициативе). На днях он приезжал в Ленинград, говорил со мной по телефону и написал внушительное письмо Михаилу Леонидовичу Слонимскому, который является нашим «братом-кунктатором» и не замедлит (или замедлит) отозваться и примет на себя роль председателя комиссии по изданию Льва Лунца. И Н. Тихонов, и Виктор Шкловский, и Федин, и даже Паустовский подписались под заявлением, что же остается издательству! Время работает на нас: у меня появился режиссер, жаждущий поставить на телевизоре пьесу автора двадцатых годов. Он спросил меня, что бы я ему посоветовала и спросил об испанских пьесах Лунца. М. б. посоветовать ему поставить «Обезьяны идут»? <…>

Как раз в это время в производстве находился подписанный к печати 27 февраля 1967 года четвертый том Краткой литературной энциклопедии с заметкой В. Л. Борисовой о Лунце — «русском советском писателе, публицисте». Отметив, что литературно-эстетические взгляды Лунца состояли в «попытке утвердить искусство как самоцель», автор подчеркнул, что это было в большей мере «болезнью роста» и что «ранняя смерть оборвала только лишь начавшуюся литературную деятельность Лунца, незаурядный талант которого не раз отмечал М. Горький». Каждый новый том КЛЭ встречался в штыки идеологическими ортодоксами, становясь событием в борьбе с просталинскими силами.

16 марта. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Последнее время я пишу Тебе письма подряд. На этот раз — по делу Лунца. Вчера мне позвонил Каверин и порадовал известием, что организуется комиссия по литнаследству Лёвиному. Это — отлично! При этом он сказал, что согласовано с Тобой мое председательство в этой комиссии, состоящей из Тихонова, Каверина и Шкловского. Это очень лестно. В то же время меня смутило то, что я, как председатель, могу оказаться недостаточно добросовестным. Все члены комиссии — в Москве, а председатель — в Ленинграде. При этом председатель отнюдь не молодой, обремененный возрастом и болезнями и потому неспособный к выездам в Москву чуть что. Чувствую, что ездить в Москву чаще, чем сейчас (а это приблизительно — раз в год) я буду не в состоянии. Каверин ответил, что от меня мало что потребуется, заседать не понадобится, а если я буду не председателем, а только членом комиссии, — то делу будет нанесен вред. Ясно, что после этого я немедленно согласился. Вообще я готов всячески, конечно, способствовать, как Ты понимаешь. И будь я москвич — я бы согласился безоговорочно. Мои сомнения были только практического свойства — ведь мое председательство (за исключением участия в составлении книги, в чем будет полезен и Подольский, собиратель произведений Лунца и биограф) окажется в большой мере формальным: один член комиссии в Ленинграде — это ничего, а председатель — тут уж не знаю как. Я председатель и даже иногда фактически член нескольких комиссий, но дела (даже Зощенко) удается решать здесь. Итак, я согласился, высказав все свои чисто практические соображения. Каверин зайти для более толкового и длительного разговора, к сожалению, не смог, говорил только по телефону. Он Тебе расскажет все, а я пишу Тебе, еще раз осмыслив дело. И меня интересует, как Ты думаешь на сей счет.

15 апреля. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> И вот пришло время, когда можно надеяться, что ты поможешь сказать доброе слово и о Лунце — хорошо, что ты соглашаешься возглавить комиссию по наследию его. Я думаю, дело найдет одобрение: разговор мой в СП по поводу плана Каверина принят был довольно положительно. Дорофеев[1375], которому поручили ознакомиться с «материалами» Лунца, нашел их «очень интересными». Напиши Каверину, чтобы он продолжал начатое в СП.

10 мая состоялось заседание Секретариата Союза писателей, которое постановило образовать Комиссию по наследию Льва Лунца. Федин в Комиссию не вошел. Каверин писал в «Эпилоге»: «Федину мы не решились предложить войти в комиссию, для этого он — председатель Союза писателей СССР — занимал слишком высокое положение. Нам он обещал содействие и сдержал обещание»[1376].

Надо думать, Каверин, друживший с Эренбургом, знал от него, чем оборачивается официальное участие Федина в работе комиссий по наследию. (Эренбург — один из инициаторов создания Комиссии по наследию Бабеля и ее бессменный участник — в свое время порекомендовал избрать председателем Федина, полагая, что его положение в Союзе писателей поможет Комиссии в реальном деле: издании книг, но, как вскоре обнаружилось, Федин и пальцем не пошевелил, чтобы преодолеть упорное сопротивление властей изданию книг Бабеля, и в одном резком письме Эренбургу (который был покруче Каверина в борьбе такого рода) грозил, что откажется от поста председателя Комиссии, считая абсурдным жаловаться себе на себя же. С тех пор Федин избегал официально участвовать в делах по литнаследству).

Сообщение о создании лунцевской Комиссии появилось в печати почти месяц спустя, т. к. 22–27 мая в Москве проходил Четвертый съезд советских писателей, и литературный генералитет был всецело занят тем, чтобы обращенное к съезду и направленное против засилья цензуры письмо А. Солженицына не нарушило официально благостного ритуала съезда. Все члены лунцевской Комиссии были делегатами съезда и виделись на нем. Каверин написал речь в поддержку Солженицына, но выступить ему не дали. Подольский пытался собрать первое заседание Комиссии в дни съезда, пользуясь присутствием в Москве всех ее членов, но это ему не удалось.

7 июня. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> Необыкновенно рад, что ты оказался председателем комиссии по наследию Льва Лунца.

В тот же день «Литературная газета» поместила следующее извещение: «Решением секретариата правления Союза писателей СССР создана Комиссия по литературному наследию Льва Натановича Лунца. Председатель комиссии — М. Л. Слонимский, члены комиссии — В. А. Каверин, Н. С. Тихонов, В. Б. Шкловский, секретарь комиссии С. С. Подольский. Комиссия обращается с просьбой ко всем лицам, имеющим материалы и документы о Льве Лунце (письма, фото, рукописи и пр.) предоставить ей эти материалы по адресу: Москва Г99, ул. Чайковского, д. 7/1, кв. 24 секретарю комиссии С. С. Подольскому».

Включенный в Комиссию В. Б. Шкловский, кажется, первым назвал имя Лунца в печати и было это в 1919 году[1377]; упоминал он Лунца и в книге «Ход конем» (1921 г.), а затем писал о нем в «Сентиментальном путешествии». В 1960-е годы у Шкловского мало что осталось от «репутации отчаянной головы, смельчака и нахала, способного высмеять и унизить любого человека»[1378], но он все еще поражал блистательной формой своих выступлений, хотя содержание их уже давно перестало быть взрывчатым. Это, конечно, не означает, что Шкловский безнадежно ослеп. В сентиментальном письме семье скончавшегося Михаила Слонимского (11 октября 1972 года) он писал: «Я еще бреюсь, но не начинаю новых книг. Душа замощена злым камнем. Петербург. Нева. Миша. Неверный Горький. Бедный Иванов. Каверин, который сам себя обманывает. Федин, заклеенный склерозом. Прощай, прощай, прощай, жизнь…»

9 июня. ШКЛОВСКИЙ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…>Вашу рукопись получил и просмотрел. Она очень интересна, но работа Лунца не отделена от работ его учителей — в частности, Эйхенбаума, Тынянова и моих работ. Лунц пришел на студию с работой «Дети в романах Достоевского». Конечно, работа была детская. Надо выяснить терминологию, тогда ясно станет, что сделал Лев, в чем он ошибся и кто его научил работать и ошибаться. Поговорите о Льве с Полонской и со Слонимским <…> Посмотрите архивы (Тынянова и Эйхенбаума). Сделано Вами очень много. Поздравляю Вас и удивляюсь Вашему умному и хорошо направленному трудолюбию.

12 июня. ТИХОНОВ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…>По-моему все в порядке. Осенью будет собран весь сборник и будет видно, что к чему. Сборник будет немного пестроват, но если его хорошо оформить и отредактировать, то эта пестрота придаст ему оригинальность. Надо достать статью или диссертацию Лунца о Мариво. У меня есть его рассказ «Колечки», который отсутствует в Вашем списке, несколько писем. И, конечно, я попробую написать страницы воспоминаний. И мое стихотворение, посвященное Лунцу, можно будет поместить в соответствующий раздел. Что касается Вашей работы о Лунце, то я, занятый делами съезда и другими, не мог прочесть ее. <…> Видимо придется прочесть ее уже после, когда будет непосредственная работа над сборником.

22 июня. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…>Книгу Лунца собираем, осенью будут уже заказанные фотокопии его произведений. Есть мысль включить не только произведения его, но и письма и воспоминания о нем. Ты, наверное, воспользуешься тем, что у тебя уже есть о Лунце. Но может быть Ты напишешь сверх того, что есть? Это бы замечательно было!

5 августа. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Лева вновь омолаживает нас. Я сейчас принимаюсь за очерк о нем.

В этом же письме И. И. Слонимская осторожно сообщает Федину, что она с мужем прочла публикацию Г. Керна в «Новом журнале» (антисоветском по тогдашней официальной классификации): «Мы с Мишей прочли те письма, о которых Вы пишете Лиде[1379]. <…> Действительно, окунулись в прошлое. Какие прелестные Ваши письма. Вообще — сколько задора, темперамента, как остроумно. И как все любили Леву <…> У меня лёвины письма все сохранены. Я очень долго их не перечитывала — не могла. А нынче зимой перечитала» (Отголоски этого чтения — в следующем письме Слонимского Федину).

18 сентября Подольский встречался со Шкловским и записал его слова: «Да, Лунц был очень талантлив. А вот Федин тоже был талантлив, а теперь его почти не читают. Тихонов был очень талантлив, но его убила карьера и он почти перестал писать. Вс. Иванов — его перестали читать уже давно — а ведь какой талантище!».

23 октября. ТИХОНОВ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…>Последнее время я был адски занят — другого слова нет — и не мог не только разыскать рассказ Лунца, но и вообще заниматься этой темой. Теперь, когда праздники пройдут, после них я в тишине займусь сборником о Лунце и сразу сообщу все, что надумаю в этом отношении.

31 октября. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…>Молодые литературоведы — весьма интересный народ. Извлекают забытые имена, заполняют «белые пятна» на литературной карте, подходят свежо к каждой теме <…> Впрочем, секретарь Комиссии по наследию Льва Лунца С. С. Подольский, старик, с трудной биографией, не уступает им в энтузиазме. Он приезжал недавно в Ленинград. Летом я договорился с Базановым, директором Пушкинского Дома, о снятии копий с Левиных рукописей, имеющихся в П<ушкинском> Д<оме>, и Базанов очень облегчил дело — там за копирование рукописей не спросили ни копейки. Жест широкий и симпатичный.

КАВЕРИН. «Эпилог».

Вопреки холодным отношениям, вопреки событиям, разыгравшимся на Четвертом съезде и резко обострившим положение в литературе, работа комиссии началась и продолжалась. Подольскому удалось путем опроса составить первый протокол заседания комиссии, в котором был утвержден план работы. <…> План сборника составил Слонимский и это был превосходный план. Он даже вставил в сборник, кроме художественных и критических произведений Лунца, его знаменитую публицистику. Надо было собрать комиссию, чтобы утвердить этот проект или внести в него исправления. Подольскому и это удалось, хотя «разорванная нить», разумеется, не соединилась[1380].

25 декабря. ТИХОНОВ — СЛОНИМСКОМУ.

Ждем Мишу в Москву — для обсуждения книги о Лунце.

26 декабря. ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ.

<…> Я согласен на съезд комиссии 14-го января 68 г. Теперь о составе книги. Не надо печатать схамическую<?> поэму-пьесу, или сценарий пьесы «Город правды». Я не знаю, надо ли печатать статью «Мариводас». Пьесу «Бертран де Борн» надо печатать. «Библейские рассказы» надо печатать, сатирические рассказы надо печатать. О статьях подумаем: все печатать не надо. Начинать книгу надо, как и вы думаете, со статьи Горького, со статей Каверина и Тихонова, с воспоминаний и со статьи составителя книги Подольского. Я думаю, что я успею написать. В конце книги так же надо дать письма и какое-то короткое описание — деловое о группе Серапионовых братьев. Без полемики, не влезая в вопрос о Жданове, просто написать, что было, когда собирались, кто был. Можно это сделать в виде комментария. Моих писем к Лунцу нет, и я их не писал. Поэтому я могу сказать, что письма чрезвычайно интересны. Может быть они больше всего передают эпоху. Надо найти письма Горького к Лунцу, если это возможно, надо посмотреть в материале, привезенном Никитиной от Познера[1381], нет ли упоминаний о Лунце. Статью Лунца о Серапионах тоже надо напечатать с упоминанием о том, сколько автору было лет. Книга трудная, книга интересная. Перегружать ее не надо, но она подымает основные вопросы сегодняшнего дня и подымает так, как надо подымать: обо всем говорит большой человек с открытым сердцем. Это и я желаю себе, тебе, и всем другим.