Михаил Слонимский

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Михаил Слонимский

Дружеские отношения Елизаветы Полонской к Михаилу Слонимскому, пожалуй, несколько подпортились во время войны — обида на то, что ничем не помог ей в эвакуации в Перми, помнилась долго. Потом время стерло и это.

В архиве Полонской сохранился устный рассказ Михаила Слонимского, который она записала, намереваясь включить в книгу своих воспоминаний «Встречи». Этот рассказ, безусловно, произвел сильное впечатление на Е. Г. своим содержанием, но, думаю, не удивил её. Наверное, помимо прочего, он был близок ей и стилистически (ирония, юмор, гротеск были свойственны ей всегда). Конечно, он характеризует и автора, человека памятливого и не без сарказма. Приведу здесь эту запись. Содержание рассказа относится к 1953 году.

«Эту историю рассказал мне Миша Слонимский, когда я была у него в гостях 18 ноября 1961 года и мы вспоминали старых друзей.

Случилось это в тот год и день, когда похоронили Дору Сергеевну[1212], жену Кости Федина. Она умерла внезапно, впечатление от этой смерти было очень тяжелое и Федин, спокойный и выдержанный Федин, был потрясен горем.

После похорон близкие друзья и некоторые знакомые приехали в Лаврушинский переулок, где Федин жил уже много лет, на поминки. Когда все сели за стол, у Федина навернулись на глаза слезы, — он хотел что-то сказать, посмотрел вокруг себя, поборол свои чувства и начал так: „Когда я думаю о том, что Дора Сергеевна прожила столько лет в этих стенах…“

В эту минуту с шумом распахнулась дверь и вошел Николай Семенович Тихонов, нарядный, во всех орденах через грудь, веселый и, видимо, уже где-то выпивший. Ему освободили место, кто-то налил ему коньяк в рюмку, он опрокинул её и посмотрел вокруг себя, увидел, что за столом сидит множество знакомых женщин, и глаза его блеснули. Федин, с трудом продолжая прерванное слово, сказал: „Да, именно в этих стенах…“. Но Тихонов прервал его: „Подожди, Костя, дай сказать мне!“. Федин умолк и Николай Семенович начал рассказывать какую-то историю, имевшую отношение к дому на Лаврушинском. Он был в ударе, увлекся и по своему обыкновению закусил удила, незаметно перешел на историю, имеющую весьма отдаленное отношение к тому, о чем он говорил, но интересную для него самого, и стал рассказывать о квартирах, в которых жил, о Зверинской 2, где женился, о всех своих кочевьях, перешел на Кавказ, и тут его понесло так, что остановить было уже окончательно невозможно.

Сидевшие за столом мало знавшие его люди слушали с интересом; друзья, знавшие все эти рассказы, чувствовали неловкость, но не решались его перебить. Федин сидел, уронив голову, как в воду опущенный.

„Коля, — сказал, не выдержав характера, Слонимский, — знаешь ли ты, где находишься?“ — но Тихонов отвел его рукой и, бросив ему: „Подожди, дай договорить!“ — стал рассказывать о Туркмении.

Слонимский, не обращая внимания на сидящих за столом, крикнул ему: „Ты не понимаешь! Ты у Федина. Умерла Дора Сергеевна. Сегодня её хоронили“.

Тихонов оттолкнул руку Слонимского и сказал: „Умерла? Какой романтизм! Но дай мне договорить“.

Гости зашумели, вставая с мест, и Слонимский сказал громко и отчетливо: „Если ты сейчас не замолчишь, снимай немедленно свои регалии: я должен дать тебе по морде“.

Тихонов, во время своей речи не перестававший понемногу пить и закусывать, казалось, очнулся, дотронулся руками до своих орденов, встал и вышел в переднюю. Гости снова сели, но через минуту или две из передней снова донесся голос Николая Семеновича, что-то с увлечением рассказывавший. Слонимский выбежал в переднюю.

Там у дверей на лестницу стояли кухарка и её помощница, а Тихонов рассказывал им, увлекаясь и блестя глазами, о басмачах Туркмении и о ночной пахоте в степях. Женщины слушали его с восторгом. Вместе со Слонимским вышел кто-то из гостей, сказал: „Как, он еще здесь?“ И, распахнув перед Тихоновым дверь, легонечко подтолкнул его на площадку лестницы. Тот вышел, и дверь за ним захлопнулась.

„Как говорит! — сказала кухарка, — вот это мужчина!“….»

Даря Полонской вышедшую в 1966 году книгу своих воспоминаний, где рассказанной истории места, понятно, не было, М. Л. надписал на ней: «Дорогой Елизавете Григорьевне Полонской — на память о нашем сорокапятилетии — с любовью — М. Слонимский. Март 1966». Оба письма Слонимского — летние, когда разъезжались из Питера (Полонская в неизменную Эльву, Слонимский обычно в Комарово).

1.

10 июля 1962.

Дорогая Елизавета Григорьевна,

Я Вам говорил, что Вы зазевались с заявкой[1213] да еще Ваш почтенный братец год таскал её в своем неэффективном кармане. И план 63 г. действительно тем временем стал железным. Тон письма — ерунда, тон отношений к Вам — наилучший. Кроме того (всеобщая надежда!) — а вдруг с бумагой полегчает?! Тогда и 63 год станет немножко резиновым. Так что — пожалуйста! Письма я не знал, но с Луговцовым[1214] говорил.

Мариэтта[1215] в Ленинграде. Не слишком безумная, добрая, и, как всегда, прелестная. Она была у нас, мы были у неё (она настойчиво сервировала нам изумительный обед!). Вот каковы дела. О Вас говорила (и мы тоже) с нежностью. Будет тут («Астория», № 415) до 20 июля. Пишет своего чешского композитора[1216].

Мы завтра утром выбываем в Комарово, Дом Творчества, комната № 15. Хоть воздухом подышим, а то совсем скисли.

Были Шкловский с Симой[1217]. Очень хорошие. Приехали дня на четыре и были у нас.

Приветствуем Вас! Дуся[1218] целует. Голова моя уже плохо варит. Устал — а в Комарове дописывать романец[1219]!

Ваш М. Слонимский.

2.

28 июля 1964 г.

Дорогая Елизавета Григорьевна,

очень рад, что Ваши интереснейшие воспоминания напечатаны. Теперь нужно печатать и остальное, в том числе и те очерки, что Вы оставили у меня, они — хороши. А впереди — книга.

Дуся уехала из Пятигорска отощавшая, замученная процедурами. Здесь начала полнеть. Хотели мы жить тихо — но постепенно развернулась «светская жизнь»: мы — в гости, к нам — гости. Здесь Лебеденко, Б. Слуцкий и Бек (москвичи), Садофьев, Рахманов, Берковские, Адмони[1220], в общем сами представляете себе эту Комаровскую картину жизни и симпатичную галерею лиц. О юбилее Садофьева (75 лет) расскажу лично. Состоялся он вечером в столовой под председательством Прокофьева[1221]. Старика почтили хорошо.

От М. А. Сергеева[1222] получил письмо. Кажется, они устроились удовлетворительно в Стрельне (Ленингр. обл.), ул. Тургенева д. 17–1.

Мы тут до 27 авг. (если не случится болезнь).

Обнимаем Вас. Привет А. Г. и «младенцу»[1223].

Ваш М. Слонимский.