«РОССИЯ, КРОВЬЮ УМЫТАЯ»
«РОССИЯ, КРОВЬЮ УМЫТАЯ»
Над «Россией, кровью умытая» Артем Веселый работал более десяти лет. Месяцы и годы уходили на сбор материалов. Поиски в архивах, частые поездки по местам боев, встречи с участниками гражданской войны…
В архиве Артема Веселого сохранились рабочие рукописи. Одна из страниц озаглавлена «Россия. Метод работы».
Приблизительные вопросы каждому, с кем я беседовал:
С какого времени в армии
Какой части
Знаменитые бои
Атаки
Приключения и всякие случаи из боевой жизни
Поход
Отдых
Храбрость и трусость
Грабеж
Честь героя
Редкие раны
Женщины в армии
Солдатская любовь
Жестокость, террор
Судьба
Конь
За что боролись
Верность и измена
Пленные
Герои
Враги
Китайцы, мадьяры, горцы и другие народы.
Отрывки из романа и рассказы на тему гражданской войны в течение восьми лет — с 1924-го по 1932-й — печатались в газетах и журналах, издавались в сборниках Артема Веселого «Мои лучшие страницы» (1928), «Пирующая весна» (1929), «Большой запев» (1931).
В 1932 году «Россия, кровью умытая» вышла отдельной книгой, в следующем году роман был переиздан.
Судя по сохранившемуся в архиве писателя плану романа, датированному 1933 годом, к этому времени окончательно прояснилось содержание будущего произведения, поэтому выходящие издания автор называл «фрагмент».
План «России, кровью умытой»
Январь 1933 года.
Глава первая. Россия на переломе 1916–17 гг. Провинция, деревня, фронт, большие города. Экономика, политика, быт. Разгорающееся забастовочное движение в промышленных центрах. Февральская революция в Петрограде. Эхо революции в провинции и на фронте. Апрель-май, накопление сил в пролетарских низах. Фронт. Июнь-июль. Октябрь — страна срывается с якорей и на всех парусах устремляется в море гражданской войны.
Глава вторая. Москва рабочая, Москва большевистская, Москва первых месяцев 1918-го. Уличные митинги. Заводы. Буржуазия. Политические партии. Большая семья Игната Гребенщикова. Борьба с контрреволюцией. Создание партизанских дружин и первых отрядов Красной армии. Состояние московской партийной организации и развертывание организационной и агитационно-пропагандистской работы в низах. Ленин. Первые декреты.
Глава третья. (Напечатана). Слово рядовому солдату Максиму Кужелю. (Переписать еще раз: упростить словарную орнаментовку, снять для перенесения в главу первую страницы две отборного солдатского красноречия).
Глава четвертая. Пожар горит разгорается. (Напечатана). (Переписать еще раза два, причем, во 1-х использовать новейшие материалы о владычестве меньшевиков в Грузии; во-2-х доработать Баку, Баладжары; в 3-х четче сделать красногвардейца. После сцены разгрома винного склада к концу главы приписать еще одну-две странички, живописующие бегство армии с германского и румынского фронтов, и общую картину разгорающейся по всей стране гражданской войны).
Глава пятая. Большой город на Украине, приблизительно — Киев или Екатеринослав. Сложность обстановки: переплет борьбы классовой, национальной, сословной. Трудности первых месяцев существования советской власти. Состояние партийной организации. Немецкая оккупация. Зарождение первых повстанческих отрядов и банд. Революционное подполье.
Глава шестая. (Напечатана). Над Кубанью-рекой. (Кубанская станица. Возвращение Максима Кужеля и сыновей Михаилы Черноярова. Медленное пробуждение бедняцкой станицы от вековечного сна. Главу основательно переработать, заострить Максима, Ваньку [Черноярова]. Вписать цензурные выброски из лирического вступления).
Глава седьмая. Екатеринодар. Семнадцатый год во всем его многообразии. Слабая партийная организация. Фрол — вечеринки, пивнушки, работа по четырнадцати часов, воскресная школа, тайные собранья, партия. Побольше конкретности: дядя меньшевик с завода Кубаноль, казармы артиллеристов, горячка предвыборной кампании. Побольше имен и характеристик низовых большевиков, с которыми работал Фрол. Брат — учитель, прапорщик, впоследствии примыкает к красным. Разгром организации, накопление сил в низах, борьба за влияние на периферии. Город изолирован. Новороссийск, гражданская война.
Глава восьмая. (Напечатана). Крутая гора[65]. Станица раскачивается. Главу основательно переработать, заново написать конец ее: ревком, борьба с контрреволюционным казачеством, первые банды на Таманском полуострове.
Глава девятая. (Напечатана). Черный погон. Ледяной поход. Стилистическая правка в сторону сокращения. Увеличить новыми, уже написанными страницами — конец главы — защита города красными. Снять лирический этюд о наступающей весне. Этюд этот после обработки, м. б, поставить в конце романа.
Глава десятая. (Напечатана). Пирующие победители. Стилистическая правка. Укрепить фигуру Егорова, выброска информационного материала, или коренная переработка его, доделать конец главы, добавить несколько страниц — переход Ивана Черноярова на сторону ревкома.
Глава одиннадцатая. История с авто. [Этюд «В степи»]. Подготовка восстания в Ейском и Таманском отделах. Типы белых подпольщиков. Красные партизаны. Вся глава в огненной рамке восстаний.
Глава двенадцатая. Москва. Революция и контрреволюция. Связь с заграницей. Коминтерн. Большая политика.
Глава тринадцатая. Дневник комиссара. Общее и повсеместное восстание. Второй поход Добрармии. Сдача города. Борьба за Армавир и Пятигорск. Поход таманцев (перечитать «Железный поток», чтоб не было повторений, а м.б. таманцев — в этюд?) Ставка, расстрел Матвеева, выискивание виноватых. Последние бои на Пятигорском плацдарме и Тереке.
Глава четырнадцатая. Горькое похмелье. (Напечатана). Переработать сцену заседания РВС XII. Стилистическая правка. Дорисовка митинга с участием Муртазалиева.
Глава пятнадцатая. (Напечатана). Клюквин городок. Вправить главу в перспективу общероссийскую, сделав для этого несколько новых страниц в начале главы, а также и по всему полотнищу бросить несколько крупных мазков. Зверская правка в сторону сокращения.
Глава шестнадцатая. (Напечатана). Село Хомутово. Тщательная правка и доработка сцен — встреча Ванякина с деревенским активом; малый бунт.
Глава семнадцатая. (Напечатана). Сила солому ломит. Большое восстание доработать на основе новых материалов тамбовского истпарта об Антоновском движении, Казанского истпарта о восстании в Заволжье зимой 1919 г., Самарского истпарта — тож.
Глава восемнадцатая. Южный фронт с лета 1919: борьба за Царицын, восстание донцов, Украина, Урал. Белые переходят в наступление. Рейд Мамонтова, Курск, Орел, работа партизан и Махна в тылу белых. Белые бегут.
Глава девятнадцатая. (Напечатана). Железное братство. [Этюд «Дикое сердце»]. Заново сделать первую половину главы — большевики в подполье и работа армейского особого отдела в тылу врага. Фенька едет в Крым. Симферополь, Керчь, разгром красно-зеленых. Остальная глава делается по канве «Дикого сердца», но заново, до последней строки.
Глава двадцатая. Юденич, защита Петрограда. Северный фронт. Петроград. Москва, Иваново-Вознесенск и другие промышленные районы — организаторы победы на фронтах гражданской войны.
Глава двадцать первая. История курсантского полка. Борьба за окраины республики — Закавказье, Восток, Урал, Сибирь.
Глава двадцать вторая. Махновщина. Материалы истпарта, напечатанные и ненапечатанные. Зарубежная литература. Украина, разыскать старых сподвижников Махна.
Глава двадцать третья. Польский фронт.
Глава двадцать четвертая. Перекоп. Концовка.
В следующие годы работа над романом велась по двум направлениям: в соответствии с планом писались новые главы, а прежние перерабатывались, дополнялись новыми эпизодами.
В основе «России, кровью умытой» лежит не четкая сюжетная линия, а характерные события того времени и судьбы участников этих событий. В романе нет главного героя — непременного персонажа всякого романа.
Критик И. Лежнев считал, что «человек, изображаемый Артемом Веселым, — это не человек-личность, а частица массы, атом стихии» 1.
С этим нельзя согласиться. Рядовой солдат Максим Кужель — личность, и весьма симпатичная, его язык так хорош, что автор доверяет ему рассказать целую главу романа. И Кужель рассказывает, как и все, что он делает, с крестьянской обстоятельностью:
Полк наш стоял на турецких фронтах, когда грянула революция и был свергнут царь Николай II.
Фронтовики диву дались […]
Выезжает перед строем дивизионный генерал — борода седая, грудь в крестах и голос навыкате. Привстал он на стременах и телеграммой помахал:
— Братцы, его императорского величества государя Николая Александровича у нас больше нет…
Помахал генерал телеграммкой, заплакал.
А солдаты испугались и молчали. […]
Уважил нас старик словом ласковым. Сыстари веков с нижним чином толстой палкой разговаривали, а тут эка выворотил его превосходительство — хоть стой, хоть падай — все равны, слава, серые орлы… Разбередил он нам сердце, разволновал солдатскую кровь, принялись мы еще шибче «ура» кричать, а которые из молодых офицеров бережненько стащили генерала с коня и давай его качать.
Хватил полковой оркестр.
Отдышался старик, бороду разгладил и с молодцеватой выправкой, легко так, на носках, подошел к строю:
— Поцелуемся, братец!
И на глазах у всех дивизионный генерал расцеловал правофлангового первой роты, рядового нашего солдата Алексея Митрохина.
Полк
????????ахнул.
Мы стояли, как каменные, и только тут поверили по-настоящему, что старый режим кончился и народилась молодая свобода в полной форме. […]
Цейхгауз дивизионный по случаю революции растащили мы дочиста. Мне шпагату четыре мотка досталось, подсумки холщовые: нестоящее барахлишко, а домой, думаю, вернусь — пригодится.
(«Слово рядовому солдату Максиму Кужелю»)
«В нашем деле главное — передать как люди говорят», — наставлял Артем молодого писателя Льва Правдина.
Артему Веселому важно показать, как говорят не только персонажи многих эпизодов романа, но и те, кто один-единственный раз появляется на его страницах: например, матрос Рогачев и «другой партизан», и «подслеповатый старичишка Евсей».
Партизанский отряд матроса Рогачева замирил восставших казаков Ейского отдела и возвращался ко дворам. Дотошные разведчики пронюхали, будто в недалекой станице в старой казенке хранятся запасы водки.
Весть мигом облетела ночевавший в степи отряд.
Самовольно собрался митинг.
Рогачев, гарцуя на коне в гуще партизан, кричал:
— Ребята, контрики подсовывают нам отраву! Долой белокопытых! Напьемся — быть нам перебитыми! Не напьемся — завтра будем дома! Кто за бутылку водки готов продать совесть и свою драгоценную жизнь? Долой прихлебателей царизма! Я, ваш выбранный командир, приказываю не поддаваться на провокацию! Каменку надо сжечь, водку выпустить в речку!
— Правильно, — подпрыгнул корноухий вихрастый мальчишка и завертелся на одной ноге.
— Неправильно, — отозвался другой партизан, — чего ж ее жечь, не керосин.
— Спалить таку-сяку мать! — взвизгнул пулеметчик Титька.
— Жалко, братцы.
— Яд, — убежденно сказал подслеповатый старичишка Евсей. — Сорок лет пью и чувствую — яд.
— Комиссары сами пьянствуют, а нас одерживают. Суки! […]
Приподнятый над кучкой хуторян рябоватый матрос Васька Галаган махнул бескозыркой:
— Уважаемые, и чего такое вы раскудахтались? Дело яснее плеши. Забрать водку — раз, выдать по бутылке на рыло — два, остатки продать и разделить деньги поровну… Тут и всей нашей смуте крышка.
(Этюд «В степи»)
И многие другие персонажи романа, из тех, кто обозначен автором лишь мельком, запоминаются читателю именно своей речью.
Деревенская баба провожает мобилизованного в армию сына.
И долго еще за деревней, упав в сугроб, вопила старая мать:
— Последнего… Последнего… Лучше бы я камень родила, он бы дома лежал.
(«Смертию смерть поправ»)
Солдатка — жена Максима Кужеля — рассказывает, как ей жилось без мужа.
— Жила, слезами сыта была… В степь сама, по воду сама, за камышом сама, тут домашность, тут корова ревет — ногу на борону сбрушила, дитё помирает. Кругом одна. Подавилась горем. От заботы молоко в грудях прогорько, может, оттого и кончился Петенька. […]
Такие страхи пошли после извержения царя… Голову от дум разломило. Сперва все судачили — вот Керенский продал немцам за сорок пудов золота всю Кубань вместе с жителями; потом слышим — вот придут турки и начнут всех в свою веру переворачивать. На крещенье вернулся из города лавочник Мироха и на собрании объясняет всему обществу: «Вот наступает из Ростова на нашу станицу красное войско, прозвищем большевики. Все хвостатые, все рогатые, все с копытами. Пиками колют старых и малых, а из баб мыло делают». Такой поднялся вой, такое смятенье. […]. Чего я знаю? Темная я, как бутылка. Куда люди, туда и я.
(«Над Кубанью-рекой»).
П. Н. Милюков, крупный специалист в области философии и культуры, писал в 30-е годы в эмиграции: в произведениях Артема Веселого «богатейший народный лексикон и синтаксис, совсем сырые, — отличный материал для фольклористов и языковедов, прекрасное прибавление к Далю. Изображения партизан в „России, кровью умытой“ и других повестях Артема Веселого так же стихийны, как его язык, и так же конкретны и образны. Он сам — часть событий, которые описывает […]. Колоритный рисунок Артема Веселого убеждает и покоряет, как первоисточник» 2.
К каждой написанной главе романа автор предпослал эпиграф:
В России революция — дрогнула мати сыра земля, замутился белый свет…
В России революция, вся Россия на ножах.
В России революция — кипит страна в крови, в огне…
Есть в архиве рукописный лист — несколько, заготовленных впрок эпиграфов к еще не написанным главам:
В России революция — идет по России гнев дыбом.
В России революция — бросает Россию с волны на волну, с вихря на ветер.
В России революция — мир шатается на корню.
В России революция — хрустль костей, пылающие города, пепел непокоренных деревень.
В России революция — крепка кишка русская, тянется, да не рвется.
В России революция — мчат по России, распустив огненные гривы, кони народного гнева.
На том же листе помета: «Эпиграфы — от руки, красным». Это желание автора осуществлено не было, хотя такую возможность давало издание 1935 года. Тогда издательство «Советский писатель» выпустило третье, как бы теперь сказали, подарочное издание: большого формата том в алом переплете, в белой суперобложке, цветной портрет Артема Веселого работы В. М. Юстицкого[66], цветные вклейки, проложенные прозрачной (тогда ее называли «папиросной») бумагой, тонкие и выразительные рисунки Д. Б. Дарана.
Эпиграф к главе «Слово рядовому солдату Максиму Кужелю»: «В России революция, вся Россия — митинг».
Митингующие народные массы…
Представление об этом новом для страны явлении Артем Веселый получил во время Февральской революции, когда его родной город, как и все промышленные города России, «был вздыблен политической борьбой».
Он писал о Самаре 1917 года:
И днем и ночью — в казармах, на заводах, в кинотеатрах, на базарах, на площади у памятника — кипели споры, переливались толпы митингующих…
Тема одна — текущий момент.
Все спешили наговориться за долгие годы молчания — солдат, рабочий, крестьянин, канцелярский служака, домашняя прислуга, вдова-солдатка, солдатская мать 3.
Через многоголосый говор митингующей толпы Артем Веселый экономно (подчас это реплика, даже не соотнесенная с каким-либо определенным персонажем), но с большим эмоциональным накалом рисует революционную обстановку тех лет.
Третье издание «России, кровью умытой» отличалось от предыдущих: книгу открывала глава «Смертию смерть поправ».
Эта глава — пролог к роману. В рукописи Артем Веселый сделал помету: «Вся глава идет на басовых тонах и — стремительна до предела», он большое значение придавал тому, что называл «музыкальным ладом романа».
Февральская революция не принесла фронтовикам чаемого мира. В полку, где служил Максим Кужель, началось брожение. Некоторые солдаты самовольно покидали позиции. Однако большинство ждало приказа о всеобщей демобилизации, а когда прошел слух, что в городе Трапезунде «на митингах насчет отпусков до точности разъясняют», полковой комитет солдатских депутатов командировал троих своих членов в город на разведку. Максим Кужель оказался в их числе. Его рассказ:
Время мокрое, грязь по нижнюю губу, сто верст с гаком перли без отдыху — на митинг боялись опоздать. Напрасны были наши опасенья, митингов не переглядеть, не переслушать — и на базаре митинг, и в духанах, и на каждом углу по митингу. […]
Разговоры кругом, от разговоров ухо вянет. […] Большевиков ругают: продали родину немцам за вагон золота. Кобеля Гришку Распутина кроют, как он, стервец, не заступился за солдата. Государя императора космыряют, только пух из него летит. […]
— Бить их всех подряд: и большевиков, и меньшевиков, и буржуазию золотобрюхую! Солдат страдал, солдат умирал, солдаты должны забрать всю власть до последней копейки, и разделить промежду себя поровну!
(«Слово рядовому солдату Максиму Кужелю».)
Фронтовики бросают позиции.
В клубах дыма и пыли летели поезда. Обгоняя колеса, катились тысячи сердец и стукотук-тук-тукотали:
…до-мой…
????????????????…до-мой…
????????????????????????????????…до-мой…
Митинговые страсти не утихают и в вагонах эшелона.
Мало-помалу в разговор ввязывались все и заспорили, какая партия лучше. Кому нужна такая партия, чтоб дала простому человеку вверх глядеть; кому хотелось сперва по земле научиться ходить; а кому никакая партия не была нужна и ничего не хотелось, окромя как до дому довалиться, малых деток к груди прижать да на родную жену пасть… Одни одно кричали, другие другое кричали, а гармонист свое гнул:
— […] Наша большевистская партия, товарищи, дорогого стоит. У нас в партии ни одного толсторожего нет; партия без фокусов; партия рабочих, солдат и беднейших крестьян […]
— Опять война, — вздохнул кто-то, — что-то уж больно мы развоевались, удержу нет… Ну, а как, сынок, русскому русского бить-то не страшно?
— Сперва оно, действительно, вроде неловко, — ответил красногвардеец, — а потом, ежели распалится сердце, нет ништо..
(«Пожар горит — разгорается».)
В кубанскую станицу приходит с войны Иван Чернояров.
— Как же это вы немцам поддались? — допрашивал отец. — Опозорили седую славу дедов.
— Мы — немцам, вы — японцам, что о пустом толковать? […] Пришло время перепахивать Россию наново, пришло время ломать старую жизнь. […]
— Чем же тебе, сынок, старые порядки не по нраву пришлись? Или ты наг, бос ходил, или тебя кто куском обделял? Засучивай рукава, приступай к хозяйству. Умру, ничего с собой не возьму, все вам оставлю. Дом — полная чаша. […]
— Богатства нам не наживать, мы враги богатства, — глухо сказал Иван. — Нас фронт изломал. […] Генералы-буржуазы, большевики-меньшевики — всех их на один крючок! Через ихние погоны и золото слезы льются. Новую войну надо ждать, батяня.
(«Над Кубанью-рекой».)
В ту же станицу возвращается и Максим Кужель.
Станичники-казаки живут во вражде со станичниками-мужиками, и эта «вражда велась издавна».
Станица уселась верхом на реку: по один бок жили казаки, по другой — мужики.
На казачьей стороне — и базар, и кино, и гимназия, и большая благолепная церковь, и сухой высокий берег, на котором по праздникам играл духовой оркестр, а вечерами собиралась гуляющая и горланящая молодость. Белые хаты и богатые дома под черепицей, тесом и железом стояли строгим порядком, прячась в зелени вишневых садочков и акаций. Большая вешняя вода приходила к казакам в гости под самые окна.
Мужичья сторона полой водой затоплялась, отчего всю весну жители нижней улицы по уши тонули в грязи. Кое-как, будто нехотя, огороженные камышовыми плетнями подслеповатые саманные мазанки пятились на пригорок, уползали в степь. […]
Казаки почитали себя коренными жителями, на пришлых с Руси иногородних людей посматривали косо, редко роднились с ними браками, чинили им всевозможные земельные утеснения и не допускали к управлением краем.
Однако вчерашние фронтовики, проникшись на митингах вольным духом и новыми идеями, как раз и стремились к «управлению краем».
Максим Кужель — непременный участник сходок станичной бедноты.
В кругу тесно сгрудившихся слушателей Максим громко читал истрепанный номер большевистской газеты, с которой не расставался уже с месяц. Почти все статьи он знал наизусть. Бегло читал по листу и где было нужно, добавлял перцу от себя, так что получалось здорово.
В главе романа «Черный погон» действующие лица — офицеры белой армии. Корниловец Николай Кулагин пишет сестре в Петроград из станицы:
«Наши дела неважны. Седой Дон, тихий Дон, чтобы его черт побрал! На Дону мы, русские офицеры, всю зиму отбивались от солдатни и матросов, защищали самостоятельность края и пытались не допустить его разорения, а само казачество, за малым исключением, проявило ко всей кутерьме величайшее равнодушие.
Уходим за Дон в степи […]
Уходим в неведомое… Мы одиноки… Каково наше политическое credo? Никто ни черта не понимает и все обозлены».
[…] Белые, потеряв в бою троих убитых и семнадцать раненых, ворвались в село, где и расказнили до шестисот человек. Расправу чинили все желающие. Казаки сводили с мужиками свои счеты.
Сцен сражений, в которых «тысячи людей летели в круг смерти, как щепки в пламя», немного, но они даны крупным планом, порой натуралистически.
С пригорка, развернувшись и оставляя за собой завесу пыли, карьером спускалась красная сотня. Храпящие кони, приложив уши и распластавшись, летели, точно не касаясь земли. Всадники лежали на шеях коней, полы черкесок бились над ними, как черные крылья, а выкинутые над головами шашки сверкали, подобны гневу.
— Огонь!.. По кавалерии!
Но было уже поздно. Командир, повернувшись к своей сотне, пронзительным голосом завизжал:
— Рубай!
И первым ворвался в гущу офицеров, работая шашкой с молниеносной быстротой.[…]
Хлест и хряск, стон и взвизг стали, скользнувшей по кости.
Описание штыковой атаки:
С винтовками наперевес, на ходу подравниваясь для удара, цепи сближались в холодном блеске штыков. Кулагин видел перед собою солдат в распахнутых шинелях, парней в городских пальто и пиджаках; с папироской в зубах шагал матрос первой статьи Васька Галаган, храбро выставив открытую — в густой татуировке — грудь свою навстречу смерти. Глаза у всех были круглы, зубы оскалены, немые рты сведены судорогой.
Минута равновесия…
В штыковой атаке — секрет победы — кто лучше сумеет показать штык. Офицеры показали штык тверже. Красные откачнулись… побежали. Лишь матросы и немногие старые солдаты приняли удар.
Белые продвигались на юг, «непокорные хутора оставались позади в пепле, прахе и крови».
В боях за Екатеринодар белые полки были разбиты.
Партизаны, наступая врагам на пятки, снова погнались за ними по степям. В гривы конские были вплетены первые цветы, а на хвосты навязаны почерневшие от запекшейся крови золотые и серебряные погоны.
(«Черный погон»)
Гражданская война втягивала в свой водоворот людей, непосредственно к ней непричастных.
На одном из кубанских хуторов арестовали и привели в ревком графиню.
Маленькая сухонькая старушонка была подведена к председательскому столу. Точеное, без морщин лицо ее было спокойно, тонкие бескровные губы сжаты, из-под криво надетого кружевного чепца выбивались седые волосы, и в желтых, точно восковых, руках она цепко держала, прижимая к груди, старомодный плюшевый ридикюль.
Председатель хуторского ревкома Егор Ковалев учиняет ей допрос, она молчит.
Тогда вопросы принялись задавать несколько человек со всех сторон.
Старуху прорвало, ее серые глаза сверкнули решимостью.
— Да, — задыхаясь и пытаясь хладнокровничать, заговорила она, — я графиня!.. Муж мой служит в Санкт-Петербурге в святейшем синоде, два мои сына, дай Бог им счастья, — она перекрестилась, — сражаются против вас, грабителей и насильников.
Кругом молчали, вытаращив глаза и разиня рты, а она, уже не в силах остановиться, продолжала:
— В Ставропольской губернии у меня было имение и земли, имение мужики разграбили и сожгли, а землю запахали… Я остановилась в вашем хуторе отдохнуть от всех пережитых ужасов и переждать, пока кончится революция.
— Не дождешься! — закричал Ковалев. — Не кончится революция!..
— Кого же вы будете грабить, когда разорите всех нас?.. Да вы, батенька мой, броситесь друг другу глотку грызть, и вашей кровью захлебнется несчастная Россия. […]
— Товарищи, — обвел он [Ковалев] всех угрюмыми глазами, — я так думаю, должны мы эту седую контрреволюцию засудить в могилу. […]
После немногословной речи председатель поставил вопрос на голосование. В ревкоме было много народу, и все до одного подняли негнущиеся, сведенные тяжелой работой руки.
Председатель поставил на допросном листе жирный крест и сказал:
— Выводи.
(Этюд «Отваги зарево»)
«Горькое похмелье» — самая трагическая глава романа.
В 20-х — 30-х годах Артем Веселый, как уже говорилось, не раз проделал на лошадях и верблюдах путь зимнего отступления через астраханские пески XI Красной армии, бригады Черноярова и отдельных партизан, изучая места прошедших событий.
Армия отступала в беспорядке. Части перемешались, оторвались от своих обозов, потеряли связь со штабами, отделами снабжения. Тщетны были попытки отдельных нерастерявшихся руководителей упорядочить движение — никто и никаких приказов больше не слушал. Лишь два кавалерийских полка и бригада Ивана Черноярова кое-как прикрывали отступление.
Конница генерала Покровского гналась по пятам.
Комбриг Иван Чернояров обращается к бойцам:
— Братва! Отступаем на Астрахань. Путь наш будет тяжел. Четыреста верст дикой калмыцкой степи. Ни воды, ни фуража. Здесь устраиваем дневку. Запасайся, кто чем сумеет. Выбрасывай все барахло. В походе будет дорог каждый клок сена и каждая горсть овса. Сам буду осматривать кобуры и сумы. У кого найду хоть одну лишнюю тряпку — пощады не проси. […] Береги коня. Завтра на рассвете выступаем.
Черноярову, прославленному комбригу, волей и строгостью удается удерживать дисциплину среди бойцов, но в то же время «партизанский вождь», «разбалованный войною и уже не имеющий силы сдерживать свой лютый нрав», совершает самосуд над старым революционером — членом Реввоенсовета, а также становится виновником гибели красного боевого командира.
Требование Реввоенсовета «явиться перед справедливым судом Советской власти» Чернояров отвергает и с горсткой бойцов покидает отступающую армию.
В тифозном жару он с четырьмя оставшимися бойцами попадает в плен к белым, отказывается перейти на их сторону — и погибает на виселице.
Некоторые страницы «Горького похмелья» воспринимаются, как кадры документального фильма.
По выбитой корытом дороге в одиночку и кучками шли, падали. Иные, шатаясь, подымались; иные оставались лежать; иные в горячке уходили в сторону от дороги.
За бугром в затишке присел отдохнуть молодой партизан, да так и замерз. Во рту у него торчал окурок. Ветер играл рыжим, выпущенным из-под кубанки чубом. Ноги замело снегом […]
Брела молодая женщина с грудным ребенком на руках. Слезы размывали грязь на ее раскрасневшихся щеках. Из кармана бекеши торчала бутылка с молоком. Впереди, разбрыливая песок тяжелыми сапогами, шагал муж в малиновых штанах. Лицо его было накалено тифозным жаром, гноящиеся глаза не глядели. Нет-нет да и обернется и заорет: «Рассупонилась, тварь поганая!» И женщина зальется еще пуще. Ребенок уже не плакал, а только сипел […]
В малиновых штанах отошел с дороги немного в сторону, перекрестился и пулей зачеркнул свою жизнь. Жена упала на него, забилась, закричала на крик:
— Феденька!.. Федя… Федя… […]
Никто и нечем не мог ей помочь… Но вот, шатаясь от усталости, подошел молодой боец и молча взял ребенка из рук. Женщина сняла с себя крест, накинула его на шею мужу и, плача с привизгом, поплелась за человеком, который понес ее ребенка.
Среди отступающих и Максим Кужель. На арбе, в которую впряжена «плохонькая лошаденка», больной учитель Григоров, Васька Галаган, недавно сбежавший из госпиталя, и подобранный Максимом на дороге тифозный мальчишка. Кужель и теперь, на краю гибели, сохраняет твердость духа, чувство товарищества, крестьянскую рассудительность.
Максим бодрил лошаденку хворостиной, на то ровно не слышала и, помахивая жиденьким хвостом, еле тащилась, заплетая ногу за ногу. […]
Максим набросил на Григорова свою шинель, а сам спрыгнул и зашагал рядом. Ноги его после тифа опухли и не лезли в ботинки. В пути он раздобыл валенки, но и в валенках было не лучше — то они мокрые, то обмерзнут, как колотушки.
— Волчья ночка… А ветер, ветер, того гляди штаны сорвет… Это не игра. Не отстояться ли нам? — спросил Галаган.
— Остановимся — пропадем, — отозвался Максим. — Хоть и потихоньку, а ехать надо…
На титульном листе первого и второго издания книги Артем Веселый обозначил: «роман на два крыла», то есть роман в двух частях. «Горькое похмелье» — последняя глава «первого крыла». Остается неизвестным, что сталось с Максимом Кужелем, Васькой Галаганом, другими кубанцами. Во втором «крыле» будут другие события, другие судьбы, другая — заволжская — Россия, но тоже «кровью умытая».
В конце 1935 года Военгиз задумал издать книгу о 30-й дивизии и, как о том сообщалось в печати, к работе над ней предполагалось привлечь А. Серафимовича, Вс. Вишневского, А. Новикова-Прибоя, Артема Веселого, Кирилла Левина, И. Бабеля, Вс. Иванова и других.
Артем Веселый рассказывал корреспонденту «Книжных новостей»:
Недавно мы, группа писателей, ездили к маршалу Советского Союза Василию Константиновичу Блюхеру. Обсуждался вопрос о написании истории бывшей 30-й, а после Перекопа — Чонгарской дивизии, с которой т. Блюхер в гражданскую войну проделал замечательный рейд в 1500 верст по тылам белых. Каждый из ездивших писателей мог бы написать для этой истории по одной хорошей главе…
Я бы взял Перекоп, Эта глава о Перекопе не выпадает из моей основной работы — романа «Россия, кровью умытая». Я дорабатываю его… 4
Писатель Фабиан Гарин, собирая материалы для книги о Блюхере, узнал, что существует запись беседы Блюхера с писателями.
«Писатель Л. В. Никулин, — пишет Гарин, — к которому я обратился за помощью, сказал:
„В 1934 году в Барвихе, где отдыхал Блюхер, происходило маленькое совещание. На нем присутствовали: Александр Серафимович, Артем Веселый, Всеволод Вишневский, Зинаида Рихтер и я. О, это было блестящее выступление маршала! Кажется, его рассказ застенографировали, но сейчас искать стенограмму все равно, что иголку в стоге сена“» 5.
Литературоведы, в целом высоко оценивая «Россию, кровью умытую», ставили Артему Веселому в вину «увлечение стихийностью, партизанщиной».
Марк Чарный в 1933 году издал книгу о творчестве Артема Веселого, назвав ее «Певец партизанской стихии», он упрекал автора в том, что с идейностью у него «не все обстоит благополучно».
«Никакого следа большевистской организации, никаких влияний какого-то революционного центра, который пытался бы как-то направлять стихию, противостоять разнузданности, повернуть ринувшийся поток в основное русло революции. […]
Именно потому, что Артем Веселый большой талантливый писатель, с отличными возможностями, следует всячески желать, чтоб его произведения были предельно насыщены идейно» 6.
Много лет спустя Марк Борисович Чарный активно способствовал изданию тома «Избранного» Артема Веселого и переиздал свою дополненную и переработанную монографию о нем.
Современный исследователь творчества Артема Веселого Владислав Скобелев пишет:
«Главная заслуга Артема Веселого в том, что ему удалось создать образ „простонародной революции“. В его книгах читателю открывается взбаламученный мир массовой жизни, где постепенно и неуклонно проступают очертания новых общественных отношений, новой государственности — открывается, следовательно, не только панорама грандиозной ломки, но и перспектива созидания. Темпераментно и правдиво рассказывая о далеком прошлом и о выстраданной народом революционной нови — обо всем воспринятом, понятом, перечувствованном, писатель обрел свой голос, свою интонацию, нашел те единственные, насущно необходимые в художественном творчестве слова, которые до него никем еще не были найдены, никем еще не были произнесены» 7.
В конце 1988 года из «Нового мира» нам переслали письмо читателя:
«Впервые книга Артема Веселого „Россия, кровью умытая“ попала мне в руки в 1981 году и стала одной из моих самых любимых. К ней я обращаюсь вновь и вновь. За это время я пока не встречал произведения о гражданской войне, равного по силе воздействия. Необыкновенная, какая-то ритмизованная проза в сочетании с правдивостью и реализмом изображаемых событий, глубиной характеров и страстей — все это просто потрясает. Прочитав книгу в первый раз, я понял — в этом произведении звучит та самая блоковская „музыка революции“, что и в „Двенадцати“. Других произведений, проникнутых этой музыкой до такой степени, я не встречал. Представить и понять людей, их поступки и события тех бурных лет без книг Артема Веселого невозможно.
12.11.88
г. Горький
Сергей Василенко — рабочий-электромеханик, студент-заочник истфака. 25 лет» 8.