«СО ВСЕМ ПЫЛОМ И ЖАРОМ МОЛОДОСТИ»

«СО ВСЕМ ПЫЛОМ И ЖАРОМ МОЛОДОСТИ»

Артем Веселый (Николай Иванович Кочкуров) вырос в Самарской рабочей слободке. О своей родне он писал:

Родители. Отец[1]. Здоров. Силен. К алкоголю с молодых годов питал отвращение и пьяницей никогда не был, хотя случалось, с устатку выпивал. Крутой. Трудолюбивый. Честный. Упрямый. Широкая, бурлацкая натура. По происхождению крестьянин, но в городе с 7 лет.

Дед и прадед по отцу. Безземельные крестьяне Симбирской губернии. Дед Николай умер в 40 лет от холеры. Прадед Фома жил до 100 лет.

Мать[2]. До замужества (19 лет) росла в деревне, батрачила. За всю жизнь ни разу не болела. Родила 16 человек. С жизненным практицизмом соединила в себе любовь к природе и мягкость русской женщины.

Дед и прадед по матери. Дед Кирсан, гвардейский солдат, убит в драке. Прадед Иван — крестьянин. Видимо, человек с большой инициативой — имел хорошее хозяйство. Вел крупную торговлю скотом. Содержал рыбачью артель ¹.

В начале 1970-х годов мы разыскали в Самаре двоюродную сестру отца Анну Васильевну Шепелеву. Отец Анны Васильевны и отец Артема были родными братьями. Она рассказала:

«Когда дед Николай Васильевич помер, мачеха докормила пасынков — моего отца Василия, Егора и вашего дедушку, восьмилетнего Ивана — до весны, а потом привезла их в Самару да и бросила на постоялом дворе. Там под приглядом дворника они и росли, с малых лет втянутые в работу.

Хозяин постоялого двора Сапунков держал извоз, у него братья работали ломовиками, или, по-местному, крючниками. Они возили мешки с зерном от элеватора на пристань и железнодорожную станцию. Работали бесплатно, только за харчи, иной раз хозяин справит рубаху да штаны — и то ладно. Из братьев Иван был самым слабосильным. Когда подрос, приглянулся сапунковской сестре. Но девушка была рябая, ему не нравилась: „Куды мне эдака тёрка!“»…

Женился Иван на деревенской девушке-батрачке Федоре Кирсановне. Семья жила в подвале на монастырском подворье. Один за другим рождались и умирали дети. В живых остались двое — Николай и Василий.

Со временем Иван Николаевич обзавелся пролеткой, но извозчик, по словам Анны Васильевны, был из него неважный: не хватало бойкости.

«Бывало, встанет на углу и сиди-и-и-ит, ждет седока, а сам дремлет. Из себя был высокий такой, да болел часто. А вообще-то сказать, Иван не пил, не курил, ничего такого не делал — они дружно жили…»

17 (29) сентября 1899 года у Ивана Николаевича Кочкурова и Федоры Кирсановны родился сын Николай.

В книге «Мои лучшие страницы» (1927 г.) Артем Веселый писал:

В самом раннем детстве попал на Волгу в рыбачью артель, в которой и плавал два лета и две весны.

Недолгое время перед революцией работал на Самарском трубочном заводе, на ломовой; учился в приходской и городской школах.

Весной 1917 года, в самом начале революции, вступил в партию большевиков, в каковой работаю и до сих пор ².

Весть о Февральской революции была получена в Самаре, как и всюду, неожиданно.

Первый митинг собрался в театре «Олимп».

Незабываемое зрелище…

На трибуну один за другим поднимаются представители профсоюзов, фабрик и воинских частей с заявлением о присоединении к революции, об активной поддержке революции. Единодушно требование освободить политических заключенных, в места ссылки летят приветственные телеграммы.

Собравшиеся, стоя, без шапок, сбиваясь — слов многие еще не знают, — но с величайшим воодушевлением поют «Вы жертвою пали», «Марсельезу», «Варшавянку»… ³

В марте Николай Кочкуров вступил в партию большевиков и начал работать в газете «Приволжская правда», первый номер которой вышел 17 сентября. В редакции Кочкурову поручали техническую работу, иной раз доверяли держать корректуру. Он пробует писать и сам, задумывает пьесу «Разрыв-трава» о жизни рабочей слободки.

Главным редактором газеты был А. Х. Митрофанов[3].

«Алексей Христофорович многое делал для привлечения в редакцию начинающих журналистов из рабочих, — пишет самарский краевед К. И. Шестаков, — с осени 1917 года на страницах „Приволжской правды“ появились материалы Николая Кочкурова. […][4] Свои первые шаги в журналистике он совмещал с участием в боевой дружине… Сын волжского грузчика — крючника, как тогда говорили — сам с детства познавший тяжкий труд, он был полон революционного энтузиазма. Писал свежо, необычно, но нередко не считаясь с грамматикой.[…]

Алексей Христофорович любил его по-отечески, умело направлял развитие своеобразного таланта» ⁴.

Николай Кочкуров знакомится с образованными людьми, подружился с семьей Мундецен; хозяин дома — партийный работник, жена — актриса.

Эмилия Ивановна Мундецен рассказала нам много десятилетий спустя:

«Иногда он шокировал нас, новых его знакомых. Он совершенно не признавал условностей, не пытался показать себя с наилучшей стороны. Если я отчитывала его за какие-нибудь промахи, он говорил: „Не забывайте, я рос в рабочей слободке“» ⁵.

Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской

У него всегда была масса заданий, маленьких и больших, и к каждому он относился со всей горячностью.

Внешне замкнутый, он был по натуре очень общителен, и вскоре вокруг него образовался молодежный актив, в который вошли и мы с сестрой и братом […]

Я была воспитана в интеллигентной семье. Язык Артема звучал непривычно и ярко для моего слуха.

— Пиши, — говорила я ему. — Обязательно пиши. Может быть, из тебя будет писатель!

— Рад бы писать, — басил он, — да разве время сейчас! Люди со штыком, а я с пером. Смешно!

Я доказывала ему, что боевое перо не уступит штыку. Он отвечал:

— Может, чье-то и не уступит. А кому нужны сейчас мои литературные кляксы? Мне еще науку надо догонять конным шагом […]

Но писать его тянуло и в семнадцатом. Кружась по городу с разными поручениями, он останавливался на ночлег там, где застигла ночь. Иногда заходил к нам. Тогда брат переселялся в нашу с сестрой комнату и уступал ему свою. Оставшись один, он сейчас же брался за перо, и было слышно, как всю ночь он ходил по комнате, разговаривая с самим собою вслух ⁶.

В герое одного из ранних рассказов Артема Веселого угадываются некоторые автобиографические черты.

Завертелся Алеха в работе, как щепка в весенней реке.

Днем все бегал, по ночам часто дома не ночевал.[…]

Собрания, заседания, туда мотнешься, сюда — глядишь, и день весь.

А вечером надо на городскую площадь, где происходят уличные митинги.

Горяч был Алеха в спорах — беда. Охрип кричавши, но всегда, бывало, под утро последним уходит с площади; ежели увидит двух-трех оставшихся солдат, то и их проагитирует.

Чтоб не думалось ⁷.

Николай Кочкуров агитировал не только среди рабочих и на городских митингах. После одной из поездок по деревням свой большой очерк «Деревенские впечатления» он напечатал в «Приволжской правде».

Это стало первой публикацией начинающего журналиста.

Село Старый Тушкум затерялось «среди полей, лугов необъятных, живет своей жизнью, оторвано от всего мира».

Агитатор, (читай: автор) разговаривая с Поликарпом, «мужиком умным и начитанным», увидел, что и самое затерянное село волнуют те же вопросы, над которыми бьются в городе — как жить дальше, чего ждать от будущего.

— Ну, а как, — спрашиваю, — вообще-то, лучше или хуже прежнего живется? — «Да ведь как тебе сказать… хуже не хуже, да и хорошего-то пока не видать, не выбрались мы еще из-под барской пятки, всей округой, почитай, помещик владеет, замучил… Прута сухого не моги взять, а теперь зима на носу… Аль нам в город за дровами-то ехать, сыстари веков этого не бывало и не будет. Озлобятся мужики, пойдут как-нибудь да и запалят все. Н-на: ни тебе, ни мне…» ⁸

Способность передать суть и интонацию образной народной речи — одна из особенностей творчества Артема Веселого — проявилась уже в самых ранних его произведениях. Позднее свою журналистскую работу в 1917–1922 годах писатель назовет «Порой оголтелого ученичества».

1917. Мелкие рассказы и очерки о фронте и деревне печатались в Самарских большевистских газетах «Приволжская правда» и «Солдат, рабочий и крестьянин». Псевдонимы — Гурьянов, Лукьянов, Колумб, Н. Кочкуров и др. — не помню ⁹.

К своему окончательному литературному имени Николай Иванович Кочкуров, по его собственным словам, «шел трудно». Кроме названных им псевдонимов, он подписывался: Артем Задира, Баранов И., Ив. Артемов, Ив. Кукушкин, Ив. Лаптев, Коммунист Сидоров, Константинов Н., Красный Лапоть, А. Лукьянов, Н. К., Н. К-ов, Н. К-ров, Невеселов, Невеселый А., Сидор Веселый, С. В., Сознательный крестьянин, Угрюмый.

С августа 1922 года он отбросил прежние псевдонимы, оставив один — Артем Веселый.

В Самаре советская власть была провозглашена в ночь с 26 на 27 октября 1917 года на общегородском митинге в театре «Олимп».

«К восьми часам вечера здание театра было полным-полно, — вспоминала Ольга Миненко-Орловская. — Но странно: ни крика, ни шума. Говорят вполголоса. Все чувствуют величие наступающего момента.

Собрание открыл Валерьян Владимирович Куйбышев.

— Товарищи! Вчера в Петрограде произошел революционный переворот…

Когда утром 27 октября ликующая толпа новых хозяев России выкатилась из здания „Олимпа“, Артем дождался у входа двух рабочих Трубочного завода.

Он заключил их в свои широкие объятия, трижды поцеловал и сказал:

— Поздравляю, отцы, с первым в жизни праздником!» ¹⁰

Кочкуров становится членом редколлегии «Приволжской правды». С ноября он вошел в состав редколлегии газеты «Солдат, рабочий и крестьянин». По призыву Самарского губкома записался бойцом в отряд Красной Гвардии. В конце декабря 1917 года с мандатом Самарского губкома партии направился на Западный фронт агитировать солдат за прекращение войны.

На другой день я был готов в поход — красногвардейская шинель, домашняя шапка и дырявые валенки. Вокзал, теплушка, солдатня, мешочники […]

Под Тулой — крушенье, несколько теплушек были разбиты в щепы, две скатились под откос. Отсюда с эшелоном матросов — на Москву. […]

За Смоленском, в сторону фронта, поезда идут почти пустые. Спускаюсь с крыши в мягкий вагон и отсыпаюсь на плюшевом диване…

— Двинск, дальше поезда не ходят, вылезай, служивый, — в дверях купе стоит с веником в руке проводник.

Вокзал загажен, выбиты стекла, в зале 1-го класса митинг… И за вокзалом — митинг; как жаль, что тогда никому и в голову не приходило записывать речи митинговых ораторов — вот была бы книжища и для историков, и для словесников.

Двинск — это уже фронт. Где-то в двадцати километрах на северо-запад — линия немецких окопов […] ¹¹

Рассказы попутчиков, выступления на митингах, голодные солдаты в окопах, условия их жизни («землянка похожа на звериную нору»), — все вспоминалось Артему Веселому, когда он работал над романом «Россия, кровью умытая».

Но это — через несколько лет. Пока же, вернувшись в Самару, Николай Кочкуров по горячим следам пишет очерки «На фронте» и «В дороге».

В вагон-теплушку пассажиров набилось полно. Вторые сутки я лежу на нарах, припертый к стене мешками, людьми. Некоторые едут на крышах. […] У нас в вагоне было тоже ненамного лучше, чем на крыше. В стенах и потолке зияли широкие щели, отчего в вагоне все время ходили сквозняки. Достаточно было затопить железную печь, и вагон наполнялся удушливым дымом, который ел глаза, захватывал дыханье.

Однако ж, несмотря на то, что вагон был буквально полон, на каждой станции, где останавливался поезд, к нам просились и лезли сотни людей. […]

— Сунь ему горячей головешкой в рожу, — советует кто-то из темного угла вагона…

Многих сталкивают обратно, под колеса уже бегущего поезда, некоторые счастливцы остаются и минут через пять уже заводят дружескую беседу с теми, кто их сталкивал. Кругом кипят споры. […]

— Эх-хэ…хе … дожили… времена наступили, нечего сказать, погибает Россия, а никто и в ус не дует… [Реплика принадлежит «господину в богатой шубе»].

Мужичок сдергивает шапку, встряхивает кудластой серой головой и уверенно говорит:

— И… и… милый, не беспокойсь, за нашу то есть Рассею не сумлевайся. Она вывернется ¹².

В декабре 1917 — январе 1918 года отряды уральских и оренбургских казаков выступили против советской власти. Образовался Оренбургский фронт…

15 мая Самарская губерния была объявлена на военном положении, редакция послала Кочкурова в командировку в уездный город Бузулук, которому угрожало нападение казачьей Оренбургской армии генерала Дутова.

Через неделю Кочкуров вернулся в Самару с материалами о событиях в прифронтовых районах. Несколько заметок и сообщений «от нашего корреспондента» он опубликовал в газете «Солдат, рабочий и крестьянин» за подписью Н. Кочкуров и Колумб — «Во власти бандитов» «Деревенские кулаки и Дутов», «С фронта» и другие ¹³.

Николай Кочкуров записался добровольцем в боевую дружину и принял участие в решающем бою за Самару у села Липяги 4 июня.

Наша боевая дружина коммунистов из Самары была выслана на фронт под село Липяги, в 1 2 верстах от города.

Прибыв к месту назначения, мы на окраине села вырыли две линии окопов и стали ждать наступающих с Волги чехов.

На другой день к нам на подмогу прямо с Оренбургского фронта прибыл Северный летучий отряд моряков-балтийцев […]

Чехи подтянулись и ударили в штыки. Наши части, лишенные общего руководства, штыкового удара не приняли и обратились в паническое бегство.

И только отряд моряков не побежал. К нему присоединилась маленькая группа из нашей дружины.

Залегли у железнодорожной насыпи и больше часа вели бой с численно превосходившим нас противником.

Моряки дрались, как львы, и ни один из них не вышел живым из этого боя. По широкой степи раскиданы их косточки.

Какова же судьба бросившихся в бегство?

Позади второй лини окопов протекала речка Татьянка. Больше тысячи человек чехи здесь захватили в плен.

Товарищи, не захотевшие сдаться, бросились вплавь. На воде чехи подстреливали их и множество потопили.

Потом пришлось бежать по раскисшим от половодья лугам и, кроме Татьянки, переплывать Дубовый ерик[5], Орлово озеро, Говнюшку, Сухую Самарку и только в количестве тридцати человек к вечеру этого дня мы добрались до Самары ¹⁴.

Солдаты гарнизона, остатки разбитых отрядов и члены боевой дружины коммунистов пытались защищать Самару. Во время артобстрела Николай Кочкуров был ранен осколком шрапнели.

Утром 8 июня город был сдан.

Пленных красноармейцев и коммунистов белочехи расстреливали без суда.

Бабушка рассказывала:

«Добрые люди доставили Николая в больницу. Он был ранен в колено. Сделали перевязку. Скоро в больницу нагрянули чехи. Офицер с солдатами обходили палаты, выискивали раненых. У кого рука забинтована, у кого голова. Раненых солдаты вытаскивали во двор и тут же расстреливали. Подошли к Николаю. На нем бинтов не видно, сказал, мол, малярией болею.

Офицер велел засучить рукава рубашки, потом штанины. Слава Богу, у кальсон был узкий манжет и через колено не поднялся.

Поздним вечером дедушка подогнал закрытую пролетку к больнице, Николай вылез в окно, и они уехали из города».

Залечивая рану, Николай Кочкуров некоторое время жил на даче у Мундецен.

«Он приехал к нам на Красную Глинку, — вспоминала Эмилия Ивановна Мундецен. — Ходил с палочкой, прихрамывал. Когда чехи проверяли документы, выдавал себя за студента. До сентября Николай Иванович безвыездно жил на Глинке, затем перешел через фронт и добрался до Саратова» ¹⁵.

В Саратове, где в эвакуации находился Самарский губревком, Кочкуров работал в «Приволжской правде», редактором которой был Н. И. Смирнов.

В октябре в Самаре восстановилась советская власть.

Николая Кочкурова губком партии направляет для организации издания газеты в уездный город Мелекесс Самарской губернии.

Бабушка вспоминала:

«Зимой восемнадцатого, незадолго до Рождества, Николая послали в Мелекесс, велели наладить там газету. Выдали шапку, новые валенки и хороший романовский полушубок. Я, было, порадовалась: такому век сносу не будет, да Николай сказал, что одёжу потом надо вернуть».

В Мелекессе Кочкурова избирают членом, а потом — председателем уездного комитета РКП(б).

Он начинает готовить материл для первого номера газеты «Знамя коммунизма» и выпускает его 29 декабря 1918 года.

Автором большинства публикаций был главный редактор Николай Кочкуров.

В Партийном архиве Самары обнаружились материалы, связанные с работой Николая Кочкурова в Мелекессе.

«В бытность Н. И. Кочкурова председателем Мелекесского укома и редактором газеты „Знамя коммунизма“, он на страницах газеты резко выступил против безобразий и беззаконий, которые совершали проникшие в ЧК авантюристы. Уездный комитет партии и уездный исполком поддержали выступление газеты, однако авантюристы из ЧК отказались подчиниться укому и уисполкому» ¹⁶.

В № 1 в заметке «От редакции» Кочкуров заверяет читателей, что в газете «будет писаться вся правда, будут беспощадно клеймиться все проступки лиц, примазавшихся к Советской власти».

Товарищи! Пишите в редакцию проверенные факты о незаконных действиях тех или других лиц, приходите и сообщайте устно.

Нет ни одного номера «Знамени коммунизма», в котором бы не печатались сведения о злоупотреблениях ЧК и советских работников.

Несколько примеров:

«Горячая кровь» — об избиении членом ЧК арестованного гимназиста (№ 1), «Генеральские замашки» — комиссар продовольствия незаконно арестует крестьян (№ 4), «Недостатки механизма»: «Из сел жалобы на безобразия, творимые там деревенскими Советами: чрезвычайный налог взыскивают, не выдавая расписок, ночью врываются в дом вооруженные и требуют взятки. Отбирают у крестьян овец и свиней и пируют в стенах Совета…» (№ 5).

Вскоре на заседании Самарского бюро губкома «слушалось заявление т. Кочкурова о действиях Мелекесского чрезвычкома»; по его настоянию создается следственная комиссия для расследования злоупотреблений, допускаемых уездной ЧК.

Самарский историк и краевед Ф. Г. Попов пишет, что 7 января 1919 года «Бюро губкома РКП (б) заслушало доклад П. П. Звейнека о злоупотреблениях работников Мелекесской уездной чрезвычайной комиссии. Постановлено передать суду весь состав комиссии. Мелекесскому укому предложено делегировать Н. И. Кочкурова в новый состав учека в качестве представителя партии».

Как член этой комиссии Кочкуров довел до сведения губкома, что «беззакония, которые допускали работники Мелекесской ЧК, вызвали недовольство крестьянства, в результате чего резко сократилась сдача хлеба по продразверстке. Губком постановил отдать под суд весь состав Мелекесской Чрезвычайной комиссии, а Кочкурову предоставил право представителя губкома в ЧК с функциями контролера» ¹⁷.

В ответ на разоблачения «совбуров» [советских буржуев] редактор получил анонимное письмо с советом «держать язык за зубами».

«Однажды Николай Иванович выехал в село Новая Майна. Когда он вернулся в редакцию, его невозможно было узнать. Овчинный полушубок, в котором он обычно выглядел аккуратным и подтянутым, был изодран в клочья. И без того серьезное лицо редактора было суровым.

Как стало известно позже, на Николая Ивановича напали кулаки. Имея при себе оружие, он предпочел все же не прибегать к его помощи и вступил в рукопашный бой» ¹⁸.

Николай Кочкуров помещает в газете не только статьи и заметки, но выступает как автор рассказов и очерков — «Братья Рулевы» (№ 1), «Там, на полях» (№ 2). В 4-м номере он опубликовал «Черные дни. (Деревенский рассказ)».

[…] Как далекие, глухие раскаты грома, доносились до Репьевки вести о происходящей где-то титанической борьбе. Первые вести привезли односельчане, ездившие в уездный город с хлебом. Слышно было, что где-то идут чехословаки, и в некоторых местах рушится власть большевиков, власть, стоящая за бедный народ. В следующее воскресенье в соседнем селе Спасском поп в проповеди более подробно растолковал происходящие события, после был отслужен молебен, и поп с дьячком со слезами на глазах молили Бога о даровании победы над большевиками.

В этот же день зажиточные мужики ликовали и на сходке грозили расправиться со всеми большевиками-односельчанами, а таковых было немало.

Выступать против Советов открыто кулаки еще боялись и говорили:

— Нам все равно, властвуй хоть Миколай, хоть Ермолай, только порядок давай.

Весть о разгоне в некоторых местах рабоче-крестьянского правительства была для репьевских бедняков неожиданной, а потому они в первое время растерялись и не знали, что делать.

Через три дня через деревню прокатился разбитый отряд красных и скрылся в степи.

Вслед за ним, как стая кровожадных волков, промчалась сотня казаков, к которым особенного доверия деревня не питала еще с пятого и шестого годов, когда эти же казаки приезжали на усмирение и секли мужиков нагайками.

Прошла еще неделя. В Репьевку приезжал конный отряд вооруженных людей, арестовал председателя Совета фронтовика Павла Лопухова и уехал.

В деревне наступило относительное спокойствие Крестьяне горячо взялись за косьбу. Время не ждало… ¹⁹

В феврале 1919 года Самарский губком отозвал Кочкурова на партийную работу в Самару. Это решение вызвало протест президиума Мелекесского комитета партии: «Просим сообщить, по каким причинам отзывается вами Кочкуров. Здешняя организация не освобождала его от должности редактора. Останавливается выход газеты» ²⁰.

Николай Кочкуров вернулся в Мелекесс и некоторое время продолжал редактировать «Знамя коммунизма». Всего он выпустил 19 номеров.

В начале марта 1919 года в Поволжье начались крестьянские волнения. Три дня спустя Мелекесский уезд и город Ставрополь Самарской губернии были объявлены на осадном положении. Под Мелекессом и Сенгилеем появились красноармейские части, присланные из Симбирска. Мятежники были разгромлены.

Николай Кочкуров отправляется в районы, где недавно действовали восставшие. Расспросив участников разгрома мятежников и свидетелей, он пишет очерк «Мятеж в Ставропольском районе» и статью «К ликвидации Ставропольского мятежа» ²¹.

События, связанные с крестьянским восстанием, найдут отражение в его повести «Страна родная».

В конце марта Николая Кочкурова назначают редактором вновь созданной вечерней газеты губкома и губисполкома Самары «Красный листок».

Первый номер «Красного листка» вышел 16 апреля.

Главная тема очерков, статей и заметок «Красного листка» — борьба на восточном фронте ²².

Статьей «Год назад под Липягами» Николай Кочкуров отметил годовщину «чехословацкого нашествия».

Продолжая начатую в «Знамени коммунизма» борьбу с «примазавшимися к советской власти», Кочкуров публикует очерк «Подвиги советских работников и коммунистов в провинции», в котором указывает на опасность перерождения отдельных членов партии:

Рабочий или крестьянин, всю жизнь работавший на капитал, теперь вдруг попадает к власти и у него является стремление пожить «на широкую ногу» — хлебнуть из чаши наслаждений…

Долой привилегии! Долой мещанский коммунизм!

Все коммунисты, все советские работники должны встать на одну доску со всей беднотой города и деревни. Должны вместе с трудящимися массами делить радость и горе, нести тяготы и лишения, вызванные хозяйственной разрухой. Только тогда можно надеяться, что среди населения увеличится слой, сочувствующих Советской власти ²³.

Летом 1919 года Николай Кочкуров ушел добровольцем на деникинский фронт.