Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской

Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской

Ольга Ксенофонтовна Миненко-Орловская (1901–1967). Землячка Артема Веселого. Журналист и историк. Репрессирована, но вскоре освобождена. Участница Великой Отечественной войны. После войны — преподаватель истории.

Как-то зимой двадцать третьего года Артем неожиданно приехал из Москвы в Самару. Морозы стояли двадцатиградусные. Он вошел в бескозырке, матросской тельняшке и матросской куртке. Его щеки, нахлестанные ветром, как всегда, пылали темным румянцем (его мать, Федора Кирсановна, шутила, любуясь сыном, что о них можно спичку зажечь), но я слишком хорошо его знала, чтобы не уловить в глазах грусть и тревогу.

Дома у Артема было не все благополучно. Болела Федора Кирсановна, у молодой жены, готовящейся стать матерью, обнаружили туберкулез. Я долго думала: чем помочь? Вдруг меня осенило. У моего отца в селе, где он учительствовал, был дом и большой хороший сад — гектара два. Там жила наша бабушка, но уже с полгода назад она умерла.

— Артем, — сказала я, — мы с братом будем рады, если дом возьмет Федора Кирсановна. Пусть едут туда с Гитей, засадят огород — они там быстро поправятся…

Артем просиял и рассердился одновременно.

— Да ведь в этом саду можно посадить великолепный росток коммунизма, — сказал он, — а ты — Федору Кирсановну! Коммуну туда или детский сад по крайней мере! […]

В Кинзельку — мое родное село — мы приехали ночью. Наутро Артем взялся за организацию коммуны. Первым делом пошли по бедняцким дворам «подогреть сердца». На это Артем был мастер. Помню, как говорил Артем бедняку по прозвищу Кутырь[130]: «Жил ты на свете без праздника, наподобие как вол в ярме, и имя тебе в насмешку определили: „Кутырь“. А теперь советская власть открыла тебе дорогу к счастью». […]

В первый день в коммуну записалось семь семей.

Собрали в школе организационное собрание. На собрание пришло все село. Кулаки выступили против коммуны […]

Интересно было наблюдать Артема на крестьянских собраниях. Он никогда не выступал вначале. Сидит, подперев щеку, с застывшими чертами и вроде как бы равнодушно слушает, кто что говорит, до тех пор пока не возьмет людей на учет и не прояснится картина соотношения сил. Тогда он встанет, воинственно прямой, веселый и едкий, и начнет бросать по намеченной цели словами тяжелыми и горячими, как камни, выхваченные из огня.

Сначала все шло хорошо. Растерявшиеся кулаки под разными предлогами начали подаваться к выходу.

— Кум, дай огниво, пойду покурю, — сказал один из них, направляясь к двери.

Ему ответили хохотом:

— Тебе уже дали прикурить! Вон на трибуне и кремень и огниво!

Но под конец произошел маленький инцидент. Секретарь сельсовета, сын одного из кулаков, узнав, что приезжий чинов и мандатов не имеет, поехал в волость за помощью. Уже проголосовали за организацию коммуны, когда на собрание заявился начальник из волости.

— Вы кто такой будете? Ваш мандат? — обратился он к Артему.

— Коммунист, — отвечал Артем, — и других мандатов, кроме этой книжечки, не имею.

— Что вы тут делаете?

— То, что положено делать коммунисту: сажаю ростки коммунизма, вам помогаю, потому что вы просмотрели эту возможность ⁵.

[Выяснив, что у приезжего москвича действительно нет мандата, волостной начальник признал голосование собрания «за коммуну» не имеющим законной силы].