Post scriptum Ольги Александровны

Post scriptum Ольги Александровны

«Дорогой мой, душевный друг! Стыжусь, как давно не писала. Путешествия, попытки прирасти к дому, снова санаторий… Силы появились, но их недостаточно. Быстро устаю и много времени провожу в горизонтальном положении. Не только писать или рисовать, не могу напрягать мысли.

Болят швы, всё ещё лилово-красные, местами очень толстые и широкие. Так болят. Особенно к погоде. Замираю от боли и останавливаюсь на ходу. Но ничего ненормального в этом нет. Конечно, это не «пустяковая» оказалась операция, как казалось доктору Клинкенбергу, но зато теперь удалены абсолютно все опухоли.

Была в церкви в Гааге, говела у приехавшего из Бельгии батюшки…

Снова санаторий, сестра-дьяконисса говорит — надо терпеть, первый год особенно тяжёл. Медикаментов никаких больше не принимаю. Дьяконисса очень немолода, плюс-минус 70. Она когда-то была директрисой в обсервационном (наблюдательном) доме для молодых преступниц. Какие истории я из неё вытягиваю! Целые романы. Много говорили об искусстве. Что меня удивило, она находит во мне талант юмора. Ещё она сказала:

— Неужели Вы не пишете? У вас большой дар видеть и передавать это другим.

Я этого за собой не знала. (?)

Но довольно обо мне. Как Вы, мой дорогой? Что за мука писать принимая во внимание посторонних! (Этих слов у тебя не будет, сейчас начну с другого нового листа.) Ради Бога, не сердитесь за моё молчание и не платите тем же. Как Марья Тарасовна и её сын? Кто на Буало, 91 хозяйствует? Вдруг нет никого, я в ужасе от этой мысли…

…Какое горе у Волошиных. Я напишу Марии Тарасовне. А М. Ф. Карская ликвидирует виллу. Мужа она любит, но работу вдвоём не найти. Дидук останется при ней, если она получит работу няньки…

…Милый мой родной Ванечка! Всё время рвалась тебе писать — была страшная кутерьма. Но наконец-то я получила хорошую прислугу. У Арнольда был бронхит.

Мария Тарасовна мне не ответила, от тебя пришла открыточка, из которой ясно только, что ты очень нездоров и даже не был в церкви…

…Дорогой Ванюша, толчее и кутерьме нет конца. 16 мая было у нас празднование так называемой бронзовой свадьбы (12 с половиной лет), такой в Голландии обычай, пришлось устраивать против нашего желания. И я, и мама, и Арнольд еле тащим ноги. Рабочие, особенно новый садовник, в лепёшку разбились, жена садовника была за хозяйку и за чаем, и за ужином, который я заказала в ресторане. Масса подарков. Утопаю в цветах, как в оранжерее. Ну, всё. Теперь буду беречься и отдыхать.

Что с тобой, умоляю, вели сообщить. Марья Тарасовна мне не ответила. Я бы хотела прислать тебе что-нибудь из вещей. Работу свою совсем забыла. Но с новой девушкой (прелестна, работящая) всё наладится, и я наконец буду принадлежать себе.

Наш Баттенштайн, к сожалению, слишком большая приманка слишком для многих. Вот и сейчас я смотрю в окно, как на пруду перед домом стоит цапля и выслеживает добычу. Красиво крадётся, изгибая шею. Никого не боится. Флопка ходит бомбой (не водородной). На днях появятся щенки.

Я всё-таки очень ещё слаба. И Арнольду, возможно, придётся делать операцию грыжи.

Будешь ли в церкви на Троицу? Мне грустно, что уже перестали петь «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ…» Вознесение, Троица — всё так… осязательно.

Напиши, Ванёчек, о себе, моя радость. Обнимаю. Оля».

Может быть, что-то из этих писем успело застать адресата, но ему их вряд ли читали. О цапле, о бронзовой свадьбе Ольги Александровны и Арнольда Бредиусов, о прелестной (надолго ли?) новой работнице… нет, не до того.

Всё, что бывает с людьми перед финалом, требует смирения, но его ещё нет в Ольге Александровне. Успеет ли отказаться от «видимости жизни»? От «мяса жизни», как писал своей дружке Иван Сергеевич? Мы не узнаем никогда, да и надо ли знать.