Смешная история на хоре

Смешная история на хоре

На хоре в музыкальной школе (его ведёт директор Любовь Григорьевна), произошла курьёзная история. Причём, на первом же занятии, на которое я пришла.

В хоре человек двадцать девочек. Большая половина поёт первым голосом. Человек семь – вторым. И только три человека поют третьим голосом: Аня-большая, ещё одна девочка и я. Поём на три голоса популярную в то время песню «Летите, голуби, летите».

Итак, поём!… Хорошо поём, душевно. Но Любовь Григорьевна прерывает наше пение резкими хлопками:

– Стоп, стоп, стоп! – Она внимательно и строго смотрит на нас: – Девочки! кто гудит?

Мы недоумённо переглядываемся – никто не гудит.

– Так, начнём сначала!

– «Летите, голуби, летите!… Для вас нигде преграды нет…»

Любовь Григорьевна вновь останавливает нас резкими хлопками:

– Девочки, кто всё-таки гудит? что за шутки? – Она уже начинает сердиться, а мы в полном недоумении. – Заново! но без этих шуток!

Поём… Любовь Григорьевна внимательно наблюдает за каждой из нас. Допели песню до конца. Тишина.

– Так, теперь поёт только первый голос, – говорит Любовь Григорьевна.

Спели.

– Теперь – поёт второй голос, – говорит Любовь Григорьевна.

Спели.

– А теперь – поёт третий! – говорит Любовь Григорьевна строгим голосом.

Поём… поём… Да так стараемся! Прямо из кожи лезем.

Любовь Григорьевна внимательно слушает и как-то странно смотрит на меня. «А я-то тут при чём?» – испуганно думаю я и пою с ещё большим старанием.

Спели. Тишина…

Любовь Григорьевна продолжает в грустной задумчивости разглядывать меня. Мне становится очень неуютно под её взглядом.

– Деточка, – говорит она каким-то жалостливым голосом, -. дело в том… – Она замялась, подыскивая слова. – Дело в том, деточка, что у тебя оказался очень низкий и очень сильный голос – ты всех заглушаешь. Поэтому мне и показалось вначале, что кто-то гудит. Что же мне с тобой делать?…

Я молчу. Что я могу сказать? Я не замечала раньше за собой таких свойств. И решительно не знаю, что с ними делать.

– Скажи, – говорит Любовь Григорьевна ласково-извиняющимся тоном, – тебя не очень огорчит, если… если я предложу тебе не ходить на хор?

– Да нет, вовсе не огорчит, – говорю я, а сама внутри прыгаю от радости: мне никогда не нравилось хоровое пение.

* * *

– Ура! мне не нужно ходить на хор! Сама директор меня от него освободила! – сообщаю я домашним.

– Почему?

– У меня слишком сильный голос!

– Странно, – говорит мама, – разве за это выгоняют с хора?… Может, мне пойти поговорить с учительницей?

– Ой, мамочка, не надо, прошу тебя, я ведь не собираюсь быть певицей.

На этом мои голосовые упражнения и кончились, едва начавшись.

* * *

Потом, спустя много лет, когда я буду заниматься на актёрских курсах, наш преподаватель скажет мне:

– Вы куда-то прячете свой голос. Вам надо его освободить, выпустить на волю, отчего вы так боитесь это сделать?

– У меня слишком громкий голос, я стесняюсь его.

– Это у вас-то слишком громкий голос?! Что за чепуху вы говорите? Вас едва слышно!

И когда, после долгих усилий и разнообразных упражнений по снятию мышечных и психологических зажимов, мне, наконец, удаётся это – освободить на волю того, кто всю жизнь жил в клетке – преподаватель изумлённо воскликнет:

– Послушайте, да у вас потрясающей силы и красоты голос!

– Вы шутите? Вы смеётесь надо мной?

– Ничуть! Только вы совершенно не умеете своим голосом пользоваться. Как же так? Владеть таким богатством – и не пользоваться им! Как же так?…

А вот так. Всю жизнь я стеснялась своего голоса, полагая, что я не говорю, а «гужу». Чтобы никого не заглушать, я предпочитала лучше отмалчиваться. На мой патологический страх речи теперь накладывалось ещё и убеждение, что у меня вообще «какой-то не такой, неправильный голос».

Отныне я старалась или говорить тихо, еле слышно, как-нибудь так – понезаметнее. Или – молчать.