«Неужели какой найдется?..»

«Неужели какой найдется?..»

На Октябрьскую — снова на Октябрьскую: сколько же счастливых воспоминаний, славных событий связано в нашей семье с торжественными днями праздника революции! — справляли свадьбу Бориса.

Юра и Валя приехали по телеграмме, привезли подарки, вино. За свадебным столом Юра был весел, кричал молодым «горько!», подбадривал смущавшихся Бориса и Азу:

— Привыкайте не бояться, прямо людям в глаза смотреть...

А Борису шутливо пригрозил:

— Будешь обижать Азу — я на тебя живо управу найду.

Уезжая после праздника, сказал:

— Теперь уже, думать надо, не скоро в Гжатск выберусь. Так что жду вас у себя.

Родителям давно не терпелось посмотреть, как устроились и обжились на новом месте Юрий и Валентина, и, естественно, сразу же последовал вопрос:

— А когда удобней приехать?

— Решайте сами. Хотите, Новый год вместе встретим, под елкой в лесу посидим. Здорово ведь — лес, тишина, снег и настоящая елка!

Так и условились: на Новый год. Не знаю почему, но эта поездка не состоялась. Сейчас не припомню уж, какие причины заставили нас встретить шестьдесят первый дома.

В конце февраля или начале марта пришло письмо от Юры. Укоризненно напоминая, что мы не сдержали слова, не навестили его, он настаивал: на день рождения жду у себя непременно. Писал о том, что Вале скоро придется лечь в больницу, что ему очень кстати будет помощь мамы и что никаких причин отказа он не принимает.

— Надо ехать. Собирай, мать, подарки,— распорядился отец.

Мы проводили родителей, а сами — подвела опять-таки занятость на работе — решили ограничиться поздравительными телеграммами.

Отец прожил у Юры с неделю, кажется.

— Ну как, ничего погуляли? — спросили мы, когда он вернулся домой.

Отец махнул рукой.

— Какое там! Совсем не бывает дома Юрка. Встает и уходит рано, возвращается поздно. Как еще Валентина терпит его?

Он долго не мог успокоиться, все сокрушался:

— И что она за служба такая, когда у человека вроде и дома нет. Два праздника сразу: седьмого внучка родилась, Галя, девятого у него день рождения, а мы и за столом толком не посидели, не поговорили по душам. И товарищи его, другие офицеры, кто к нему заходил, все такие же занятые, беспокойные. Тоскливо мне стало — я и уехал.

Мама задержалась в гостях еще на две недели: Вале, не окрепшей после родов, трудно было одной управиться с детьми.

А когда я двадцать седьмого марта встретил на вокзале маму и привез домой, она с порога, освобождаясь от шали и пальто, сообщила:

— Юра-то наш в дальнюю командировку скоро отправляется.

— В какую дальнюю?

— А уж и не знаю,— вздохнула она,— не назвал адреса. Спрашиваю его: куда, мол, сынок, а он только и намекнул, что, мол, так далеко поеду, как никто еще не ездил.

— Куда же это? — подумал вслух отец.

— При нынешних-то возможностях хоть куда,— вставил я.— Поди, за границу пошлют.

— Тогда куда же? И как это ты не выведала? — укорил маму отец.— Будь я на твоем месте — точно разузнал бы...

Подступились мы к маме с расспросами, но больше относительно предстоящей командировки ничего не могла она сказать.

Задал нам Юра загадку!

И до чего же, думается сейчас, до чего же все-таки слепы и наивны мы были. Недогадливы...

Ведь тогда еще, в дни ее гостеваний у Юры, состоялся у матери с сыном разговор, который на многое мог бы открыть нам глаза.

И состоялся он, кажется, за день или два до рождения Галинки.

В тот день, до самого вечера, мама была в квартире одна. Ни телефонные звонки, ни звонки в наружную дверь не беспокоили ее. Это было немного непривычно, потому он и запомнился хорошо, тот день. Мама приготовила ужин, заскучав, взяла в руки газету.

Юра вернулся поздно. Принял душ. Надев спортивный тренировочный костюм — так он всегда ходил дома,— сел ужинать.

— Что это тебя так увлекло там? — спросил он маму, указывая на газету.

— Да вот, сынок, пишут, что уж вроде и кабину испытали, в которой человек в космос полетит.

— Дела...— неопределенно отозвался Юра.

— А я вот все думаю,— чистосердечно призналась мама,— думаю все: какой же человек согласится в этакую даль полететь? Неужто дурак какой найдется? Ведь это ж шальным надо быть — на такое решиться.

Она не договорила — Юра уронил вилку, отвалился на спинку стула и захохотал. Он смеялся от души и так долго, что мама не на шутку испугалась за него.

— Почему же непременно дурак? — весело полюбопытствовал он.— Дураку, я думаю, в космосе делать нечего.

— Так-то оно так,— не сдавалась мама,— да ведь рассудительный, серьезный человек откажется от этой затеи. Голову-то потерять трудно ли? Вот Мушку с Пчелкой запустили, а они сгорели.

Юра отложил вилку и нож.

— Понимаешь, мама... Любое новое дело всегда связано с известным риском. Сколько летчиков принесло в жертву свои жизни, пока самолеты научились летать. Но ведь авиация нужна людям — не будешь же ты с этим спорить. И космонавтика тоже нужна. Мы уже не можем ограничивать свои знания о Вселенной пределами одной Земли, нам уже тесно на Земле. Не проникнуть в космос, когда есть такая возможность, значит, обкрадывать самих себя. Это и для науки, и для народного хозяйства нужно. А техника космическая у нас, я думаю, надежная. И потом, в ее сооружение государство вкладывает большие средства. Так что дураку, как ты изволила выразиться, космический корабль доверять нельзя. В копеечку станет... Да и велика ли будет нам честь, если мы первыми в мире пошлем обживать космос неумного человека?

— Я это понимаю, сынок, а все же страшно.

Ничем не выдал себя Юра в этом случайном разговоре, не показал матери, что сказанные ею слова могли обидеть его. Впрочем, почему обидеть? Она же от простоты своей, от чистого сердца высказалась...

Справедливости ради нужно напомнить, что в это время Юра и сам еще не знал, кому предстоит стать космонавтом-один.

А провожая маму в Гжатск, прощаясь с нею, Юра все-таки полушутливо намекнул о командировке, причем в такие дали, куда еще никто не ездил.

От этой застольной беседы до прыжка в космос оставалось немногим более месяца. В полях мели снега, но мартовские ветры уже полнились теплым весенним дыханием.