Немцы!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Немцы!

Не удалось нам бегство из Клушина.

Утром Зоя и Юра, делать нечего, привычно отправились в школу. Директор — им был Петр Алексеевич Филиппов, муж нашей учительницы Ксении Герасимовны,— встретил школьников в дверях.

— Занятия, ребята, сегодня не состоятся,— печально сказал он.— И когда начнутся снова, сказать  определенно не могу. Ступайте  по домам.

Все ребята вышли на улицу. У магазина, громко судача о том о сем, стояли женщины: поджидали, когда препожалует на работу завмаг Егоров. Особой аккуратностью заведующий магазином не отличался, но в селе к этому привыкли, не жаловались.

Утро было хмурым, сереньким, взглянешь в небо и поймешь: в дождях перебоя не будет.

Немцы появились неожиданно со стороны Пречистого. Десятка полтора их было, немецких солдат в зеленых мундирах. Они спокойно ехали на мотоциклах с колясками и пулеметами, и фонтанчики жидкой грязи из-под колес высоко взметывались над их головами.

Завидев солдат в незнакомой форме, женщины от магазина бросились врассыпную, ребята же побежали прятаться в школу. Тотчас над их головами просквозила пулеметная очередь, вслед донеслось властное:

— Цурюк! Назад!

Подчиняясь команде, женщины вернулись к магазину, сбились у его дверей, стараясь спрятаться друг за дружку. Но спрятаться было некуда — за их спинами уже толкались перепуганные школьники.

Из коляски одного мотоцикла выпрыгнул на землю немец в фуражке с невиданно высокой тульей и витыми погонами на мундире — вероятно, офицер; узкоплечий и узкозадый, он прошелся, разминая затекшие ноги.

— Вишь гусь какой, прямо аршин проглотил,— вполголоса осудил кто-то в толпе.

Офицер повернулся к солдатам, отдал команду. Тотчас зашевелилось дуло пулемета на его мотоцикле, нацелилось в толпу, откатывая ее и пригвождая к стенке. Другие машины, фыркнув моторами, развернулись полукружьем, взяли под прицелы пулеметов близлежащие улицы и строения, памятник комиссару Сушкину, школу, клуб, сельсовет.

Офицер сделал несколько шагов вперед, остановился перед женщинами, долго и небрежно рассматривал каждую из них. Толпа затаила дыхание — ждала: что-то будет?

— Где есть красный армеец? — спросил он, старательно выговаривая каждое русское слово.

Никто и рта не раскрыл в ответ — перепуганные женщины молчали.

— Я спрашиваю: есть в селе русский солдат? — повторил офицер нетерпеливо.

Тут произошло нечто странное: растолкав толпу, пробилась вперед миловидная и неплохо одетая бабенка. В руках она держала квохчущую курицу. Подойдя к офицеру вплотную, поклонилась ему в пояс, протянула на прямых руках хохлатку, ломая голос, объяснила:

— Красный боец бежал. Совсем бежал. Будь добр, господин офицер, не погнушайся русским обычаем — прими курочку в подарок.

Офицер с недоумением посмотрел на нахальную бабенку, повернулся к ней спиной, что-то сказал солдатам. Несколько человек остались у пулеметов, остальные повыпрыгнули из колясок, бросились к дверям сельсовета, школы, церкви, расталкивая женщин, устремились к магазину. Посыпались под ударами прикладов стекла.

— Ступайте по домам,— разрешил офицер женщинам. Повторять команду ему не пришлось — в мгновение ока площадь опустела. На дороге осталась только одна бабенка: стояла в нелепой позе, держа в вытянутых руках сникшую от бесплодных усилий  вырваться хохлатку; стояла и не знала, видимо, как ей поступить — бежать ли вслед за другими, ждать ли...

Офицер подошел к  ней, показал на курицу:

—               Брось!

Выпущенная на свободу хохлатка радостно закудахтала, опрометью кинулась в канаву, под защиту мокрых лопухов. Выстрел с мотоцикла пересек ей дорогу — несчастная птица перекувыркнулась через голову, забила крылом.

Офицер улыбнулся женщине, двумя пальцами коснулся ее подбородка.

— Как тебя зовут?

 Весть о том, что немцы наверху, у сельсовета, молнией добежала до нашего конца улицы. Мать и отец встревожились: где там Зоя с Юрой?

— Сходил бы, Валентин, посмотрел осторожненько. Да на глаза немцам не очень-то лезь,— сказал отец.

Мама было набросила платок на голову: сама, мол, разузнаю что к чему, но отец не разрешил:

— Сиди дома. Вальке что — он парень верткий.

Сестру и брата я встретил на полпути от дома.

— Уехали назад немцы,— с ходу сообщил Юра.— Кур постреляли и уехали.

— И магазин ограбили,— добавила Зоя.— Что могли — взяли, в колясках увезли. Теперь там наши добирают.

— Какие наши?

— Какие-какие! Свои, деревенские. Кто что успел, то и схватил...

Это показалось мне невероятным: чтобы наши колхозники да подняли руку на свой магазин?!

— Ты, Зойка, беги домой, а то там волнуются,— сказал я сестре,— а мы с Юрой пойдем посмотрим.

Сельмаг озирал улицу пустыми глазницами окон, двери его были распахнуты настежь. Робея, перешагнул я через порог. Пискнуло под ногами раздавленное стекло, а дальше ступить я не решился— пол был засыпан мукой и солью, истоптан множеством сапог.

У дверного косяка, прямо над моей головой, висел на гвозде новехонький хомут. Не знаю, зачем, но я снял его, надвинул на согнутую в локте руку, позвал брата:

— Пойдем, домой.

— Брось, Валь, хомут, все равно у нас лошади нет.

Я покачал головой:

— Пригодится. Шагай быстрей.

Юрка, упрямец, рядом не пошел — отстал на несколько шагов: стыдился идти рядом. Да и мне, признаться, было не по себе: на виду у всего села несу хомут, не то чтобы ворованный, а все же... деньги-то за него я не платил. Но какая-то недобрая сила — другие брали, а я что, хуже? — толкала меня вперед, заставляла ускорить шаги.

— Отоварился? — услыхал я вдруг знакомый голос и, обернувшись на него, увидел Андрея Калугина, сторожа со свинофермы.

— Небогатый  куш,— посочувствовал он, приближаясь. От него здорово попахивало вином.— Раньше надо было поспевать. Тут самые шустрые мешками тащили...

Жаркая кровь прихлынула к моим щекам: я затоптался на месте, готовый провалиться сквозь землю вместе с этим проклятым хомутом. Юра бочком, не глядя на меня, проскочил мимо и бегом припустился по дороге.

— Немцы пришли и ушли, может — даст бог! — вообще стороной пройдут, оставят нас в покое,— рассуждал Калугин, привычно свертывая огромную самокрутку.— А уж кое-кто подумал, мол, все, полный капут Советской власти вышел. Подолом, что собачьим хвостом, закрутил, задницу германцу лизать готов, как, к примеру, Саня...— Он назвал фамилию.

— А что Саня? — не понял я.

— С подарком к его вшивому благородию — чтоб его черт забодал! — высунулась, куру неощипанную поднесла. Да он, вишь, забрезговал... А потом она поллавки домой и стащила...

Снова ощутил я на своей руке непомерную тяжесть хомута.

— Ладно, дядь Андрей, хватит тебе. Лучше я его опять в магазин отнесу.

Калугин ухмыльнулся, скривил губы:

— Чего уж там, волоки домой. Возвернется наша власть — тогда и принесешь обратно. Волоки и помни: люди — они ведь все видят, за всем примечают. А немцы, так я кумекаю, стороной прокатятся. Чего им у нас, в самом деле... Ступай, парень.

Он погрозил мне кривым, изъеденным махоркой пальцем и, чуть покачиваясь, побрел вдоль по улице.

«Когда придут наши — отнесу хомут в магазин. Я ж его и взял нарочно, чтобы какому-нибудь прощелыге не достался»,— утешал я себя, пытаясь уверовать в подсказанную стариком спасительную мысль. А на душе все равно было препаршиво.

* * *

Надежды Андрея Калугина не оправдались: не обошли нас немцы стороной. Через несколько часов после наезда мотоциклистов Клушино заняла крупная воинская часть.

Памятуя о просьбе Павла Ивановича, жил я в его доме, но теперь уже не один: немцы-квартирмейстеры подселили ко мне какого-то генерала со всей его немалочисленной свитой.

Только «подселили» — не то слово. Не я был хозяином в оставленном на моей совести доме...