«Пал смертью храбрых…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Пал смертью храбрых…»

Он был и проще, и доступней на этот раз, тот самый чернявый «товарищ уполномоченный» из района, что проводил в нашем селе первомайский митинг. В армейской гимнастерке, без знаков различия, туго перетянутый командирским ремнем — кобура с пистолетом на правом бедре,— вошел он в комнату сельсовета, куда собрались мы по вызову рассыльной.

— Здравствуйте, товарищи комсомольцы!

— Здрасьте! — отозвались нестройно.

— Вот какое дело, ребята...

Он подвинул к себе стул, оседлал его, положив руки на спинку, внимательным взглядом прощупал каждого из нас. Человек десять или двенадцать — все сверстники, дружки по улице и школе,— мы с интересом ожидали, что скажет он нам.

— Вот какое дело, товарищи! Я разговариваю с вами по поручению районного комитета партии. Есть данные, что в пределах района действуют фашистские шпионы и диверсанты. Это во-первых. Во-вторых, в окрестных лесах с некоторого времени появились дезертиры, предавшие Родину в трудный для нее час...

Наверно, его самого смутили собственные же высокопарные слова, он поморщился, поправился на ходу:

— В общем, всплывает всякое дерьмо, ставит палки в колеса...

Мы молча принимали тяжелую правоту его слов.

— Так вот, товарищи,— продолжал он,— районная партийная организация в каждом населенном пункте создает оперативные комсомольские группы по обезвреживанию шпионов и диверсантов, по выявлению дезертиров. Такая группа должна действовать и на территории вашего колхоза. Вооружиться рекомендую исходя из обстановки: охотничьи ружья, полагаю, в селе есть. Всех присутствующих здесь и будем считать членами оперативной комсомольской группы. Кто-нибудь против?

— Все за! — дружно закричали мы. Идея нам понравилась.

— Славно! Теперь стоит вопрос о старшем, о командире.

Он повертел в руках бумажку — список собравшихся в сельсовете, просмотрел фамилии.

— Кто тут будет Гагарин?

Я поднялся со скамьи.

— Это твоя мамаша работает на свиноферме?

— Работала,— поправил я.— Свиней-то нет больше.

— Помню, помню твою мамашу. Вот ты... как по имени-отчеству? Валентин Алексеевич?.. Вот ты, Валентин Алексеевич, и возглавишь группу, если, конечно, комсомольцы не возражают.

— Согласны! — опять закричали ребята.

— Ну и добро. Инструкции... впрочем, какие тут к черту инструкции? Патрулировать вам придется по ночам, к несению боевой службы следует приступать сегодня же. Колхозные кони — оперативность должна быть подлинной — поступают в ваше распоряжение. Все!

Мы гурьбой вышли из сельсовета. Низкие и тяжелые облака плыли над селом, обещая скорую осень и затяжные дожди.

Уполномоченный достал из кармана галифе коробку «Казбека», закурил, протянул папиросы нам. Коробка загуляла по кругу: все мы вдруг почувствовали себя очень взрослыми и наделенными большой ответственностью людьми.

 По праву командира оперативной группы оседлал я персонального председательского жеребца — вот уже два месяца скучал он без хозяина.

Мы выехали за околицу. Толпа мальчишек, в том числе и неразлучная троица: наш Юра — он явно гордился тем, что мне доверили командование группой, Володя Орловский и Ваня Зернов — бежала вслед за нами. Женщины глазели на нас из окон, от крылечек, и во взглядах их можно было прочесть и удивление, и насмешку, и жалость. Наверно, странное представляли мы зрелище: мальчишки верхом на заезженных клячах, кто в седле, а кто и просто так — охлюпкой, с безобидными дробовиками за спиной.

Сами ж себе мы казались грозной вооруженной силой, готовой без страха и сомнения, лицом к лицу, в упор встретить любую опасность.

За околицей придержали шаг, посовещались малость и пришли к единодушному мнению: окрестные леса, если будем держаться вместе, и за ночь не объедем. Разбились на группы по два-три человека, прикинули каждой участок.

Я остался в паре с Володей Беловым.

— Юрка,— крикнул я брату: мальчишки все под ногами у коней вертелись.— Шпарь домой, к утру диверсанта тебе привезу!

— А зачем он мне? — резонно возразил брат.

Солнце еще совсем за горизонт не ушло, но в лесу, куда мы вскоре въехали на рысях, было уже и сумрачно, и прохладно.

— Смотри внимательней,— шепотом предупредил я Володю.— Может, они где-нибудь костер жгут.

— Как же, станут они себя демаскировать.

Мы быстро и как-то незаметно для себя привыкли ко всяким, не знаемым прежде, словечкам из воинского обихода и умели при случае щегольнуть ими.

Темнело очень быстро, и вместе с надвигающейся темнотой надвигались на нас и неясные страхи. Наши кони почти вслепую, наугад продирались в лесной чащобе, с треском ломали кустарник, и треск этот, казалось нам, слышен был на много верст окрест. А ну как, думалось, не мы обнаружим шпионов или диверсантов, а они нас? Что-то будет тогда? У них, поди, и вооружение получше, и по одному они не ходят — группами.

Вдруг уже крадутся за нами, чтобы напасть со спины? А может, на мушке держат?

Не сговариваясь, по молчаливому соглашению торопливо пересекли мы лес и галопом выехали в хлебное поле, нащупали дорогу: звезды высвечивали прикатанный, прибитый большак.

Тихо, спокойно все. Где-то очень далеко, за Гжатском,— аж у Вязьмы, думать надо,— высверкивают в небе торопливые молниевые росчерки, погрохатывают раскаты грома.

«Пушки тяжелые бьют»,— догадались мы.

За хлебным полем начиналось другое — картофельное. И тут-то вот почувствовали мы оба, что отчаянно проголодались, и, наверно, поэтому нас осенило: если диверсанты не разжигают костра — разведем его мы. Смотришь, они и препожалуют прямо на огонек, тут мы их, голубчиков, и сцапаем.

Спешились, стреножили коней, картошки накопали, из старого омета надергали соломы, и заполыхал наш костер.

Печеная картошка оказалась очень вкусной. За день — весь день проработали на току — мы здорово приустали и потому, насытясь, избавясь от голода, прижались друг к другу, плечом к плечу, и незаметно уснули.

Пробудились одновременно, как от толчка, и... оторопели. Перед нами стояли четверо: трое в штатском — в телогрейках, в пальто, у одного за плечами русская трехлинейка, а четвертый — в шинели, и к солдатскому его ремню прицеплена граната. Физиономии у всех заросшие, немытые, видать, давно, и все с пристальным интересом рассматривают нас.

Костер наш давно потух, но и без того было светло: вон и солнце взошло, карабкается наверх.

Впрочем, нам с Володей было не до солнца.

«Прощай, мама родная! — пронеслось в голове.— Они. Бандюги! Сейчас пристукнут...»

Хотел подняться на ноги — ноги не подчинились. Плечом почувствовал, какая крупная дрожь бьет Володьку. И ружей наших не видно. Куда к черту они подевались?

— Хлопчики,— вежливо поинтересовался бородач в шинели и с гранатой на поясе,— вы здешние?

— Угу,— невнятно выдавил я.

— В какой стороне Гжатск будет? Заплутали мы...

И Володя и я, как по команде, вытянули руки, показывая направление.

— Ага. Так я и думал.

Бородач в шинели носком разбитого ботинка ковырнул пепелище — серые останки от нашего костра. Из золы выкатилась обугленная картофелина. Он наклонился, поднял ее, разломил и с сожалением отбросил в стороны обе половинки.

— Как вы сюда попали, хлопчики? Что вы делаете тут?

— О-охотимся,— трудно ворочая языком, ответил Володя.

Бородач улыбнулся печально:

— На нас охотиться не надо. Мы свои, ополченцы мы. Точнее, все, что осталось от славной ополченской дивизии.

— Хватит тебе,— угрюмо перебил его товарищ с винтовкой за спиной. Только тут я разглядел, что он в очках.

Мы встали с земли: наши ружья — я уже не надеялся их увидеть — лежали у нас за спинами.

— Прощайте, ребята.

Через неубранную рожь пошли они в ту сторону, где лежала дорога на Гжатск.

— Может, и мой отец где-нибудь сейчас скитается,— мрачно сказал Володя, глядя им вслед.

Рожь, придавленная сапогами и ботинками, не хотела распрямляться: новая дорожка обозначилась в поле.

Пристыженные и злые, молча растреножили мы коней и поехали к дому. До самой околицы не обменялись ни единым словом, а солнце между тем поднималось все выше и выше.

 Юра встретил нас за околицей. Он был озабочен чем-то, расстроен явно. «Наверное, волновался, что нас так долго нет»,— подумал я.

— Валя,— крикнул он, подбегая,— я тебе что-то сказать хочу!

— Военная тайна? — засмеялся я.— Говори вслух.

Брат не улыбнулся.

Я придержал коня, Володя проехал вперед.

— Давай-ка руки, Юрка, лезь сюда.

Он довольно ловко вскарабкался на круп коня. Над самым ухом моим проговорил:

— Валь, дядю Ваню убили на войне.

— Какого дядю Ваню? — не понял я.

— Белова. Ихнего вон...— Он показал на Володю.

Да ты что!..

То ли слишком громким был Юркин шепот и Володя услышал нас, то ли сердце подсказало что-то товарищу, но он вдруг рванул коня в галоп.

Когда мы с Юрой, перемахнув через ограду на чьем-то огороде, подскакали к дому Беловых, там стояла плотная толпа молчаливых женщин. Я соскочил с коня, пробился вперед. Мама держала на руках впавшую в беспамятство тетю Нюшу, а Нинка Белова брызгала ей в лицо из кружки. Навзрыд плакал Витька — самый младший из братьев.

Бледный как полотно подошел ко мне Володя и протянул листок тонкой папиросной бумаги. Руки у него дрожали.

И у меня, когда я взял листок, запрыгали в глазах отпечатанные на машинке буквы. «Иван Данилович Белов... пал смертью храбрых... при защите социалистического Отечества...» — с трудом разобрал я.

Ивана Даниловича, дяди Вани Белова, отца моих товарищей, нашего доброго, приветливого всегда соседа, не стало. Может, ошибка, нелепость какая?

...Это была первая траурная весточка, нашедшая дорогу в наше село.

Весь этот день и многие последующие Юра не отходил от отца. За обеденным столом садился непременно рядом с ним, а когда отец, еще очень слабый после болезни, опираясь на трость, шел на ток или в правление, Юра непременно цеплялся за его свободную руку. Словно боялся потерять отца.

* * *

Горе в одиночку не ходит.

Все чаще в той или иной избе плакали навзрыд женщины.

Погиб Григорий, двоюродный брат Ивана Даниловича.

Сразу две похоронки пришли в дом Аплетовых: не стало Ильи и Александра.

Пал смертью храбрых наш беспокойный пред-колхоза Иван Иванович Кулешов...

И многие, многие другие.

Оперативная комсомольская группа выезжала в патруль почти ежедневно. Растерянность и страх, охватившие в первую ночь,— в откровенном разговоре выяснилось, что не только мы с Володей праздновали тогда труса,— уступили место привычке и ненависти к неуловимому, коварному врагу. Гибли в сражениях отцы — ребята мужали.

Увы, изловить шпиона или диверсанта не так-то просто. Слышно было, что районной милиции такие операции иногда удаются. Но на то она и милиция: там и люди повзрослей, и сноровки у них, привычки к этому делу побольше. На нашу же долю, как ни старались и как ни желали мы этого, ни один паршивенький диверсант не достался.