«До» и «после»…

«До» и «после»…

Среда 12 апреля 1961 года, подобно водоразделу, разломила время надвое. В обиходе нашей семьи прижились, укоренились такие, к примеру, понятия: «Это было до Юриного полета» или «Это случилось после Юриного полета». Огненная борозда, пропаханная в небе «Востоком», чертой легла и в живой человеческой памяти. По одну сторону этой черты остались детство и отрочество в Клушине, лишения военных и послевоенных лет, годы учебы и работы, поиски своего места в жизни... По другую — возникла необходимость заново осмыслить прожитые годы, заново — я не преувеличиваю — привыкать к своей фамилии.

Впрочем, внешне в нашем быту мало что изменилось. После торжественной, праздничной встречи Юры в Москве мы благополучно вернулись в Гжатск. Мама, как и прежде, вела домашнее хозяйство, нянчила внучек. Отец плотничал. Я шоферил. Сестра и брат тоже не сидели без дела — всяк на своем месте трудился. Но ритм жизни стал иным. Двери в наших домах, особенно в родительском, уже почти не закрывались. Организованные, с экскурсиями, и неорганизованные, стихийно, приходили и приезжали люди — из самых разных уголков страны, самых различных возрастов: от пионера до пенсионера. Им хотелось воочию увидеть, где, в каких стенах рос и учился первый космонавт, хотелось услышать рассказы тех, кто близко знал его. Не скрою, все мы люди, все мы, как говорится в шутку, человеки, и на первых порах такое внимание льстило, было приятно, но со временем стало тяготить. Однако мы не имели никакого морального права отказать этим людям, закрыть перед ними дверь... Это дома. А на работе — то же самое. Если раньше, что греха таить, иной раз мог позволить себе поблажку, сделать что-то спустя рукава, то теперь и думать об этом не смей. Живой пример в семье, и при случае тебе не замедлят напомнить о нем. Что там ни говори, а трудно и хлопотно это: состоять в близком родстве с человеком, чья известность шагнула за порог родной избы.

А что сам Юра?

Он, припоминаю кстати, рассказывал: в те мгновения, когда ракета с кораблем отрывается от Земли, нагрузки на космонавта возрастают в десятки раз. Скажем, американский астронавт Алан Шепард во время первого своего «суборбиталыюго» полета по баллистической кривой в течение нескольких секунд весил 900 килограммов... Покорители звездных сфер — мужественные и тренированные люди, умеют выдерживать непосильные тяжести.

Но думается, нагрузки эти — не самое страшное. Куда тяжелее груз славы, ожидающий космонавта по возвращении на твердую землю: лавина признаний, шквал восторгов, восхищение и любопытство, гордость и зависть, «крещение» аплодисментами и «крещение» многочисленными, подчас коварными, вопросами на пресс-конференциях.

Теперь, вглядываясь в минувшее, я думаю, что Юра с достоинством нес этот тяжкий груз. Ранняя слава не вскружила ему голову, не возвысила его над товарищами, над людьми. Ему мало досталось жить после полета — всего семь лет, и погиб он молодым, в возрасте любимого им Валерия Павловича Чкалова. Но до последней минуты своей жизни он напряженно работал: учился и защитил диплом в академии, тренировался по программе, готовил к полетам молодых космонавтов и руководил полетами, писал книги, выполнял обязанности депутата Верховного Совета СССР и члена ЦК ВЛКСМ. И был при всем при том простым, доступным для всех, открытым человеком, заботливым семьянином, отцом двух дочерей...

Как Валерий Павлович Чкалов мечтал «облететь вокруг шарика», так и наш Юрий Алексеевич мечтал о полетах на другие планеты и верил, что непременно примет в них участие, и каждодневно готовил себе к этому...

Но я снова увлекся, ушел вперед. Вторая часть книги заканчивалась тем, что утром 13 апреля мы приехали в Москву. До встречи с Юрой на Внуковском аэродроме оставались сутки... Открывая новую главу (и новую часть, которой не было в предыдущем издании повести), я хочу напомнить читателям кое-какие подробности о тех минутах, когда «Восток» с космонавтом на борту приземлился на поле близ деревни Смеловки, что в Терновском районе Саратовской области.