9. «Не забывай, что мы немцы...»
9. «Не забывай, что мы немцы...»
Вилли умер 15 ноября 1971 года в онкологическом институте на Каширском шоссе в Москве. Умер от рака легких, давшего метастазы в позвоночник, в страшных мучениях, в полном сознании, мужественно и достойно.
Перед тем, как умолкнуть навеки, он шепнул дочери Эвелине:
— Не забывай, что мы немцы!
* * *
11 июля 1903 года выходящая по сей день в Ньюкастле-на-Тайне газета «Ньюкастл дейли джорнэл» сообщала:
«Пчела ужалила за ухом проходившего мимо сада железнодорожника Томаса Максуэлла, который через несколько минут скончался».
«Спокойную ночь провел в местной тюрьме приговоренный к смерти Дугал. Он еще надеется на помилование. Позапрошлым утром он, однако, потерял самообладание, когда зазвонил тюремный колокол, оповещая о казни другого убийцы, Хоуэлла».
«Его Величество Король Великобритании сообщил президенту Соединенных Штатов Рузвельту, что был счастлив принять американского адмирала Коттона, прибывшего в Англию во главе эскадры, и поднять вместе с ним тост за здоровье президента».
«На приеме во французском посольстве подавали исключительно шампанское Поммери и Грено, урожая 1892 года».
Было в газете и много других интересных сообщений и объявлений.
Ни строчки, однако, не было о том, что в этот день, в доме 140 по Клара-стрит, в семье механика Генриха Фишера родился сын Вильям.
А когда Генри Фишер получал свидетельство о рождении сына (копию этого документа я ревниво храню), клерк не воскликнул, пожимая ему руку: «Как? Вы — отец того самого Вильяма Фишера, который прославится как один из величайших шпионов века, будет под именем Рудольфа Ивановича Абеля осужден на тридцать лет тюрьмы, человек, о котором будут писать книги?! И вы — его отец! Разрешите от души вас поздравить!»
В ответ папа Фишер скромно потупился бы. Да, его сын будет славен. Будет многократно награжден орденом Ленина. Ленина! Политического и духовного учителя самого Генриха Фишера.
* * *
В двадцатые годы в Москве вышли воспоминания отца Вилли, Генриха Фишера.
«Родился я, — писал Генрих Фишер, — в 1871 году, в имении князей Куракиных Ярославской губернии, Мологского уезда. Родители мои были немцы, выписанные князем из Германии. Отец был скотовод и, по тогдашнему времени, ветеринар-практик. Были они вывезены из Германии еще до освобождения крестьян. Все время служили у Куракиных: отец — скотоводом, мельником, лесничим, пользуясь среди крестьян большим авторитетом как ветеринар, мать — как большая специалистка по куроводству. К ним за советом крестьяне приезжали за 20–30 верст. Мать за свои труды получала натурой, отец также натурой, но только в другом виде: когда он ездил на базар, крестьяне считали своей обязанностью угостить его за то, что он помог отелиться Буренушке или Пеструшке, помог чалой кобыле ожеребиться, или за какие-либо другие услуги. Угощение обычно кончалось тем, что отца, мертвецки пьяного, укладывали в сани и направляли с лошадью домой. Они знали, что лошадь обязательно привезет его домой. Лошадь привозила его целым и невредимым».
Судя по воспоминаниям, не зарекался пить и Генрих.
Когда Генриху было лет шесть-семь, его из многодетной семьи взял на воспитание бездетный крестный, тоже немец. С другими немцами-металпистами крестный был вывезен для строительства Рыбинско-Бологовской железной дороги. Когда маленький Генрих попал к крестному, тот был начальником депо на станции Медведево, близ станции Бологое Николаевской, ныне Октябрьской, железной дороги.
Мальчика сразу стали пристраивать к делу. Он помогал варить обед, мыл посуду, чистил самовары и медную посуду, чинил белье, штопал чулки, колол дрова. Посещая школу, за плату давал уроки отстающим. На время каникул мальчика устраивали работать в контору за 13 рублей в месяц.
— Для того, чтобы хорошо выучиться работать, — говорил крестный маленькому Генриху, — надо быть вором.
— Не пойму, крестный, зачем быть вором?
— Учись воровать глазами. Если кто делает что-то, тебе неизвестное, смотри в оба и учись делать сам.
Этому искусству маленький Генрих научился и обучил потом своего сына Вилли. Я никогда не встречал человека, так легко перенимавшего все, что умел делать кто-нибудь другой.
А папа-Генрих, научившись обрабатывать металл и полюбив это дело, сразу, как только кончил городское училище, пошел учеником на завод и стал рабочим-металлистом.
В воспоминаниях Генриха Фишера постоянно встречаешь напоминания о его немецком происхождении. В детстве, школьником, он — как лютеранин — освобожден от посещения уроков Закона Божия; в воскресенье с семьей крестного он ходит в лютеранскую церковь.
В шестнадцать лет он, окончив городское училище, первую «взрослую» работу на заводе Гольдберга получает по объявлению в немецкой газете, которую крестный выписывал из Петербурга. И дальше сплошь да рядом читаешь замечания: «встретив знакомого немца», «управляющий был немец, и меня тотчас же приняли на работу».
Так, от немца к немцу переходил Генрих Фишер с завода на завод, не задерживаясь на плохих, подольше работая на хороших.
Описание некоторых заводов, например, завода Сименса и Гальске или завода Адмиралтейства мало похожи на стандартные представления о закопченных бараках и перемазанных рабочих. Там, в просторных, хорошо проветриваемых помещениях царили порядок и чистота.
Будь, однако, завод хорош или плох, будь заработок высок или низок, Генрих Фишер повсюду занимался одним и тем же: организовывал и просвещал рабочих, вел кружки, вдохновлял на забастовки.
Был он профессиональный революционер. Или, вернее, полупрофессиональный. Отдавая революции силы и время, он жил не за счет партии, а на свой рабочий заработок.
Откроем старое издание Большой Советской Энциклопедии. Страница 675:
«ФИШЕР, Генрих Матвеевич (1871–1935), один из первых русских рабочих-демократов, с-д., металлист. С начала 90-х гг. входил в рабочие кружки Петербурга; знал В. И. Ленина. Руководил рабочими пропагандистскими кружками. В 1889 арестован и привлечен к дознанию по делу группы народовольцев. Отбыл 3 года гласного надзора в Архангельской губ. и выехал в Саратов, где входил в „рабочий комитет“ из ссыльных рабочих и участвовал в 1900 в издании печатавшейся на гектографе „Рабочей газеты“. В 1891 (sic! — К. Х.) уехал[2] за границу и поселился надолго в Англии, где принимал участие в рабочем движении. Участвовал в организации склада оружия для отправки его в Россию. С образованием английской компартии вошел в ее ряды. В 1921 вернулся в СССР, вступил в ВКП(б). Работал на хозяйственных должностях».
Ленина Генрих Фишер действительно знал. Не слишком близко, но знал. В 1893 году в Петербурге встречался с ним по поводу только что вышедшей книги «Очерки пореформенного хозяйства», автор которой занимал неправильные, с точки зрения Ленина, позиции. Второй раз он его встретил в Лондоне. Это было 14 лет спустя, на V съезде партии.
«По сравнению с тем, как я знал Владимира Ильича раньше, в Питере, он мало изменился. Немножко более возмужал. Да за 14 лет мы все возмужали немного. Стал более солидным и взгляд его стал более проницательным. Вел он себя очень просто, со всеми разговаривал, кто к нему обращался, и никакого высокомерия по отношению к другим не проявлял. Одним словом, по наружности никак не походил на вождя. В нем ничего не было напускного, высокомерного, всего того, что сразу бросалось в глаза в некоторых других, например, Макдональде, Гайндмане, Троцком».
Знал ли Генрих Фишер уже в 1907 году, кто — вождь, причем «самый человечный из людей», а кто — далекий от народа, от пролетариата, высокомерный лжереволюционер? Или это понимание пришло к нему позже, когда, вернувшись в 1921 году в Россию, он с семьей поселился в Кремле?
Генрих Фишер всегда умел оценивать людей политически. И маленькому Вилли привил это качество с детства.
На V съезде партии, открывшемся в Лондоне 13 мая 1907 года, «Владимир Ильич познакомил меня с некоторыми делегатами, говоря им, что „вот он сумеет вам рассказать об английском рабочем движении“. Я к этому времени действительно кое-что изучил на практике насчет английского тред-юнионистского движения».
Делегатам Генрих Фишер ничего не рассказал. До него дело не дошло. Хотя возможности английского рабочего движения он и впрямь изучил к тому времени досконально, не только став членом профсоюза объединенных машиностроителей, но и членом ньюкастльского социалистического общества.
Слово самому Фишеру:
«В то время — после 1906 года — у нас образовалась ячейка социал-демократической федерации Великобритании, а так как я оказался самым оседлым членом в Ньюкастле, то меня выбрали секретарем ячейки».
В этом качестве Генрих Фишер сближается с революционерами-латышами:
«Латышская социал-демократия налаживала транспорт нелегальной литературы, а также оружия в Россию».
Контрабанда шла из Ньюкастля, Сандерланда и Блайтса — портовых городов, куда заходили русские пароходы или откуда уходили пароходы в Петербург, Ригу, Либаву.
Дело расширялось. Втянули в эту затею англичан, сняли квартиры и конторы для устройства там складов.
«Приходит пароход из Антверпена или Гамбурга, привозит ящики с маузерами, браунингами и ружьями, с амуницией, ящики с литературой. Ящики распаковываются, груз перепаковывается в небольшие пакеты, которые можно нести в руках. Все это делается для того, чтобы их, когда придет пароход, можно было легче доставить на судно, приехав без задержки в поездах и трамваях. Перевоз взрывчатых веществ запрещался в пассажирских поездах. А ведь мы возили патроны ружейные и пистолетные...»
Как раз перед V съездом партии разразился скандал:
«Но вот произошла небольшая оплошность и все дело пошло насмарку.
Случилось это таким образом: имелся товарищ — англичанин в Сандерланде, у которого был небольшой склад. Склад помещался в комнате одного холостого парня, который жил с родителями. Свою комнату он держал на запоре. Родителей разбирало, конечно, любопытство. Наконец отец подобрал ключ, произвел осмотр комнаты и нашел не то маузеры, не то браунинги, не то амуницию — хорошенько не помню. Конечно, пошел и донес в полицию».
Странно, что Фишер не приводит пикантных подробностей, которые описывает исследователь этого края, историк рабочего движения на севере Англии, Реймонд Чаллинор. Если сравнить оба источника, получается, что Фишер совмещает два различных эпизода.
Первый эпизод: один молодой англичанин прятал патроны под амвоном церкви и Блайтсе. Его дед был священником этой церкви и обнаружил тайник.
Второй эпизод: в городе Сандерланде торговец игрушками устроил склад в комнатке над магазином. Кто-то проник туда в его отсутствие.
Результат?
«Полиция раскопала всю нашу организацию. Привлечены были люди в Глазго, Эдинбурге, Ньюкастле-на-Тайне».
Ничего особенно страшного, однако, не произошло. Попавшихся привлекли к суду лишь за неправильное хранение патронов и взрывчатки, то есть за нарушение правил безопасности. Более того, изъятое оружие вернули, и Фишер отправил его в Лондон по нужным адресам. Привлеченные к суду отделались денежными штрафами, причем не очень значительными. А Фишер?
«Я по делу не был привлечен, но зато... мое дело о принятии меня в английское подданство с треском провалилось и моя поездка в Россию была отложена на очень долгий срок».
Не очень, впрочем, и долгий. Вернемся, однако, немного назад:
В 1900 году после ссылки, во избежание новых неприятностей, Фишер решил покинуть Россию, где ему, как неблагонадежному, отказали в подданстве. Якобы репатриируясь в Германию, он поехал, однако, не на родину отца, а в Англию.
Почему? Прежде всего, в Германии пришлось бы служить в армии. Почему не в Америку? Далеко. Да Фишер за океан и не стремился. Он покинул Россию не в поисках счастья и богатства, а лишь для того, чтобы издалека заниматься свержением царя и совершением революции. В Англии, кроме того, были друзья.
В России с завода на завод он кочевал чаще всего по рекомендациям друзей и родственников немцев, а в Англию он приехал устраиваться уже по «партийной линии».
Дореволюционная политическая эмиграция селилась кучно. В Лондоне перед первой мировой войной проживало тридцать тысяч политических эмигрантов из России — столько же примерно жило в Париже. Во всю действовала эмигрантская взаимопомощь.
Фишера и его жену Любовь Васильевну встретили товарищи — русские и англичане, — и сразу позаботились о них.
Генрих Фишер не пишет, где он поселился с женой, по профессии акушеркой. Это не было, однако, в доме по Клара-стрит, где позже родился Вилли. Вот его первые впечатления от Ньюкастля-на-Тайне, от его улиц и домов:
«Дома большей частью двухэтажные, стоят вплотную друг к другу, образуя сплошную стену в целый квартал одинаковой архитектуры и вида. Вход в квартиры прямо с улицы, как с передней стороны, так и с задворок. Двери расположены или попарно рядом, или по четыре; над каждой дверью отдельный номер. Есть улицы, у которых номера доходят до тысячи и больше. Значит, улица вмещает столько—то трех-, четырехкомнатных квартир. Внутренних больших дворов нет, а только маленькие дворики для каждой квартиры. На таком дворике повернуться негде, он скорее — место для домашних служб и проход и выход на задворки».
(На куцей Клара-стрит, где родился Вилли, номеров триста с небольшим, дверей по четыре рядом — нет. Все парные. Номера сто сорок нет — я не нашел — вся эта часть улицы снесена. Взамен старых домишек — современные трущобы. Но с удобствами.
Во времена Генриха Фишера удобства были относительные...)
Вскоре по приезде Генрих Фишер нанимается строительным рабочим, получает двадцать пять шиллингов за пятидесятичасовую рабочую неделю. А вскоре, с помощью партийных товарищей, переходит на завод Армстронга. Платят ему 36 шиллингов за пятьдесят три часа в неделю.
Фишеры зажили «лучше, чем ожидали, будучи в России». Вскоре заработок стал уже два фунта в неделю.
В воспоминаниях Фишера эти бытовые подробности и личные моменты еле всплывают в потоке слов «явка, переправка, шифр, „Искра“».
«К тому времени у меня наладилось дело с товарищами-англичанами из местной социалистической организации. Один наборщик устроил кустарное приспособление для печатания конвертов вымышленных торговых фирм. В этих конвертах рассылалась „Искра“. Чтобы не было так заметно, что это не письма, приходилось „Искру“ завертывать в поллиста бумаги, исписанной рукописным текстом. Чтобы газета не топорщилась и была плотной, мы с женой ее немного смачивали, затем сложенную прокатывали сквозь бельевой каток».
Не участвуй жена, Любовь Васильевна, в прокатке партийной газеты через бельевой каток, вряд ли ей нашлось бы место в воспоминаниях большевика Генриха Фишера. Ведь пишет же он, что в Англию «мы прибыли с 36 шиллингами на троих», даже не указывая, что у него уже был первый сын, Дэвид, трагически погибший впоследствии после возвращения семьи в Россию.
А вот другая дата в жизни Генриха Матвеевича: «После Второго съезда партии, который закончился в Лондоне, ко мне в Ньюкастл заехал т. Шевалкин, который взялся наладить экспедицию нелегальной литературы через Норвегию и Архангельск... Т. Шевалкин сообщил мне, что в Архангельске движение среди рабочих сильно разрослось и до настоящего времени (1903 год) у них провалов и арестов там не было...»
1903 год — это год рождения второго сына — Вилли. Но об этом событии — ни слова.
И дальше: «В 1905 году в Ньюкастле-на-Тайне стоял на ремонте русский пароход „Смоленск“. Я снабжал команду нелегальной литературой, пропагандировал; мы на нем проводили всей семьей почти все свободное время».
«Всей семьей» — значит, вероятно, брали с собой и двухлетнего Вилли. Ни о нем, ни о жене — ни звука.
А крошка-Вилли рос, ходил в школу, играл в футбол, тайком курил в уборной. Уборная, разумеется, находилась во дворе. Вилли потрошил окурки отцовских сигарет, покупал папиросную бумагу и, запершись в сортире, курил самокрутки, уверенный, что никто ни о чем не догадывается.
Вилли было лет четырнадцать, когда, запустив однажды руку в тайник с курительными сокровищами, он вместо мешочка с окурками, бумаги и спичек обнаружил там — пачку сигарет. Тех самых, которые курил отец.
В тот день Вилли внимательно следил за выражением лица Генриха Матвеевича. Но лицо оставалось непроницаемым. И лишь когда мать вышла на кухню, отец украдкой подмигнул сыну.
Четверть века спустя Вилли несколько раз рассказывал мне эту историю:
— Отец мне тогда преподал урок настоящей выдержки!
Выдержка! И заговор отца с сыном!
Для Вилли отец навсегда остался образцом собранности, универсального умения, энергии и безоглядной преданности партии.
Это наследство он и принял полностью.
К способностям отца, умевшего делать все своими руками, даже готовить, Вилли добавил живопись и игру на гитаре. Отец умел играть только на гармони. Его охотно приглашали на свадьбы и вечеринки.
Как великую честь воспринял юный Вилли возможность помогать отцу в его заговорщицкой революционной работе. Мальчишкой он уже раздавал листовки, бегал на «явки», «обеспечивая связь» как полноправный участник движения «Руки прочь от России». Вел пропаганду среди солдат и населения. Обо всем этом мне Вилли подробно рассказывал. А Генрих Фишер в своих воспоминаниях ни словом не упоминает о помощи сына.
Надо полагать, что уже когда началась первая мировая война, история со складами оружия была забыта. Папа-Фишер пишет о тех днях:
«Началась шовинистическая вакханалия. Меня рассчитали с завода, на котором я проработал 13 лет, просто потому, что я немецкой национальности. Поступил на другой завод — оттуда с полицейским вывели. И все это несмотря на то, что я уже принял английское подданство» (выделено мной. — К. Х.).
Замечу, что способность искренне возмущаться как вопиющей несправедливостью любым неприятным поступком «чужих» Вилли унаследовал от отца полностью. Как он клеймил американцев за то, что арестовали его! Да еще при исполнении правительственного задания!
Особую активность семья Фишеров развивает после Октябрьской революции. Но когда советская власть укрепилась и кампания «Руки прочь от России» сворачивается, папа-Фишер подает заявление с просьбой выдать ему заграничный паспорт. Он хочет покинуть Англию.
А 21 июля 1920 года получает отдельный паспорт за номером 207393 подданный Короны Вильям Август Фишер, родившийся от принявших британское подданство родителей 11 июля 1903 года в городе Ньюкастле-на-Тайне.
Пройдет несколько лет, и сын профессионального революционера, обрусевшего немца и британского подданного Генри Фишера, Вилли под своим именем и с подлинным паспортом вернется в страну, где он родился и вырос, чтобы начать именно там свой путь советского разведчика.
Его встретит во Франции, сопроводит через Ла-Манш и будет руководить какое-то время его работой старший товарищ по кличке Швед. Он же Никольский, он же Александр Орлов.