Глава одиннадцатая. ЧЕЛОВЕК ВЛАСТИ И ПОРЯДКА

Глава одиннадцатая.

ЧЕЛОВЕК ВЛАСТИ И ПОРЯДКА

«БЕЖИТ КОВАРНЫЙ СУРХАЙ-ХАН»

Сколько можно изменять и присягать России, чтобы убедить её в своей преданности? Трудно сказать. Вот, например, Сурхай-хан Казикумыкский только перед генералом Ртищевым раскаивался несколько раз в своих изменах, клялся служить верно. Стоит ли говорить, что ни одного из своих обещаний он не сдержал и угрызений совести не испытывал. В связи с этим Ермолов писал:

«Если генерала Ртищева отвлекали важнейшие занятия, то мог он, по крайней мере, не входить в сношения с явным изменником, сношения, которые он не иначе должен был разуметь, как прощение его преступлений»^{525}.

У Сурхая Казикумыкского были причины бояться появления русских в Южном Дагестане. Только во время наместничества Ермолова он вместе с акушинцами действовал против Пестеля, посылал свои войска на помощь мехтулинскому хану, поддерживал уцмия Каракайтагского и, наконец, вместе с аварцами сражался при Болтугае. Всё это убедило главнокомандующего принять решительные меры против изменника. Тот знал об этом, собирал силы в Хозреке и готовился к обороне.

19 января 1820 года Ермолов объявил населению Дагестана, что за измену Сурхай высочайшим повелением императора Александра I отстраняется от власти и Казикумыкская провинция передаётся в управление Аслан-хану Кюринскому, верному России.

Для исполнения высочайшего повеления в Казикумыкское ханство отправляется генерал Валерьян Григорьевич Мадатов с сильным отрядом, в состав которого зачисляется по его просьбе испанский революционер на русской службе дон Хуан Ван Гален. Он оставил нам свои воспоминания, изданные в Лондоне, о чём я уже упоминал, в которых дал подробное описание этого похода, за что ему должны быть благодарны многие поколения русских историков и биографов Алексея Петровича Ермолова.

Отряд Мадатова формировался в Ширванской провинции. В конечном счёте его составили пять батальонов пехоты, одна тысяча отличной мусульманской конницы, сотня казаков и четырнадцать орудий. Этот летний горный переход по трудности, может быть, и нельзя сравнивать с суворовским переходом через Альпы, но был он чрезвычайно опасным. Несмотря на соблазн пуститься в описание его, сдержу свои эмоции, ибо Ермолова там не было. Он почти всю вторую половину 1820 года находился в Тифлисе. Но об этом позднее…

Преодолев все препятствия, отряд Мадатова достиг Кубы, где его встретил полковник русской армии Аслан-хан Кюринский с восемью сотнями своей конницы, выстроенной на обширной поляне. По свидетельству Ван Галена, всадники приветствовали князя радостными криками. На всех лицах отражался восторг, вызванный звуками музыки и ожиданием близких сражений.

Утром 5 июня Мадатов получил сообщение о скоплении больших сил горцев в Хозреке. Переправившись через бурный Самур, отряд князя к вечеру вступил в пределы Кюринского ханства, где должен был сразиться с двадцатитысячным войском Сурхая.

Командование всей туземной конницей Мадатов поручил Аслан-хану, а её авангард он подчинил его брату Гасану.

Сражение началось рано утром 12 июня. Князь бросил авангард Гасана против левого фланга неприятеля, чтобы сбить его с высот и открыть отряду путь на Хозрек. В этой опасной атаке принимали участие майор Нижегородского драгунского полка дон Хуан Ван Гален и капитан Александр Иванович Якубович.

Два раза герои князя Мадатова врывались на высоты перед Хозреком и дважды отступали. «При этом, — вспоминает Ван Гален, — я был невольным свидетелем нескольких сцен ярости, до которой доходили азиатские воины…

Я видел одного кюринского всадника, борющегося с лезгином в предсмертной агонии. Они рвали друг друга зубами и, наконец, обнявшись, покатились в скалистую пропасть, увлекая за собою и своих лошадей, которых держали за повод.

Я видел другого лезгина, который, поручив свою лошадь товарищу, сползал вниз по страшной крутизне под нашими выстрелами только для того, чтобы отрезать голову неприятелю, сто раз рискуя при этом потерять свою…»^{526}

Во время третьей атаки неприятель был смят и опрокинут. Преследуя противника, отважный командир авангарда Гасан-ага пал, сражённый пулей в самое сердце. Замешательство, возникшее в связи с гибелью начальника, устранил Мадатов, подкрепивший свою конницу тремя ротами Апшеронского полка, с которыми сам явился на место боя. Лезгинская конница рассыпалась по окрестным горам. Тогда же удачным выстрелом из пушки был взорван пороховой склад в селении на подступах к Хозреку. Воспользовавшись паникой в рядах врага, русская пехота устремилась в атаку и захватила окопы передовой линии обороны Сурхай-хана.

Ван Гален вспоминал:

«С высоты гор перед нами открылась вся линия неприятельской обороны и весь лагерь Сурхая Казикумыкского. Его пёстрая ставка была украшена знамёнами, кругом были палатки его приближённых, также покрытые разноцветными шёлковыми тряпицами. Тут же стояло множество оседланных лошадей и несколько отрядов пехоты, составлявших неприятельский резерв. Всё это представляло собой чрезвычайно оживлённое зрелище, указывая вместе с тем на ресурсы неприятеля и способы его защиты, что имело большое значение в данный момент»^{527}.

Атаку на Хозрек возглавил сам Мадатов. Напрасно офицеры просили его отъехать в сторону и не подвергать себя опасности.

— А кто возьмёт Хозрек, если я уеду, — возражал князь.

— Мы возьмём его, ваше сиятельство, — отвечал за всех подполковник Сагинов и с батальоном Апшеронского полка устремился на приступ. Он и майор Ван Гален первыми ворвались на городскую стену, и оба были ранены.

Неприятель, выбитый из Хозрека и подгоняемый шквалом картечи, бежал по узкому ущелью, неся огромные потери. Хан Сурхай скакал впереди. Якубович с туземной конницей преследовал отступающих и рубил их, как лозу на учении.

Аслан-хан Кюринский, возведённый Ермоловым в чин генерал-майора русской армии, стал также ханом Казикумыкским. Сурхай бежал в Персию, где и умер в глубокой старости.

Вслед за Казикумыкским ханством присягу на верность России добровольно принесли старшины высокогорного Кубачинского общества. Поздравляя войска с победой, Ермолов писал в приказе по корпусу:

«Ещё, наказуя противника, надлежало вам, храбрые воины, вознести знамёна наши на вершины Кавказа и войти с победою в ханство казикумыков. Сильный мужеством вашим, дал я вам это приказание, и вы неприятеля, в числе превосходящего, в местах и окопах упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай-хан, и владения его вступили в подданство великого нашего Государя. Нет более противящихся нам народов в Дагестане…»^{528}

Не забыл главнокомандующий и упомянутых офицеров Якубовича и Ван Галена, представив их обоих к награде. О первом из них, сосланном на Кавказ за дуэль, Ермолов писал начальнику Главного штаба Волконскому:

«Заглаживая вину своей безрассудной молодости, он командовал у Мадатова мусульманской конницей и в бою при овладении высотами отличил себя поистине блистательной храбростью. Если не достоин он воспользоваться милосердием Императора для перевода в гвардию, то прошу для него орден Святого Владимира 4-й степени, ибо он по справедливости офицер отличный»^{529}.

Не менее лестно отзывался Ермолов и о втором офицере в представлении, адресованном тому же князю Волконскому:

«Ван Гален служил примером неустрашимости и усердия, которые видел в нём каждый с особенным уважением. Я прошу исходатайствовать для него орден Святого Владимира 4-й степени с бантом. Иноземец в стране отдалённой гордиться будет служением в храбрых войсках Государя Великого»^{530}.

Впрочем, рассказ мой о Ван Галене ещё впереди…

Алексей Петрович надеялся, что император Александр Павлович по достоинству оценит подвиг его и его солдат. Но, увы, не оценил. Честолюбие генерала было уязвлено.

Каких бы успехов ни добился Ермолов, он был обречён на умолчание. Победитель Наполеона и глава Священного союза Александр I не мог позволить себе признаться перед всей Европой, что Кавказ ему пока не подвластен. В связи с этим Алексей Петрович писал:

«Удобно было происшествия на Кавказе сохранить в неизвестности, а самого меня покрыть мраком… Иностранные журналы не только не были язвительны, но даже молчали».

Русские тоже молчали.

По мере покорения горцев усиливалась и власть А.П. Ермолова на Кавказе, приобретая практически неограниченный характер. При этом он нарочито подчёркивал свою независимость, в чём признавался А.А. Закревскому:

«Знаю свои недостатки! Иногда, чтобы напомнить о себе, выпускаю странные приказы, на которые другие не решаются»^{531}.

Вот что писал об этом князь П.А. Вяземский:

«Если под раздражением неблагоприятных и щекотливых обстоятельств мог он быть в рядах оппозиции и даже казаться стоящим во главе её, то это было лишь внешнее явление, которое многих обманывало; в сущности, он был человеком власти и порядка»^{532}.

Эта внешняя оппозиционность проконсула Кавказа обманула декабристов, делавших ставку на подчинённые ему войска и предполагавших ввести его в состав Временного революционного правительства. Обманула она и Александра I. Историки утверждают, что в последние годы император серьёзно думал о необходимости смещения Ермолова с поста командира Кавказского корпуса, несомненные способности которого высоко ценил, активно продвигал его по службе и давал важные назначения, но при этом немного побаивался.