ВТОРАЯ ВОЙНА АЛЕКСАНДРА ПРОТИВ НАПОЛЕОНА
ВТОРАЯ ВОЙНА АЛЕКСАНДРА ПРОТИВ НАПОЛЕОНА
В 1806 году возникла четвертая антифранцузская коалиция, в которой место поверженной Австрии заняла еще более слабая в военном отношении Пруссия. Ее армия и в начале XIX века руководствовалась давно устаревшими догмами Фридриха II, не выдержавшими испытания русским оружием задолго до сражения под Прёйсиш-Эйлау.
Война стран четвертой коалиции против Франции началась 2 октября 1806 года, когда в сражениях под Йеной и Ауэрштедтом Наполеон в один день уничтожил две прусские армии. Россия осталась один на один с сильным противником, поскольку Швеция так и не успела прийти ей на помощь, а Англия ограничилась лишь субсидиями, правда, безвозмездными и немалыми.
После разгрома прусского короля французская армия двумя колоннами двинулась к Висле. «По самым верным и точным сведениям» Наполеон имел 143 тысячи человек{82}.
Этим силам завоевателя Европы Александр I противопоставил два корпуса под командованием генералов А.А. Беннигсена и Ф.Ф. Буксгевдена. В русской «Заграничной армии» по расписанию числилось 125 тысяч человек и 582 орудия{83}.
Резерв армии составлял корпус И.Н. Эссена, оставшийся в районе Бреста охранять западную границу России. Он насчитывал 37 тысяч человек пехоты и кавалерии и 42 орудия{84}.
Перебирая своих генералов, Александр I жаловался:
— Вот все они, и ни в одном из них не вижу дарований главнокомандующего.
Остановился на кандидатуре фельдмаршала графа Михаила Федоровича Каменского, доживавшего седьмой десяток лет. Всем хорош был главнокомандующий: и славой пользовался заслуженной, и авторитет имел у солдат. Однако за годы, истекшие после последней войны с турками, он не только состарился и практически лишился зрения, но и безнадежно устарел. Причем, лучше других понимал это он сам.
Не посмел, однако, старый фельдмаршал возразить государю. 10 ноября он оставил холодный Петербург и покатил на запад. В пути заболел, с трудом дотащился до Вильно, продиктовал письмо к царю, в котором признался:
«Истинно чувствую себя неспособным к командованию столь обширным войском»{85}.
В конце октября русские войска двинулись в район сосредоточения и через месяц расположились: А.А. Беннигсен у Пултуска, Ф.Ф. Буксгевден у Остроленки. Между командующими и прежде не было согласия, а встретились они «совершенно злодеями», спорили по самым ничтожным поводам. «И в этом состоянии дел наших, — писал А.П. Ермолов, — ожидали мы скорого прибытия неприятеля, ободренного победами»{86}.
7 декабря Наполеон прибыл в Варшаву, недавно оставленную без боя русскими. Приезд французского императора, отметил Ермолов, «можно было считать предвестником больших военных событий»{87}.
В тот же день главнокомандующий русскими войсками граф Каменский, встречаемый восторженными криками солдат, на простой телеге въехал в Пултуск.
Михаил Федорович попытался вникнуть в дела. «Ничего не зная, никому не доверяя, он входил в самые мелочные распоряжения, лично отправлял курьеров», сам часами не слезал с лошади, отчего набил «ссадну» на ягодицах, «Бремя забот и ответственности, усугубляемое частыми порывами гнева, подавило старца, лишило его сна» и уверенности в себе.
10 декабря из Варшавы пришло агентурное донесение, что через два дня следует ожидать нападения французов. Главнокомандующий не мог не понимать, сколь серьезное испытание предстоит его «обширному войску», рассредоточенному на большом пространстве. Но, вместо того чтобы готовиться отразить неприятеля, он еще раз обратился к царю с просьбой об отставке:
«Стар я для армии; ничего не вижу… мест на ландкартах отыскать совсем не могу, а земли не знаю… для чего дерзаю испрашивать себе перемены…»{88}
Военные действия должны были развернуться на территории гигантского равностороннего треугольника, южной оконечностью которого являлась Варшава, западной — крепость Торн и северной — Кенигсберг.
С запада театр военных действий прикрывался полноводной Вислой, с юго-востока — Наревом. Весь этот район был перерезан массой небольших рек и речушек, покрыт лесами, озерами и болотами, что создавало наступающему противнику дополнительные препятствия.
Русская армия испытывала крайнюю нужду в продовольствии. Единственной относительно доступной пищей для солдат являлся картофель. Нередко войска размещались там, где их легче было прокормить, а не там, где требовала обстановка. Поэтому они не успели сосредоточиться. Некоторым частям не удалось избежать столкновения с превосходящими силами противника.
Как и доносил варшавский агент, общее наступление французов началось в ночь на 12 декабря 1806 года. Упорное сопротивление авангардов позволило большей части корпуса Л.Л. Беннигсена сосредоточиться. Однако 12 батальонов пехоты, 35 эскадронов кавалерии, почти все казачьи полки и много орудий оказались отрезанными от основных сил, что было следствием беспорядочных маневров графа М.Ф. Каменского. Он настолько озадачил Наполеона, что тот в течение следующего дня ничего не предпринимал, пытаясь понять замыслы русского главнокомандующего.
Вечером 13 декабря граф Каменский распорядился готовиться к решающему сражению. Но среди ночи он вызвал к себе Беннигсена и вручил ему приказ «иметь ретираду на нашу границу».
А утром разыгралась сцена, объяснить которую в рамках здравого смысла практически невозможно. Описание ее оставил принц Евгений Вюртембергский:
Граф Каменский вышел из коляски, и ему помогли сесть на лошадь. Глядя на выстроенных перед ним гренадер, он прокричал:
— Вас предали и продали. Все потеряно, и вам лучше бежать домой. Я убегаю первым!{89}
Другие свидетели добавили в эту странную картину несколько своих ярких мазков: будто бы в то хмурое утро фельдмаршал был одет в заячий тулупчик и повязан бабьим платком.
Возможно, правы были те из современников, которые считали, что Каменский впал тогда в состояние временного умопомешательства. Скорее всего на симптомы психического расстройства главнокомандующего обратил внимание и Беннигсен, ибо он посмел ослушаться приказа и не стал отступать к границе России.
Оригинальное оправдание своему поступку придумал граф Михаил Федорович в беседе с Алексеем Петровичем Ермоловым, посетившим фельдмаршала в его деревне в 1809 году.
«Всем известно, — сказал он, — что в кампанию 1807 года третья часть армии была распущена для добывания себе пищи и откапывания в огородах картофеля. Мне к концу моего долгого поприща показалось слишком тесно маневрировать между Вислою и Бугом. Я мог испортить за несколько дней свою репутацию, составленную в течение 56-ти лет, а потому предпочел оставить армию. Я сумасшедший».
Так закончилось семидневное командование фельдмаршала Каменского. Получив разрешение Александра I, он удалился в свою деревню, где вскоре пал от руки убийцы.
Готовились к сражению и войска армии Ф.Ф. Буксгевдена, пока не получившие приказа «иметь ретираду на нашу границу».
13 декабря авангард графа П.П. Палена, шедший в Голимин, в пункт концентрации войск Д.С. Дохтурова, был атакован превосходящими силами противника. Рассудительный командир решил отступить, но не на соединение с основными силами дивизии (что было значительно проще), а по направлению на Цеханов, где располагался отряд генерал-майора Е.И. Чаплица, загнанный туда неблагоразумным распоряжением Ф.Ф, Буксгевдена. В противном случае он легко мог быть отрезан и уничтожен неприятелем.
«При сем отряде находился и я с тремя ротами артиллерии». Это все, что Ермолов нашел нужным сказать о трудном с боями отступлении по грязной дороге отряда Палена в район сосредоточения войск накануне решающего сражения{90}.
На следующий день отряды Е.И. Чаплица и П.П. Палена пришли в Голимин и примкнули к бывшим уже там дивизиям генерал-лейтенантов Д.С. Дохтурова, Н.А. Тучкова и Д.В. Голицына.
Едва М.Ф. Каменский выехал за город, как развернулось известное в истории этой войны Пултуское сражение. В нем русские одержали победу и отпраздновали «воскрешение славы своей, минутно поблекшей под Аустерлицем», как писал А.И. Михайловский-Данилевский{91}. Она могла быть куда более весомой, если бы между начальниками корпусов было согласие. Л.Л. Беннигсен ожидал, что Ф.Ф. Буксгевден придет к нему на помощь. Но тот то ли не захотел, то ли его вернул с пути главнокомандующий, только что оставивший армию на произвол судьбы.
В тот же день, 14 декабря, отряды Д.В. Голицына и Д.С. Дохтурова, шедшие к Пултуску, вступили в бой с кавалерией маршала И.Н. Мюрата у Голимина. Имея «страшное превосходство» над противником, русские не воспользовались этим. Против восьми его пушек они выставили до восемьдесяти. Причем французы в это время не имели пехоты.
«Совершенно от нас зависело уничтожить принца Мюрата, — утверждал Ермолов, — но мы довольствовались пустою перестрелкою, и французский маршал был атакующим. Скоро пришла сильная неприятельская кавалерия, но число артиллерии его не увеличилось, ибо она из-за болотистых мест и дорог в то время года непроходимых, не могла следовать равною с нею скоростью. Та же самая причина препятствовала пехоте, и она прибыла в весьма незначительном количестве. По старшинству, надо думать, командовал с нашей стороны генерал Дохтуров, справедливее сказать не командовал никто…»{92}
Ф.Ф. Буксгевден не только устранился от командования армией, но, кажется, и пытался препятствовать соединению своих дивизий с войсками Л.Л. Беннигсена, взявшего на себя командование сражением.
К вечеру наступило затишье. События у Голимина отвлекли часть сил неприятеля и несколько облегчили победу армии Беннигсена у Пултуска. «Но простителен ли такой расчет, — вопрошает Алексей Петрович, — когда употреблены на то средства в три раза более тех, что имел неприятель? Надобно было видеть, что с такими командирами сделал бы Наполеон»{93}.
15 декабря войска оставили Голимин. Их никто не только не преследовал, но даже и взглядом не провожал. При этом русские умудрились оставить на месте вчерашнего боя около сорока пушек «единственно по причине крайнего изнурения лошадей и непроходимых от чрезвычайной грязи дорог».
Полковник Ермолов, собрав лошадей, брошенных артиллеристами других рот, «избежал стыда лишиться орудий без выстрела»{94}, за что, по-видимому, и удостоился золотой шпаги с надписью «За храбрость». Ведь не за «пустую перестрелку» представляют к такой награде.
В тот же день и войска Беннигсена оставили Пултуск. Французы, утратившие свойственную им самоуверенность, не преследовали их. Через две недели русские остановились в Тыкочине, где Леонтий Леонтьевич получил рескрипт, которым государь Александр Павлович назначил его главнокомандующим. Федор Федорович Буксгевден был отозван из армии и отправлен на губернаторство в Ригу. Никто не выразил сожаления по этому поводу. Может быть, немногие знали ограниченные способности сего военачальника, но грубость и непомерная гордость его были у всех на виду.
Ермолов и много лет спустя не мог успокоиться, вспоминая события 14 декабря 1806 года. Если бы Буксгевден оказал помощь войскам Беннигсена, считал Алексей Петрович, успех героев Пултуска можно было развить, освободить Варшаву и польские провинции, принадлежавшие Пруссии. Генерал же в тот день продолжал выполнять приказ фельдмаршала Каменского об отступлении и тем поставил первую армию под угрозу удара с тыла.
Левин Август Теофил (по-русски Леонтий Леонтьевич) Беннигсен происходил из старинного ганноверского рода в Германии. Русским современникам он запомнился человеком «длинным, сухим, накрахмаленным и важным, словно статуя командора», с вытянутым лицом, «орлиным носом, видной осанкой, прямым станом» и «хладнокровным, как черепаха».
В 28 лет Беннигсен перешел на русскую службу и определился премьер-майором в Вятский мушкетерский полк. Участвовал почти во всех военных кампаниях конца XVIII — начала XIX века. За ряд успешных операций против восставших поляков сам Суворов произвел его в генерал-майоры. С этого времени он быстро продвигается в чинах и получает награды, приобретает знакомства и втягивается в заговор против Павла I.
Один младший современник Беннигсена, недавно самый знаменитый в России немец, очень метко определил главные свойства личности генерала:
«Он обнаружил качества хорошего кавалерийского офицера — пыл, отвагу, быстроту, — но не выявил более высокого призвания, необходимого для командующего армией»{95}.
Рожденный быть исполнителем, генерал Беннигсен на шестьдесят третьем году жизни оказался главнокомандующим. Несоответствие дарований с предназначенной ему ролью сделало его до крайности осторожным и нерешительным…
Леонтий Леонтьевич Беннигсен… О нем ни один историк доброго слова не сказал: уж очень он испортил свою репутацию интригами против Михаила Илларионовича Кутузова во время Отечественной войны. А вот Алексей Петрович Ермолов, сражавшийся под его главным командованием в 1806—1807 годах, оценивая его действия под Пултуском, написал позднее, когда уже был известен исход всей кампании:
«Твердость генерала Беннигсена самое опасное положение обратила в победу совершенную. Отразить превосходные силы под личным Наполеона предводительством есть подвиг великий, но преодолеть и обратить в бегство есть слава, которую доселе никто не стяжал из его противников»{96}.
Кто-то может возразить: Наполеон в тот день, 14 декабря, был не под Пултуском, а в нескольких верстах от него — в Назнельске. Но ведь и во время Бородинского сражения он не водил своих солдат в атаку. Важно, что император находился при армии, а не в Париже или Варшаве. Для того чтобы по достоинству оценить одного, не следует приуменьшать заслуги другого. Впрочем, нам еще представится случай поразмышлять над тем, каков он, главнокомандующий Беннигсен? А пока последуем за его армией, уходящей на север…
Почему Беннигсен после «совершенной» победы над французами не стал преследовать их, это понятно: Буксгевден не пришел ему на помощь и тем поставил его корпус под угрозу удара с тыла более сильного противника. Труднее ответить на вопрос, почему французы не сразу двинулись за отступающими победителями? Конечно, на первых порах их могла задержать растерянность, вызванная поражением. Но не на три же недели. Думаю, причина в том, что они не сразу разгадали замысел противника. Маршал Бертье сообщил Наполеону, что Беннигсен отводит свои войска на родину. Такой вариант вполне устраивал завоевателя Европы: наступала зима — время не самое подходящее для войны с русскими. И он разместил солдат на зимних квартирах.
А Беннигсен отнюдь не собирался отводить свою армию в Россию. Он продвигался на север, стремясь не допустить падения Кенигсберга, что неизбежно прервало бы всякое сообщение с Данцигом и сделало бы французов «повелителями побережья Балтийского моря до самого Мемеля»{97}.
Новый главнокомандующий составил операционный план. В самом общем виде он заключался в следующем: по возможности скрытно войти в Старую Пруссию и заставить неприятеля отказаться от наступления на Кенигсберг; занять округ Нидригун с богатыми запасами фуража и продовольствия; разместить там армию на зимние квартиры; дождаться прибытия подкреплений из России и усилить гарнизон Данцига за счет корпуса генерала Лестока — остатков от королевских вооруженных сил после разгрома их под Йеной и Ауэрштедтом.
Русские отступали из Пултуска и Голимина через Нарев. Войска Беннигсена форсировали реку в Остроленке, а Буксгевдена переходили ее по мосту у Макова.
Отступление корпуса Буксгевдена прикрывал арьергард под командованием генерал-майора Ираклия Ивановича Маркова, в состав которого входила артиллерия полковника Ермолова. Войска в беспорядке теснились на длинном мосту, а французы уже выходили из ближайшего леса и, пользуясь надвигающейся темнотой, могли овладеть им и причинить немалый вред своим вчерашним обидчикам. С разрешения начальства Алексей Петрович послал команду и приказал ей зажечь два квартала Макова, прилегающих к переправе, чтобы осветить приближающегося неприятеля. Все попытки противника атаковать русских были отбиты залпами из сорока орудий.
Кто-то из высоких начальников пригрозил Ермолову наказанием за устроенный пожар. Алексей Петрович парировал:
— После хорошего обеда, на досуге, а особливо в двадцати верстах от опасности нетрудно щеголять великодушием{98}.
Никто не оскорбился и не вызвал Ермолова на дуэль. Никто не воспользовался и властью, чтобы удалить его из армии.
4 января 1807 года русская армия, стоявшая в Бялу, двинулась по направлению на Иоганесбург и далее до Гейльсберга. В авангарде шли войска генерал-майоров И.И. Маркова, М.Б. Барклая-де-Толли и К.Ф. Багговута. Под началом каждого из них было до шести тысяч человек.
Полковник А.П. Ермолов командовал артиллерией авангарда.
Несколько дней Беннигсен вел свою армию на север, стремясь оградить Кенигсберг от угрозы нападения неприятеля. Никто не препятствовал его движению. Отряды Маркова, Барклая и Багговута столь надежно прикрыли движение основных сил, что французское командование даже через месяц после сражения при Пултуске так и не получило достаточно полного представления ни о численности войск противника, ни о его намерениях.
13 января под Морунгеном генерал-майор Марков втянулся в бой с маршалом Бернадотом, корпус которого по численности превосходил его отряд в три с половиной раза.
«Надобно заметить, — вспоминал много лет спустя А.П. Ермолов, — что по дислокации в сей день самые отдаленные от Морунгена войска находились в трех милях, и никто не пришел к нам на помощь»{99}.
В Главной квартире слышали канонаду. Туда приезжали один за другим офицеры из отряда генерал-майора Маркова. Однако никакого распоряжения не последовало. «Вероятно потому, что главнокомандующий не имел достоверных известий о неприятеле», — писал Ермолов, пытаясь оправдать Беннигсена{100}.
Лишь князь Дмитрий Владимирович Голицын, прибыв с дивизией на ночлег в Георгиенталь, послал несколько эскадронов под началом генерал-майора Петра Петровича Палена узнать, что происходит там, откуда доносилась канонада. Звуки боя вывели его на Морунген как раз в то время, когда французы, наступая на отряд Ираклия Ивановича Маркова, отдалились от города.
Граф Пален ворвался в Морунген, на квартире, отведенной для Бернадота, нашел готовый ужин, ожидавший победителя, весь гардероб маршала; захватил обоз с контрибуцией, собранной в городах Восточной Пруссии, и столь же стремительно удалился от французской конницы, посланной против него с поля боя.
Вечером отряд И.И. Маркова, уже покинутый командиром, вышел из боя. Немалую роль в спасении людей и артиллерии сыграли казаки полка В.А. Сысоева. Под Морунгеном арьергард имел большой урон, но начальник артиллерии А.П. Ермолов потерял всего одну пушку.
Из воспоминаний А.П. Ермолова:
«В Либштадте нашли мы генерал-майора Маркова, покойно спящего после хорошего ужина, и с ним нескольких его спутников, которые все съели, ничего нам не оставя, как будто мы уже не должны были возвратиться. В утешение голодному оставалось любоваться пригожим станом и прелестными глазами жены [хозяина дома]. Но поскольку я был герой, совершивший ретираду, то и не был удостоен взгляда, который, как мне сказали, мог принадлежать победителю… Побежденные не налагают контрибуций!
Генерал Марков как человек весьма ловкий не показал удивления, видя нас возвратившимися, как будто мы только что исполнили его распоряжения…»{101}
Поздно ночью в командование авангардом вступил князь Багратион. Стоит ли говорить, что это назначение никого не удивило — любимец великого Суворова! Под его начало отошли отряды генерал-майоров Маркова, Барклая-де-Толли и Багговута.
Таким образом, Беннигсен упустил возможность разгромить под Морунгеном корпус Бернадота, действовавший отдельно от армии, что могло серьезно повлиять на дальнейший ход войны. Однако маршал не позволил втянуть себя в сражение. Выполняя приказ императора, он продолжал отступать, стремясь увлечь за собой неприятеля к Висле. Наполеон же в это время предполагал собрать свои войска у Алленштейна и нанести сокрушительный удар по отдельным частям растянувшейся колонны русских.
Нападение на армию Беннигсена намечалось на 22 января. Малейшая неосторожность могла обернуться для нее катастрофой. Спас русских лишь счастливый случай…
За двое суток до нападения французов казаки из авангарда Багратиона перехватили курьеров с приказами Наполеона своим маршалам. Князь Петр Иванович тут же переслал их главнокомандующему Беннигсену. Тот и другой развернули кипучую деятельность. Утром 22 января все русские войска стояли на месте и были готовы отразить нападение.
Неприятель был поражен внезапным появлением всей русской армии в окрестностях Алленштейна, ибо не ожидал, что она может так быстро собраться. Наполеон не решился атаковать ее. Но и Беннигсен не ринулся в бой. Оставив выгодную позицию у Янкова, он приказал отходить на Вольфсдорф и далее на Кенигсбергскую дорогу. Главнокомандующий оправдывал свое решение необходимостью сближения с базами снабжения. Надо сказать, что его войска испытывали большую нужду в продуктах питания…
Авангард князя Петра Ивановича стал арьергардом.
Утром 24 января французы напали на позицию русских под Вольфсдорфом. В течение всего дня отрядам арьергарда пришлось отражать атаки двух самых больших корпусов маршалов Даву и Сульта. Артиллерия Ермолова «весь день была в ужасном огне». Если бы гусары не заменили перебитых лошадей лошадьми, отнятыми у неприятеля, он неизбежно потерял бы несколько орудий{102}.
25 января большая часть арьергарда спокойно дошла до Ландсберга и присоединилась к армии, стоявшей там в боевом порядке. И только отряд Барклая, отступавший по другой дороге, нес большие потери в единоборстве с несравненно более сильным противником.
Позиция в окрестностях Ландсберга была неудовлетворительной. Поэтому главнокомандующий Беннигсен в ночь на 26 января приказал отходить к Прёйсиш-Эйлау и готовиться к генеральному сражению.
Армия отступила к Прёйсиш-Эйлау. Вместе с ней ушел серьезно пострадавший отряд генерал-майора Барклая-де-Толли.
Пространство между Ландсбергом и Прёйсиш-Эйлау, покрытое довольно густым лесом, затрудняло действие конницы. Поэтому генерал-лейтенант Багратион отпустил всю кавалерию и часть артиллерии, оставив при себе полки линейной пехоты и егерей. С этими силами он до одиннадцати часов утра достаточно успешно сдерживал неприятеля. Но потом произошло нечто невероятное, о чем рассказал в своих воспоминаниях Ермолов:
«Дрались мы с умеренною потерею, но по дороге нашли разбросанные бочки с вином, которые идущие при армии маркитанты оставили для облегчения своих повозок, спасая более дорогой товар. Невозможно было удержать людей, усталость которых и довольно сильный холод наиболее располагали к вину, и в самое короткое время четыре из егерских полков до того перепились, что не было средств соблюсти ни малейшего порядка. Они останавливались толпами там, где не надо, шли вперед, когда нужно было поспешно отступать»{103}.
Неприятель, заметив замешательство в войсках русского арьергарда, стал действовать решительнее. В лесу не было тропинки, где бы он ни появлялся. Для защиты и эвакуации пьяных егерей пришлось употребить артиллерию и кавалерию. Все попытки отвести их назад не увенчались успехом.
Арьергард отступил к Прёйсиш-Эйлау. В подкрепление Багратиону главнокомандующий прислал несколько полков пехоты и кавалерии. Город то и дело переходил из рук в руки и, в конечном счете остался за французами. Полковник артиллерии Ермолов залпами картечи из сорока своих орудий не раз принуждал неприятеля к отступлению «с приметною потерею».
* * *
В ночь на 27 января русские войска расположились на позиции, представлявшей собой слегка всхолмленную равнину, покрытую снегом. Замерзшие на ней озера были удобны для действия пехоты и конницы, но опасны для артиллерии из-за непрочности льда. Температура воздуха не превышала четырех градусов. Погода стояла переменная: то метель закружит, то развиднеет так, что на версту все откроется; то вдруг подует северный ветер и снова понесет белые хлопья — французам в лицо, русским в спину.
Впрочем, сама по себе местность, избранная главнокомандующим для генерального сражения, не представляла русским каких-то особенных преимуществ, фланги позиции не прикрывались естественными преградами. И только в центре имелись небольшие высоты, на которых можно было устроить батареи как раз против выхода из города на Кенигсбергскую дорогу, относительно безопасную для отступления. Надо сказать, Беннигсен не исключал такого развития событий.
В день генерального сражения русский главнокомандующий располагал армией в семьдесят тысяч человек, сведенных в семь дивизий. Пять из них образовали первую и вторую линии обороны, а две были отправлены в резерв.
Правое крыло русских войск под командованием генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова упиралось в деревню Шмодитен и на некотором расстоянии прикрывалось с фронта болотистым ручьем, хотя и замерзшим, но все-таки затруднявшим перемещение тяжелых французских пушек и действия кавалерии значительными силами. Устроенные здесь батареи насчитывали шестьдесят орудий. Из них двумя ротами конной артиллерии командовал полковник Алексей Петрович Ермолов.
Во главе войск центра русской позиции стоял генерал-лейтенант Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен. Он имел семьдесят орудий.
Войска левого крыла под началом генерал-лейтенанта Александра Ивановича Остермана-Толстого примыкали к деревне Серпален. За ними стояли сорок орудий.
Кроме того, в составе резерва главнокомандующего было шестьдесят орудий, расположенных сразу за второй линией обороны в пределах досягаемости французской артиллерии.
Всей артиллерией командовал генерал-майор Дмитрий Петрович Резвый.
Какими силами располагал Наполеон в день генерального сражения? По французским данным, он имел семьдесят тысяч штыков и сабель, по немецким — от восьмидесяти до девяноста тысяч{104}. Беннигсен довел счет до ста тысяч{105}. Преувеличил, конечно. Невелика корысть побить слабого противника.
Едва забрезжил рассвет, как наполеоновская армия пришла в движение. Русские обрушили на неприятеля, готовившегося к атаке, огонь из мощных батарей правого фланга и центра, французы приняли вызов. Канонада продолжалась три часа…
Правый фланг позиции в течение почти всего дня практически не подвергался нападению французов, «ибо впереди простиралась обширная болотистая равнина, для действия неудобная». Однако она мешала не только неприятелю. Следствием такого выбора явилось то, что не менее двенадцати тысяч русских солдат оказались без дела. «И я, между прочим, — писал Ермолов, — простоял с двумя конно-артиллерийскими ротами до полудня, стреляя изредка и без нужды»{106}.
Нельзя сказать, что французы вообще не пытались атаковать русских на правом фланге. Однако серьезных военных действий здесь не происходило, хотя Л.Л. Беннигсен готовился к ним. Не случайно еще утром он вызвал сюда корпус прусского генерала А.В. Лестока и приказал ему «сколь можно ранее присоединиться к русской армии», что тот не выполнил{107}.
Лесток, усиленный Выборгским пехотным и двумя казачьими полками, шел по дороге на Альтгоф. По пятам за ним следовал маршал Ней, сдерживаемый небольшими отрядами генералов Плеца и Притвица.
Ней, приняв арьергард за весь прусский корпус, остановился. «Генерал-лейтенант Лесток из Альтгофа прошел через Шмодитен к нашему левому крылу на то место, которое я ему заранее уже предназначил», — писал Беннигсен{108}.
Лукавил главнокомандующий: первоначально он предписал Лестоку следовать на помощь войскам правого крыла, которым и без него практически нечего было делать. Не сумел Леонтий Леонтьевич Беннигсен правильно оценить свою позицию накануне сражения, а признаться в том не позволило безмерное честолюбие…
Самым слабым местом русской позиции Наполеон считал центр. Поэтому сразу после восьми часов утра он приказал маршалу Пьеру Ожеро выдвинуть его корпус из города, занять выгодное положение и ждать, пока неприятель обнаружит свои намерения на левом фланге. Генерал Дави де ля Пайетри Дюма, отец знаменитого романиста, поведал нам о том, как развивались события.
Как только войска тронулись с места, началась такая метель, что ничего не было видно на расстоянии пятидесяти шагов. Ожеро сбился с дороги. Через три часа снегопад прекратился. Стало совсем светло. К удивлению обеих сторон, французский корпус оказался перед центральной батареей русских. Семьдесят орудий выплеснули на неприятеля град картечи, выбивая из колонн сотни солдат и всадников кавалерии. Сам маршал и его дивизионные генералы Дежарден и Геделе выбыли из сражения из-за ран.
Когда стих артиллерийский огонь, бросилась в атаку русская пехота. Пошли в ход штыки, приклады, банники. Груды тел покрыли высоты, господствовавшие над Кенигсбергской дорогой. Корпус Ожеро был опрокинут. От него остались жалкие «обломки».
Французы несколько раз бросались в атаку, но прорвать центр русской позиции не смогли. Потери же понесли огромные. Полковник Ермолов «ужаснулся, увидевши число тел на местах, где стояли наши линии», но еще более он «нашел их там, где были войска неприятеля».
Наполеон, потеряв уже много людей и видя бесплодность своих усилий прорвать центр русской позиции, бросил весь корпус Даву против войск левого крыла генерал-лейтенанта Остермана-Толстого. После упорного и кровопролитного боя они отступили от Саусгартена к Ауклаппену, куда отошла также и его резервная дивизия под командованием младшего Каменского.
Дежурный генерал Фок, видя опасность, нависшую над войсками Остермана-Толстого, взмахом руки отправил Ермолова с двумя ротами конной артиллерии с правого фланга на самый край левого, где неприятель, заняв высоты, устроил на них батареи и осыпал русских шквалом картечи и ядер.
Алексей Петрович, прибыв на место, отправил в тыл передки орудий и лошадей, в том числе и свою, а подчиненным заявил:
— Господа, об отступлении помышлять не должно. Нам остается одно — победить или умереть.
Ермолов начал обстрел французов, который продолжался около двух часов. Это позволило русским войскам, отступившим к Ауклаппену, построиться в боевой порядок, возвести три батареи и их огнем не только остановить неприятельские колонны, но и заставить одну из них отойти с большим уроном.
Часам к пяти вечера прусский корпус Лестока числом не более шести тысяч человек, отмахав несколько лишних миль, прибыл на левый фланг армии и сразу включился в бой, приняв на себя огонь французских батарей. Артиллеристы Ермолова почувствовали облегчение.
Выборгский пехотный полк ворвался в Кушитен. За ним устремились другие войска Лестока. Девять французских линейных рот были истреблены почти полностью. Уцелевшие люди бежали. Казаки Платова и эскадроны прусской конницы, обойдя деревню слева, довершили разгром.
Очистив Кушитен, Лесток выстроил свой отряд впереди его, перед березовой рощей, занятой французами, обстрелял ее из тяжелых орудий, потом под звуки марша двинулся вперед, одновременно обходя неприятеля слева все теми же полками казаков и прусской конницы, которые гнали, рубили и кололи врага нещадно.
Даву, видя гибель своих солдат, бросил к роще дивизию генерала Фриана, которой из-за глубокого снега приходилось пробиваться по единственной дороге, проходившей мимо батарей Ермолова. Под прикрытием дыма от разрывов своих и неприятельских снарядов его артиллеристы переносили орудия на руках, неожиданно открывали огонь по неприятелю, не позволяя ему прорваться на помощь терпящим бедствие соратникам.
Корпус генерала Лестока, подкрепленный московскими драгунами и павлоградскими гусарами, бросился в решительную атаку на французов. Началось отступление неприятеля. Русские преследовали его до Саусгартена, недавно оставленного войсками Остермана-Толстого.
Опустившаяся на землю «очень темная» январская ночь прервала сражение, продолжавшееся двенадцать часов. Пылали окрестные селения, освещая утомленные бойней войска. Горели костры по всей линии фронта. К ним шли, ковыляли, ползли толпы раненых.
Из воспоминаний А.П. Ермолова:
«Главнокомандующий, желая видеть ближе действие генерала Лестока, находился на левом фланге, и удивлен был, нашедши от моих рот всех лошадей, все передки и ни одного орудия; узнав о причине, был чрезвычайно доволен»{109}.
Удовлетворение Беннигсена вылилось в награждение Ермолова орденом Святого Владимира 3-й степени, хотя он был представлен к Святому Георгию 3-го класса. Его награду получил генерал-майор Кутайсов. Князь Багратион указал на допущенную ошибку. Главнокомандующий признал, что полковник артиллерии обижен, но ничего не сделал, чтобы ее исправить.
Знаменитый гусар-повеса, партизан-мемуарист Д.В. Давыдов, создавая поэтическую картину дня сражения, писал:
«Штык и сабля гуляли, роскошествовали и упивались досыта… То был широкий ураган смерти, все вдребезги ломавший и стиравший с лица земли все, что ни попадало под его сокрушительное дыхание…»{110}
В результате того «урагана смерти» русские потеряли двенадцать тысяч убитыми и почти восемь тысяч ранеными{111}. В числе последних было семьдесят офицеров и девять генералов{112}.
Еще большие потери понесла французская армия: тридцать тысяч убитыми, двенадцать тысяч ранеными и девятьсот шестьдесят человек пленными{113}. Кроме того, Наполеон лишился восемнадцати генералов; шесть из них нашли вечный покой в земле Восточной Пруссии.
Беннигсен считал, что победу в сражении при Прёйсиш-Эйлау одержал он, главнокомандующий русской армией. И не без оснований: потери у него значительно меньше; противник, хотя и заставил его отступить на левом фланге, но ненадолго, всего на несколько часов, после чего ему удалось отвоевать оставленную позицию. Да и Наполеон поначалу не готов был отстаивать свой приоритет.
Вестником победы помчался в Петербург князь Петр Иванович Багратион. Командование арьергардом принял на себя атаман Матвей Иванович Платов.
Казалось, военное счастье отвернулось от Наполеона. Впервые за многие годы он не сумел одержать безоговорочной победы над противником. В два часа ночи император французов готов был вступить в переговоры с Россией и Пруссией. И даже выбрал место встречи с императором Александром и королем Фридрихом Вильгельмом — город Мемель.
Беспокойство Наполеона за исход кампании достигло предела. Он уже думает об отступлении за Вислу. Правда, якобы для отдыха «на спокойных зимних квартирах… в безопасности от казаков и партизанских отрядов»{114}.
Наполеон обдумывал этот план, пока не знал об отступлении союзников…
Русские войска двумя колоннами беспрепятственно отошли к Кенигсбергу. Их расположение перед городом прикрывали солдаты авангарда князя П.И. Багратиона и казаки атамана М.И. Платова.
Наполеон не перешел на правый берег Вислы, чтобы укрыться от назойливых казаков. Узнав об отступлении Беннигсена, он воспрял духом, остался на месте сражения, отказался от мысли о переговорах с Россией и Пруссией. Оценка итогов минувшего дня изменилась, о чем свидетельствуют строки из письма императора, отправленного в Париж вечером 28 января 1807 года:
«… Сражение при Эйлау будет, вероятно, иметь благоприятные результаты для решения здешних дел. Неприятель в течение ночи в полном бегстве отступил отсюда на целый переход…»{115}
* * *
Только 6 февраля французская армия снялась с позиции при Прёйсиш-Эйлау и начала отступление на Ландсберг и далее за Пасаргу. Ее отход остался прикрывать сильный арьергард под командованием маршала Нея.
Отступление было трудным. Сильная оттепель сделала дороги почти непроходимыми, а в низинах на обширной равнине и вовсе непроходимыми, особенно для артиллерии. Уже в первый день пути от недостатка корма пало более пятидесяти лошадей. Многие повозки развалились или совершенно увязли в грязи, поэтому французы вынуждены были бросать ящики со снарядами и оставлять своих раненых на попечение неприятеля.
Артиллерия и обозы с провиантом и фуражом отстали. Армия не могла преследовать неприятеля: голодный солдат — плохой воин. Поэтому 10 февраля Беннигсен остановил свои дивизии на отдых. В то же время он приказал казакам продолжать тревожить французов, но соблюдать осторожность, ибо ни пехота, ни регулярная кавалерия не смогут поддержать их в случае необходимости.
Казаки тревожили неприятеля едва ли не каждый день. Бывало, и французы из арьергарда маршала Нея устраивали переполох в русском лагере.
Утром 15 февраля по армии разнесся слух: генерал-майор Федор Карлович Корф, стоявший с егерями в деревне Петерсвальд, несколько часов назад взят французами и увезен в неизвестном направлении. Из рапорта маршала Нея военному министру князю Невшательскому, перехваченного в тот же день, стало известно, что ответственность за свое пленение и потерю двухсот человек убитыми и ранеными барон возложил на Матвея Ивановича Платова, который якобы в ту ночь не выставил пикеты и не отправил в сторону противника казачьи разъезды. Главнокомандующий потребовал объяснений. Атаман ответил:
«…Пикеты и разъезды были впереди, и хорунжий Лютенсков двоекратно в ночь и третий раз на заре извещал его, генерал-майора Корфа, о приближении неприятеля, но, по-видимому, он не хотел принимать донесений, отчего и последовала такая опасность…»{116}
Трудно представить, что Платов не знал истинной причины пленения Корфа. Конечно, знал, как и служивший под его началом артиллерийский полковник Ермолов и сам главнокомандующий Беннигсен. Оба оставили после себя «Записки», в которых есть строки, позволяющие восстановить общую картину того «весьма неприятного происшествия».
Вся команда Корфа расположилась на отдых на одном конце Петерсвальда, а сам он занял лучший дом священника на другом его конце и сразу же «принялся за пунш, обыкновенное свое упражнение», не позаботившись о безопасности. Казаки один за другим приезжали к нему, чтобы предупредить о приближении неприятеля. Предупреждение не дошло до сознания пьяного генерала{117}.
В этой части оба мемуариста расходятся лишь в деталях: Ермолов пишет, что казаки застали Корфа за употреблением пунша, а Беннигсен сообщает нам, что они нашли его уже в постели. Никакого противоречия в этом нет: сначала мог быть ужин с привычным напитком, а после него — здоровый солдатский сон на мягкой перине в доме сельского пастора.
«Несколько человек вольтижеров, выбранных французами, вошли в темную ночь через сад в дом, провожаемые хозяином, и схватили генерала, — продолжал Алексей Петрович. — Сделался в селении шум… произошла ничтожная перестрелка, и неприятель удалился с добычею…»{118}
«Небольшая перестрелка» произошла, по-видимому, у самого дома священника, а «на другом конце» Петерсвальда развернулся настоящий бой, описанный Беннигсеном с использованием рапортов частных начальников:
«Неприятель, поощренный таким началом (захватом русского генерала), прошел со значительными силами через деревню и напал на наших егерей, уже стоявших, однако, под ружьем, так как казаки успели предупредить их о приближении французов, покинув свои аванпосты. Вместо ожидаемого появления командира батальоны подверглись стремительному нападению противника. Отряд оборонялся с большою храбростью, но не мог устоять… и вынужден был отступить по дороге на Зекрен», где находилась значительная часть авангарда Платова{119}.
В этом ночном бою русские потеряли двести человек, в том числе двух офицеров и сорок три солдата убитыми{120}.
«Потеря неприятеля, конечно, была не менее значительна, — убежден Беннигсен, — если принять во внимание мужество и храбрость, с которыми оборонялся наш небольшой отряд»{121}. Вряд ли это могло утешить главнокомандующего.
Естественно, Наполеон не упустил возможность «представить в бюллетене выигранное сражение и взятого в плен корпусного начальника, а дабы придать более важности победе, превознесены высокие качества и самое даже геройство барона Корфа, — иронизировал А.П. Ермолов. — Но усомниться можно, чтобы до другого дня могли знать французы, кого они в руках имели, ибо у господина генерала язык не обращался», то бишь не ворочался от перенасыщения организма пуншем{122}. А на ночной рубахе и кальсонах не бывает знаков отличия.
Беннигсен не только отверг обвинения Корфа в адрес казаков и атамана Платова, но и признал его поведение в плену «неслыханным».
После этого «весьма неприятного происшествия» установилось затишье. Войска обеих воюющих сторон бездействовали. Даже на аванпостах, находившихся на расстоянии пистолетного выстрела от неприятеля, было тихо. Между тем в армию вернулся Багратион и вступил в командование авангардом. Под началом атамана Платова остались лишь казачьи полки, которые Беннигсен бросил против поляков.
Французы испытывали неодолимое чувство голода. Ежедневно солдаты получали лишь половину нормы хлеба и продовольствия. Положение с фуражом было и того хуже. По признанию маршала Нея, в течение последнего месяца лошадей кормили только «мохом и гнилой соломой»{123}.
Впрочем, положение русской армии ничем не отличалось от положения французской: не хватало ни хлеба, ни соли, сухари выдавались совершенно гнилые и в малом количестве; солдаты употребляли в пищу воловьи шкуры, которыми совсем недавно покрывали шалаши, ели лошадей{124}.
Багратион поручил Ермолову донести о положении авангарда Беннигсену. Последовали строгие распоряжения главнокомандующего, но тем дело и кончилось, если не считать, что в связи с этим Алексей Петрович приобрел себе врага в лице дежурного генерала Александра Борисовича Фока, «весьма посредственные способности» которого не вызывали у него восхищения, «тогда как многие находили выгодным превозносить их»{125}.
Письмом от 9 марта 1807 года главнокомандующий Беннигсен обратился к императору Александру I с просьбой приехать в армию:
«Я полагаю, что прибытие Вашего Величества сильно побудит венский кабинет высказаться положительно о том, какой стороны он намерен держаться. Не подлежит сомнению, что если австрийцы примут немедленно участие в войне с французами, то Бонапарт со своею армией, лишенный всего необходимого, с множеством больных и раненых, без кавалерии и даже артиллерийских лошадей, будет совершенно уничтожен и раздавлен…
Если Австрия не решится принять участие в этой войне, то, кажется, настает момент к заключению почетного и выгодного мира с Бонапартом…
Хочу еще присовокупить: продолжение войны с Францией я считаю опасным для России…»{126}
Похоже, Беннигсен уже готов отказаться от роли «спасителя России и всей Европы», отведенной ему Александром I, вдохновленным донесением главнокомандующего о победе его армии в сражении при Прёйсиш-Эйлау. Предчувствие грядущей беды не обмануло Леонтия Леонтьевича. Но об этом позднее…
Александр I приехал на театр военных действий с большой свитой. «Трудно передать впечатление, произведенное на армию прибытием государя императора. Его встречали радостными криками, столь же искренними, как и восторженными; повсюду слышались ликования и взаимные поздравления», — вспоминал Л.Л. Беннигсен{127}. Возможно, все так и было. Молодой, высокий, изящный, красивый, умный, образованный царь умел нравиться людям. Он блистательно играл роль «очарователя». Об этом писали многие современники, в том числе и Наполеон, сосланный им на остров Святой Елены.
8 апреля в подкрепление к русским пришла первая гвардейская дивизия во главе с великим князем Константином Павловичем, обещавшим главнокомандующему быть «примером повиновения». Он сразу навестил Багратиона, с которым со времени Итальянского и Швейцарского походов поддерживал дружеские отношения. Узнав о положении русского авангарда, цесаревич взял на себя заботу «об улучшении продовольствия» полков пехоты и кавалерии, подчиненных Петру Ивановичу. Правда, «первый транспорт с провиантом… был взят по дороге другими войсками, но всем прочим давал он свои конвои, и они доходили исправно; через некоторое время от недостатка мы перешли к изобилию», — писал Алексей Петрович Ермолов{128}.
Багратион представил Ермолова великому князю Константину Павловичу как инициативного и ответственного артиллериста. Случайное знакомство на дорогах войны на некоторое время переросло в дружбу, которая стала определять поступки Алексея Петровича в чрезвычайных жизненных обстоятельствах. Но речь об этом пойдет позднее.
Главная квартира государя была в Бартенштейне, а великого князя в Шипенбейле. Там «начались разводы и щегольство».
Конечно, Бартенштейн — не Петербург, но и здесь собралось вполне приличное общество. Из столицы приехало много дам. Было весело. Пир следовал за пиром.
Но не пировать же приехал Александр Павлович в армию. Конечно, нет. Вдохновлять. 30 апреля государь решил устроить смотр войскам, стоявшим в районе Гейльсберга, куда Беннигсен приказал подтянуть ближайшие дивизии и надежно (на всякий случай, естественно) прикрыть фланги. Высочайший инспектор одобрил выбранную позицию и возведенные укрепления, выразил удовлетворение общим состоянием войск и настроением солдат, после чего вернулся в город, где провел ночь.
1 мая перед императором предстали полки авангарда. Как герои князя П.И. Багратиона готовились к царскому смотру, поведал нам начальник артиллерии передовых войск А.П. Ермолов:
«Перестроив единообразно шалаши, дали мы им опрятную наружность и лагерю вид стройности. Выбрав в полках людей не совсем голых, пополнили с других одежду и показали их под ружьем. Обнаженных спрятали в лесу и расположили на отдаленной высоте в виде аванпоста»{129}.
Александр I представил офицеров авангарда прусскому королю Фридриху Вильгельму и, подойдя к Алексею Петровичу, сказал:
— Начальник артиллерии авангарда полковник Ермолов. Скажу вам, брат мой, достойный офицер. Он и в прошлую кампанию служил усердно. Я им доволен.
Вспоминая позднее этот смотр, старый генерал писал: