ЕРМОЛОВ КАК РЕФОРМАТОР
ЕРМОЛОВ КАК РЕФОРМАТОР
Чиновники и судьи в России, может быть, и не глотали конфеты вместе с фантиками, но лихоимствовали и воровали ничуть не меньше, чем в Персии, а на Кавказе даже больше, ибо народ здесь не только законов не знал, но и не знал даже, кому жаловаться на произвол «гражданских кровопийцев». Поэтому после возвращения на родину перед Ермоловым стояла все та же задача — если не искоренить, то хотя бы уменьшить грабежи и разбои. И он знал, как это сделать.
Необходимо нагнать ужас на лихоимцев и откровенных грабителей. И Алексей Петрович нагонял, произнося «речи публично и для удобнейшего понятия в самых простых выражениях». Понимал, что лучше, конечно, ввести «последнее в данном случае средство, то есть отсечение головы». Тогда бы у него на Кавказе многие переселились в царство небесное раньше срока. Но кто же решится нарушить запрет на смертную казнь, введенный еще Елизаветой Петровной? На дворе-то уже XIX век!
Строгости не помогали. Ужас сменился страхом. Страх быстро прошел. Грабежи и разбои усилились. Через год после возвращения посольства в Тифлис уже известный читателю молодой офицер Николай Муравьев, обожавший Ермолова, писал в дневнике:
«Злоупотреблений здесь множество. Алексей Петрович смотрит на оные сквозь пальцы или не знает о них. Всякий управляющий какой-нибудь частью присваивает себе неограниченную власть и делает, что ему вздумается, все ищут более своей собственной пользы, чем пользы службы…
Жители города Тифлиса угнетены ужасным образом полицмейстером Кохановым. Он явно взяток не берет, но имеет другие средства, освобождая от постоя тех, которым постой следует… за что, естественно, берет мзду, и не малую. У бедных людей отнимает земли для расширения улицы, а, напротив, живущих богато, не трогает.
Коханов, человек, изгнанный из Астрахани за воровство и подлейшие проступки, приезжает в Тифлис без гроша в кармане и вскоре начинает жить самым роскошным образом, угнетая жителей и выказывая себя ложью, сплетнями, доносами, неправдами, получает доверенность главнокомандующего…
Вчера я был у Ховена. В первый раз слышал от него порядочную вещь. Он, жалуясь на неустройство в Грузии, сказал:
— Это удивительно! Хотят, чтоб здешний народ благословлял российское правление, тогда как употребляют всевозможные средства для угнетения его…
Злоупотребления столь велики, как никогда не были. Никогда столько взяток не брали, как нынче. Ермолов видит все, но позволяет наушничать и часто оправдывает и обласкивает виноватого. А сему причиною Алексей Александрович Вельяминов, начальник штаба Кавказского корпуса и друг командующего, к которому все сии народы, то есть грабители и взяточники, подбиваются. Он делает из Алексея Петровича все, что хочет.
Столь долгое пребывание главнокомандующего на Сунже подает мысль, что Грузия ему надоела, и что он хочет от дел отвязаться, отчего злоупотребления увеличиваются и народ ропщет»{438}.
Бескорыстный до щепетильности Алексей Петрович и в высшей степени честный и благородный его племянник гражданский губернатор Грузии Роман Иванович Ховен не могли за всем уследить. К тому же дядя часто и подолгу бывал на Северном Кавказе, поручая дела другу и начальнику штаба корпуса генералу Вельяминову, а тот, ничуть не стесняясь, запускал обе руки в казну наместничества, подрывая авторитет главнокомандующего.
Вначале, когда Ермолов только что появился в Тифлисе, прежняя бюрократическая машина дала сбой, начала пробуксовывать, но за время его пребывания в Персии она раскрутилась и двинулась в прежнем направлении. Судя по всему, важную роль в реанимации ее сыграл генерал Вельяминов, имевший связи в Петербурге, без которых казнакрады и взяточники в Грузии не могли бы развернуться, как говорят, на всю катушку.
А вот у Алексея Петровича отношения с петербургской властью сразу не заладились. Он признавался Арсению Андреевичу Закревскому:
«До сего времени я как солдат не имел дела с министрами и не знал, что Бог за грехи рода человеческого учредил казнь сию. Теперь собственные опыты научили, однако же, и тому, что природа не особенных людей в министры приуготовляет»{439}.
Нет, не особенных, но разных. Среди них бывали люди очень талантливые и не очень, но бывали и откровенно бездарные. Своего отношения к последним наш герой не скрывал. Арсений Андреевич упрекнул его однажды в прямолинейности, из-за которой у него не ладились отношения с людьми. Соглашаясь с другом, Алексей Петрович пояснял:
«Справедливо выговариваешь мне, что я со всем светом перебранился и что неприятелей у меня число несметное. Слушаю твой дружеский совет и начинаю смягчаться.
Ты не знаешь, что с министром юстиции имею я приятельскую переписку, правда, пишу ему чрезвычайно редко. С министром полиции у меня самые сладкие приветствия взаимные, министр финансов ко мне неблагосклонен, но если то от гордости, то не будет ему пощады, и я знаю то, что самое счастливейшее царствование Александра не сделает его лучше, чем он есть… уважать Гурьева нельзя по приказу… Я повинуюсь тебе, и ему даже пишу комплементы и всему достохвальному его семейству, то есть графу Нессельроде[2], который точно человек прекраснейший, но я не виноват, что имею с ним дело как с министром. На обеде, завтраке, при устрицах я всегда ему приятель; по службе Государю я требую не одной только любезности»{440}.
Редкий сановник был так непопулярен в России, как граф Гурьев. «Комплементы» Ермолова, письма которого поступали в канцелярию Министерства финансов, пересказывались её чиновниками как анекдоты. Поэтому Дмитрий Александрович просил «Проконсула» Кавказа писать ему только партикулярно, то есть официально и по форме.
По свидетельству князя Петра Владимировича Долгорукова, когда граф Дмитрий Александрович ушел, как сказали бы сегодня, на заслуженный отдых, в день Святой Пасхи все говорили: «Христос воскрес — Гурьев исчез!»{441}
Скажите на милость: могли ли у Алексея Петровича сложиться хорошие отношения с такими министрами? Со времен офицерской молодости он чувствовал свое превосходство над бездарностями, которых и тогда бы немало. Сослуживцы молили Бога, чтобы он, наконец, получил чин генерала и оставил их в покое. Не понимали они, что не от чина эта нетерпимость — от характера, унаследованного от матушки Марии Денисовны.
Усугубил отношения Ермолова с министрами один коварный поступок государя. Написал однажды Алексей Петрович откровенное письмо Александру Павловичу, в котором подверг резкой критике положение в гражданском управлении России, а он возьми и передай его в те самые ведомства, на которые жаловался наместник. Арсений Закревский, узнав о содержании этого послания, отчитал друга...
«Правду и весьма правду говоришь, — соглашался “брат Алексей” с “другом Арсением”, — что письмо мое зло… но кто мог ожидать такого предательства, каковым с ним поступлено. После сего станут еще сомневаться, что простосердечие мое вредит мне. Конечно, после сего и самую правду буду я говорить сквозь зубы, если за нее должен покупать себе злодеев, которыми и без того очень изобилую. Воображаю, как дуются министры и какие пакости готовы мне делать, но я не буду сердиться и их в свою очередь, сколько возможно, буду истреблять, хотя весьма уверен, что сражение не всегда будет в мою пользу»{442}.
Нет, не сумел Алексей Петрович правду говорить «сквозь зубы». Поэтому врагов у него в Петербурге заметно прибавилось. Его совершенно откровенно порочили в глазах царя и столичного общества, обвиняли в превышении власти, клевете на честных слуг престола. Один против всего правительства он, конечно же, не мог выиграть все сражения. Впрочем, почему один? Были у него и единомышленники, готовые предупредить о грозящей опасности…
В 1818 году была назначена сенатская ревизия областей, состоявших под управлением Ермолова. На нее, кроме прочих, была возложена задача проверить достоверность информации о злоупотреблениях по гражданской части, поступившей на имя царя из Тифлиса.
Что можно было ожидать от ревизоров, ехавших на Кавказ с готовым мнением о ложности обвинения гражданской администрации в злоупотреблениях? Ермолов был предупрежден об этом. Действительно, проверка была поверхностной, в суть жалобы никто не вникал, доступа к сенаторам не было. Впрочем, наместник не сидел, сложа руки, в ожидании приговора. Думаю, не случайно сразу после их отъезда он получил донос. Некий доброжелатель поведал ему, что члены комиссии, добравшись до Астрахани, «счастливо» играют там в карты.
До чего же изменились пристрастия за двести лет! Сегодня члены министерской комиссии, приезжающие в провинцию, не будут играть в карты… Однако речь-то идет не о них, а о нашем герое, болевшем за державу. Вот что писал он по поводу проверки гражданской администрации вверенного ему края, Проконсулом которого называли его друзья, да и сам он тоже:
«Нельзя не видеть, что сенаторы получили приказание находить все в хорошем виде… Ко всему придираются, чтобы по возможности извинить беспорядки, словом, видно: хотят сделать представление, противное тому, что говорил я о здешних гражданских разбойниках. Не знаю, зачем присылают этих господ?.. Правительство ничего не узнает от таких ревизоров, а будет считать, что они все сделали и привели в надлежащий вид… Нельзя при царствующих ныне министрах, при дремлющем инвалидном Сенате достигнуть правосудия!»
Алексей Петрович не хочет мириться с этим. В следующий раз намерен доложить обо всем царю или уйти в отставку.
А почему в следующий раз? Думаю, потому что однажды уже докладывал. Правда, тогда не просил еще об отставке. Пока нельзя. Надо осмотреться, подумать. В противном случае, убеждает он своего адресата, может получиться вот что: «Назовут меня дерзким, строптивым, и когда буду я просить одного взгляда на злодейства и беззакония, в то время отвратят внимание от жалоб, и не будет мне доверия. Не мне делают обиды и угнетения. Я обязан доводить до сведения Государя стон угнетаемых»{443}.
Можно, конечно, написать государю и донести до него «стон угнетаемых» людей. Но лучше подождать случая, когда представится возможность переговорить лично. Он верит в свой дар убеждения. Его величество поймет, заменит «царствующих министров» и разбудит «дремлющих сенаторов». Вроде бы и не наивным человеком был генерал, а вот надеялся.
Господи, да неужели одного предательства ему было мало, чтобы понять, что не заменит и не разбудит? Похоже, «достал» Алексей Петрович своей честностью не только «царствующих министров» и «дремлющих сенаторов», но и бодрствующего императора.
Оставим пока попытку Ермолова покончить со злоупотреблениями по гражданской части, тем более что она ему не удалась, и обратимся к конкретным делам наместника как администратора вверенного ему края. Эта работа затянулась на все годы пребывания его на Кавказе{444}.
* * *
С проблемой дураков Алексей Петрович безуспешно боролся всю свою сознательную жизнь, начиная со времени обучения в кадетском корпусе. А вот за строительство дорог он взялся лишь на Кавказе, ибо понимал, что без них ему не удастся утвердить мир и порядок на подвластной ему территории. В частности, новые пути сообщения были проложены от Тифлиса до Ку-таиса, от Георгиевска до Екатеринодара через Кабарду, между Дагестаном и прочими мусульманскими провинциями. Берега больших и малых горных рек соединились мостами.
Вдоль восстановленных и новых дорог была создана система военных постов, что значительно повысило безопасность движения. Отпала необходимость назначения сильных конвоев для сопровождения транспорта и пассажиров.
Естественным следствием расширения путей сообщения явился рост экономики. Особенно заметных успехов достигла горная промышленность, в частности, добыча золота, серебряной и свинцовой руды на Северном Кавказе. Начались поиски полезных ископаемых в Грузии.
Ермолов, столь экономный в расходовании государственных средств, не пожалел одного миллиона рублей на устройство немецких колоний в Закавказье. В частности, из Вюртемберга в Грузию вызываются пятьсот семейств, для которых силами русских солдат строятся дома. Для упорядочения переселенческого дела по предложению наместника создается правительственная межевая комиссия.
Улучшение путей сообщения, обеспечение их безопасности и отмена пошлин вызвали оживление торговли. По ходатайству Ермолова в Закавказье был введен транзит европейских товаров, с которых взимался только пятипроцентный таможенный сбор. Однако и эта мера давала значительный вклад в доходную часть бюджета края.
Алексей Петрович поощрял судоходство и рыболовство на Каспийском море, привел в порядок тамошнюю флотилию, выступил инициатором постройки астраханской городской верфи, а для облегчения навигации велел начертать карту дельты Волги.
Росту доходной части бюджета края немало способствовало более справедливое распределение и сбор податей, упорядочение повинностей крестьян в пользу помещиков.
Время управления краем Ермолова — время роста задолженности грузинских дворян. Поэтому их имения вместе с крепостными довольно часто и, как правило, за бесценок доставались кредиторам. Наместнику пришла в голову счастливая мысль разрешить крестьянам, которые стремились получить свободу, погашать долги своих господ, а при желании и приобретать часть их имущества, причем даже с помощью субсидий от казны. Предложение наместника после обсуждения и утверждения его в Государственном совете приобрело силу закона.
Оживление деловой жизни Кавказского края неизбежно требовало совершенствования связи. Поэтому в крупных населенных пунктах наместничества были открыты почтовые конторы и экспедиции, которые получили право принимать и отправлять посылки, казенные и частные пакеты, деньги и драгоценные вещи.
Кроме того, между Петербургом и Тифлисом была учреждена экстренная почта, более быстрая, чем обычная.
* * *
Алексей Петрович понимал, что без стабильных законов не может быть устойчивого порядка в повседневной бытовой, общественной и деловой жизни населения вверенного ему края. И начал он с Грузии, имевшей древнюю историю и правовую культуру.
Наместник учредил Комиссию для перевода и кодификации грузинских законов. Из обширного свода Вахтанга VI были выбраны лишь те статьи, которые можно было использовать после вхождения Грузии в состав России.
По его инициативе был составлен и утвержден проект правил для управления калмыками, включавший в себя, кроме новых законов, также приведенное в систему обычное право.
Что касается других народов Кавказа, то их правовая культура находилась на эмбриональном уровне развития. Даже многие нормы обычного права, кроме кровной мести, практически не действовали.
* * *
Куда больших успехов добился Ермолов в развитии гражданской культуры на территории края. По его инициативе был открыт офицерский клуб с библиотекой, русской и иностранной литературой и прессой. А еще он решил завести свой печатный орган.
В провинциальной России того времени издавалось всего три газеты: в Астрахани, Казани и Харькове. Казалось бы, в замысле наместника — ничего особенного: в Тифлисе будет четвертая. Но выпуск ее изначально задумывался на грузинском языке.
Первый номер газеты вышел в марте 1819 года. Готовилась она русскими литераторами. Потом переводилась на грузинский язык, печаталась и распространялась среди потребителей информации. Чем можно объяснить такую сложную технологию издательского дела? Местными условиями.
Со времени включения Грузии в состав России не прошло и сорока лет, в течение которых практически не прекращались войны с Турцией, Польшей, Швецией, Персией, Францией и ее союзниками, что не позволяло правительству серьезно заняться идеологическим воспитанием новых подданных.
В то время русский язык знали лишь очень немногие представители местной городской интеллигенции, не говоря уже о крестьянах. А Ермолову важно было, как писал он в докладе на высочайшее имя, ознакомить новых подданных «с обычаями людей более просвещенных», с политикой правительства на Кавказе вообще и в Грузии в частности, с событиями международной жизни, «с устройством разных заведений и с новыми изобретениями, полезными в крае, столь мало населенном, какова Грузия»{445}.
Показателем развития культуры является просвещение. На всем Кавказе во время управления генерала Ермолова было три учебных заведения — одно духовное и два светских. Предметом особой заботы Алексея Петровича было Тифлисское благородное училище. Он настоял на открытии в нем высших классов и расширении учебной программы за счет введения новых дисциплин — фортификации, геодезии и гражданской архитектуры.
Он лично заказывал книги для его учеников и отпускал на это необходимые средства.
Проконсул Иберии делал все возможное, чтобы расширить набор в Тифлисское благородное училище, выпускников которого он предполагал привлечь к выполнению программы городского строительства в административном центре края. Однако попечитель Казанского округа, в состав которого входило это учебное заведение, известный Магницкий, нашел, что потребная для этого сумма слишком велика, чтобы правительство могло позволить себе такую роскошь.
Ермолов практиковал и такую форму распространения просвещения в крае, как направление местной молодежи для обучения в кадетских корпусах. Особенно важным он считал воспитание в них детей «главнейших возмутителей и изменников» из горских народов и народов Гурии, Имеретии и Мегрелии, откуда они распределялись бы в полевые полки, расположенные на территории России.
* * *
На жалованье чрезвычайного и полномочного посла в Персии в размере ста тысяч рублей, от которого, как известно читателю, Алексей Петрович отказался, в Тифлисе был построен госпиталь.
Под его личным наблюдением в 20-х годах началось интенсивное освоение района минеральных вод, где были отремонтированы и построены новые корпуса лечебниц, получивших название «ермоловских». При этом главнокомандующий исходил из вполне справедливой мысли, что «израненый солдат, восстановивший силы для службы отечеству, будет благодарить власть за попечение о нем».
* * *
Большую часть года главнокомандующий проводил в экспедициях по Северному Кавказу. Но месяца три, правда, не больше, пребывал в Тифлисе. Этого, однако, оказалось достаточно, чтобы обратить внимание на архитектурный облик административного центра края. Проконсул Иберии стремится придать ему вид европейского города. Он запретил частным лицам по своему усмотрению строить дома и начал плановое преобразование столицы Грузии и губернии.
За десять лет в центре Тифлиса было построено с десяток общественных зданий, которые вплоть до середины XIX века оставались единственными памятниками русского владычества на Кавказе.