Глава шестая. ЗА ХРЕБТОМ КАВКАЗА
Глава шестая.
ЗА ХРЕБТОМ КАВКАЗА
НАЗНАЧЕНИЕ
Ошеломив союзников парадом, Александр I покинул Париж и скоро вернулся в Петербург. Там уже несколько месяцев ожидал его персидский посланник Абуль-Хасан с поручением шаха добиться возвращения ему, хотя бы за денежное вознаграждение, нескольких ханств, отошедших к России по условиям Гюлистанского мира.
Александр I принял Абуль-Хасана, но не сказал ему ничего определенного, пообещав дать ответ шаху Фетх-Али через своего посла, который будет отправлен в Тегеран в ближайшее время.
6 апреля 1816 года Александр I назначил Ермолова не только командиром отдельного Грузинского корпуса и управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии, но и чрезвычайным и полномочным послом в Персию. Чем определялся выбор императора? Версию советских историков, настаивавших на том, что он хотел отправить подальше от себя очень популярного в передовых кругах России генерала, придется признать, мягко говоря, несостоятельной, ибо в силах государя было подрезать крылья оперившемуся орлу. А он возвышал его, предполагая назначить военным министром. Это пугало многих генералов. «Передовые круги» России еще никак о себе не заявили и ставку на популярного героя Отечественной войны пока не делали. Ермолов еще не находился на подозрении у властей. Все это придет, но позднее лет на десять. А благоприятные отзывы о нем будущих декабристов говорят лишь о его личных качествах и не более. Он действительно лучше других мог «соблюсти выгоды государства при иностранном дворе» и «быть лучшим управляющим области». Но так считал и Александр I.
Ермолов мечтал об этой должности, и помогли ему занять ее вовсе не недруги, которые якобы опасались испить «от него горькую чашу» в случае назначения его военным министром, а лучшие друзья. Вот что писал он Арсению Андреевичу Закревскому в феврале 1816 года, когда считался в отпуске и проживал в имении отца:
«Поистине скажу тебе, что Грузия во сне мне грезится, а все прочие желания умерли. Не хочу скрывать от тебя, что гренадерский корпус меня сокрушает, и я боюсь его… Не упускай случая помочь мне отправиться на восток»{370}.
Закревский, желая «порадеть родному человечку», не упустил случая, обратился с просьбой к ближайшему другу Александра I князю Петру Михайловичу Волконскому, которого советские летописцы почему-то относили к заклятым врагам Ермолова. И государь, вопреки своему желанию сделать Алексея Петровича руководителем военного ведомства, отправил его на Кавказ, однако не для того, чтобы оградить грабителей казны от этого бескорыстного до щепетильности генерала. Он надеялся получить в его лице наместника умного, красноречивого, образованного, решительного и предприимчивого, способного укрепить позиции России в этом важном районе и подвести под ее власть непокорных горцев.
Князя Волконского поддержал граф Аракчеев, который, как я уже рассказывал, рекомендовал Ермолова на должность военного министра. Он убеждал Александра I, что тот непременно переругается со всеми, наживет себе немало врагов, но порядок в армии наведет. Солдаты будут обуты, одеты и накормлены. И все-таки его величество отправил его на Кавказ, где он был необходимее.
Чтобы убедиться в том, что назначение Ермолова «начальником в Грузию» отвечает намерениям генерала, государь даже вызвал его в Петербург для беседы.
— Я никогда не поверил бы, — говорил император, протягивая генералу руку, — что ты можешь желать назначения на Кавказ, если бы это не утверждали князь Волконский и граф Аракчеев.
Алексей Петрович с радостью принял предложение его величества. В противном случае, избавь Господи, государь оставит в Петербурге. Он терпеть не мог столицу с ее бюрократией со времени возвращения из ссылки, когда ему пришлось обивать пороги кабинетов военного ведомства в поисках своих документов о службе. А был еще высочайший двор, «достойный презрения». По его убеждению, придворные всего мира могли бы составить «нацию особенную». Разница между ее составляющими «ощутительна только в степени уточнения подлости, которая уже определяется просвещением»{371}.
Переписка Ермолова с друзьями — бесценный клад для историка и биографа. Она позволяет получить ответ из первых рук на многие вопросы, встающие перед исследователем.
Назначение на должность наместника избавило Ермолова от необходимости возвращаться в гренадерский корпус и от наскучившей однообразной службы. Теперь перед ним открывался широкий простор для активной деятельности на территории огромного и малоизвестного края, хотя на востоке ему довелось побывать еще в юности под началом графа Валерьяна Александровича Зубова.
Назначение же чрезвычайным и полномочным послом в Персию явилось для Алексея Петровича совершенной неожиданностью. Вот что писал он 15 мая 1816 года другу почти всей его жизни Михаилу Семеновичу Воронцову:
«…Скажу тебе вещь страннейшую, которая и удивит тебя и насмешит. Я еду послом в Персию! Сие и мне самому еще в голову не вмещается, но я точно — посол, и сие объявлено послу персидскому, и двор его уведомлен. Ты можешь легко себе представить, что, конечно, никаких негоциации нет и что это настоящая фарса, в противном случае, послали бы человека, к сему роду дел приобвыкшего. Не менее, однако же, любопытно и самое путешествие, а паче в моем звании. Не худо лучше узнать соседей»{372}.
Ермолов не кокетничал, когда писал другу, что «никаких негоциации» не было. Действительно, никто не просил государя Александра Павловича о назначении его чрезвычайным и полномочным послом в Персию. Царь сам додумался до этой «фарсы». И боевой генерал исполнил доверенную ему роль блестяще.
Алексей Петрович был настолько доволен назначением начальником на Кавказ и послом в Персию, что называл себя «балованным сыном счастья»{373}.
Ермолова, как правило, окружали хорошие люди, с кем состоял он в переписке и мог разделить свои успехи и неудачи. Одним из его постоянных корреспондентов был великий князь Константин Павлович, редкий хам и насильник. В архиве Алексея Петровича скопилось немало его писем. А сам цесаревич, не желая того, со временем сыграл заметную роль в судьбе проконсула Кавказа.
Цесаревич Константин Павлович терпеть не мог возражений, а вот Алексею Петровичу, которому покровительствовал с весны 1805 года, многое прощал и лестно отзывался о нём:
«Ермолов в битве дерётся как лев, а чуть сабля в ножны, никто от него не узнаёт, что он участвовал в бою. Он очень умён, всегда весел, очень остёр и весьма часто до дерзости». Признаюсь, о нём трудно узнать что-либо не только из его рапортов и донесений, но даже из его собственных воспоминаний.
Свои письма к Ермолову великий князь начинал почти всегда одним и тем же обращением: «Любезнейший, почтеннейший, храбрейший друг и товарищ». Узнав о новом назначении Алексея Петровича, он писал ему:
Назначению вас послом «совсем не удивляюсь, я вам говорил всегда и повторяю снова, что единственный Ермолов горазд (способен) на все». И далее рекомендовал быть осторожным: «как бы Персия не перевела много православных»{374}. Нет, не физически, климат здешний мог извести многих людей, прибывших из северной страны.
Убеждён, великий князь не кривил душой. Вот что писал он ему однажды с нескрываемым упрёком: «Я всегда был и буду одинаков с моею к вам искренностью, и оттого между нами та разница, что я всегда к вам был как в душе, так и на языке, а вы, любезнейший и почтеннейший друг и товарищ, иногда с обманцем бывали».
Вполне возможно. Ермолов был образованным и, в общем-то, достаточно воспитанным человеком. Он редко срывал своё недовольство на подчинённых, хотя в отношениях с близкими людьми мог употребить крепкое словечко для усиления выразительности описываемой ситуации, в чём мы если и не убедились ещё, то убедимся. О его порядочности знали все. Константин Павлович же, как я отметил уже, пользовался репутацией хама и насильника. Поддерживать с ним дружбу было стыдно, а отвергать её опасно: вот и приходилось хитрить, иногда поступать «с обманцем», а великий князь заметил это и упрекнул Алексея Петровича.
Алексей Петрович очень серьезно готовился к исполнению возложенной на него миссии. Он перечитал все, что сумел найти о стране, в которую направлял его государь, но прежде всего «Персидские письма» Монтескье с подробным изложением сути восточной деспотии. Влияние этого сочинения мы еще обнаружим во всеподданнейшем рапорте Ермолова, в котором посол будет подводить итоги своей поездки к Фетх-Али-шаху.
В начале августа Алексей Петрович оставил Петербург. Русская «птица-тройка» «довольно скоро и хорошо» домчала его до Москвы, где почти месяц он пребывал в свите императора.
А.П. Ермолов — А.В. Казадаеву,
21 августа 1816 года:
«…Живу праздно и весело, чрезвычайно рад случаю, сделавшему меня свидетелем пребывания здесь Государя. Народ в восхищении и боготворит его. Он подданным своим — совершенный отец. Так благосклонно его обращение, так свободен к нему доступ. Он обласкал дворянство и все состояния, в благодарность за это все готовы в другой раз зажечь Москву без ропота. Для него, кажется, нет ничего невозможного. Я первый раз вижу выражение подобных чувств, и до сего времени не имел о том понятия.
Слава русскому народу!»{375}