КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА ЕРМОЛОВА. НАЧАЛО
КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА ЕРМОЛОВА. НАЧАЛО
Сохранить мир не удалось. Андрей Борисович Пестель, желая предотвратить восстание, занял город Башлы, столицу каракайтагского уцмия, жители которого не повиновались ему. Слабый отряд генерала оказался в самом отчаянном положении на многолюдных улицах поселка. Горцы, не осмеливавшиеся напасть на русских в открытом поле, решили воспользоваться своим преимуществом. На помощь каракайтагцам пришли акушинцы, даргинцы, табарасанцы и прочие народы Дагестана. Всего собралось до двадцати тысяч человек. Толпами бунтовщиков руководили… аварский хан Султан-Ахмед и его брат Хасан. Лишь один Мехти-шамхал остался верным клятве, данной его величеству Александру Павловичу.
Днем 23 октября 1818 года повстанцы появились на подступах к городу и атаковали некоторые укрепления. Пестель не принял никаких мер для отражения неожиданного нападения неприятеля. Он с раннего утра находился в «веселом расположении духа», проводил время «в самом оскорбительном для населения распутстве» и ничего не замечал. Русские были застигнуты врасплох. Генерал растерялся, не давал никаких распоряжений. Лишь решительность подполковника артиллерии Мищенко и майора Севастопольского полка Износкова, собравших вокруг себя часть отряда, спасли его от окончательной гибели. Запершись в замке и доме уцмия, они отбивали отчаянные атаки неприятеля.
Многие солдаты, рассредоточенные по городу, не успели соединиться с товарищами, были окружены в домах многочисленным неприятелем и дрались каждый, как мог, без связи и порядка{473}.
В последующие два дня беспрерывные атаки горцев продолжались. Они отчаянно бросались на русские батареи, достигали до самых орудий и падали под их картечью, другие умирали под ударами штыков. Во время каждой атаки храбрый майор Износков выдвигал своих стрелков «и закрывал их валом из неприятельских тел»{474}.
Поведение жителей Башлов менялось по мере приближения повстанцев к городу: сначала они помогали русским строить укрепления, а потом стали снабжать горцев порохом, свинцом, продовольствием и даже стрелять по солдатам отряда.
Трое суток русские войска оставались без пищи, крова и сна. По требованию подполковника Мищенко и майора Износкова генерал Пестель вывел их из города, предав огню дома изменников-лезгин. Более четырех часов горцы преследовали отступающих, пытаясь отбить аманатов, но всякий раз неудачно. Генерал Мадатов, в то время военный окружной начальник в ханствах Шекинском, Ширванском и Карабахском, встречавший отряд в Дербенте, нашел его «в самом жалком состоянии». По сведениям князя, он потерял убитыми и ранеными двенадцать офицеров и более пятисот рядовых. Правда, сам командир в рапорте на имя Вельяминова уменьшил убыль в людях человек на сто, не меньше{475}.
Князь Валерьян Григорьевич Мадатов мог рассказать о многих недостойных деяниях генерал-майора Пестеля, но, кажется, счел неудобным описывать его похождения, решив, что Алексей Петрович во всем разберется сам и без всякого оружия приведет в покорность бунтующих горцев…
* * *
Ермолов, объезжая свои северокавказские владения, остановился в Моздоке, где нашёл Грибоедова, следующего через Тифлис в Тегеран с поручением Министерства иностранных дел. Это была уже третья их встреча, после которой новоиспечённый дипломат ещё раз убедился в необыкновенных качествах знаменитого полководца. Он открыл его замечательные достоинства «в вещах на вид мало значительных: в самостоятельной манере смотреть, судить обо всём остро и изящно, но не поверхностно, всегда оставаясь выше предмета» обсуждения… «Говорит он превосходно, — делится Александр Сергеевич впечатлениями с Симоном Ивановичем Мазаровичем, — отчего в беседе с ним я должен бывал прикусить язык, несмотря на всю свою уверенность, от самолюбия происходящую»{476}.
Расставаясь, договорились встретиться в Тифлисе. Грибоедов покатил во Владикавказ и далее по Военно-Грузинской дороге. А Ермолов двинулся в Грозный, чтобы возглавить карательную экспедицию в Дагестан.
* * *
25 октября 1818 года Алексей Петрович с отрядом в составе пяти батальонов пехоты, четырёхсот донских казаков и пятнадцати орудий подошёл к Сунже. Поздняя осень, дождь и слякоть пока никак не отразились на настроении солдат. Разувшись, они весело входили в холодную воду реки, чтобы вброд перейти на другой берег. За переправой наблюдал главнокомандующий. Сам он, его офицеры и солдаты были одеты не по форме, кто во что горазд: у одного на голове была папаха, у другого черкесская шапка; кто был в архалуке, кто в чекмене. Стоявший рядом с ним Симон Иванович Мазарович, описавший эту переправу, усмехнулся.
— Чему смеёшься, Симон Иванович? — спросил Ермолов Мазаровича.
— Глядя на вас, Алексей Петрович, можно подумать, что вы не генерал российской армии, а атаман разбойников.
— А знаешь ли ты, о чём я думал в эту минуту? Мазарович отрицательно покачал головой.
— Я подумал, а что сказал бы государь, если бы приехал сюда и увидел этих фигурантов? — и указал рукой на пёструю вереницу солдат, спускавшихся к броду.
Алексей Петрович продолжал:
— Уверяю вас, что если бы я хотя бы за два дня узнал о приезде государя, то смог бы представить ему этих самых «разбойников»; клянусь, взглянув на них, его величество остался бы доволен{477}.
В пути Ермолов узнал, что Пестель потерпел поражение.
Эту ничтожную победу над малочисленным отрядом Пестеля праздновали несколько дней не только в Дагестане, но и в Персии. Весть о поражении генерала разнеслась по всем провинциям Северного Кавказа. Этим воспользовались агенты шаха, стремившиеся возбудить общее недовольство горцев и приобрести союзников в лице населения областей, уступленных России в результате последней войны. С этой целью распускались самые нелепые слухи, например, о неизбежном якобы повышении податей и призыве мусульман в армию Александра I.
Ермолов приказал Пестелю снова взять Башлы.
3 ноября главнокомандующий пришёл в Тарки. Жители города, зная о поражении Пестеля, находились в большом унынии. Поскольку Мехти-шамхал состоял в отряде русского генерала, то и его они считали погибшим. Жёны шамхала отправляли своё имущество за Сулак, и сами были готовы к бегству при первом известии о приближении войск Султан-Ахмед-хана аварского.
Успокоив тарковцев, Ермолов двинулся на Мехтулу.
Мехтулинское ханство на севере граничило с владениями шамхала тарковского и располагалось между землями койсубулинцев и даргинцев. Оно принадлежало Хасан-хану, брату Султан-Ахмед-хана аварского.
Хасан-хан был непримиримым врагом Мехти-шамхала тарковского. Не имея собственных сил, он надеялся расширить свои владения за счёт ближайшего соседа при помощи братской Аварии и войск народов Даргинского союза, известного под общим именем акушинцев.
11 ноября Алексей Петрович выступил из Тарков и поздно вечером был уже на границе Мехтулинского ханства, где ожидали его войска неприятеля во главе с самим Султан-Ахмед-ханом аварским. Едва русские подошли, как на главнокомандующего посыпались самые дерзкие ругательства.
— Ермул! Сын собаки! — кричали горцы.
Солдаты, раздражённые дерзостью лезгин, рвались в бой. Но Ермолов приказал остановиться и варить кашу, чем вызвал недовольство даже офицеров, осуждавших его за бездействие. Вот что вспоминал об этом участник экспедиции Николай Фёдорович Грамматин, в то время молодой человек, а позднее известный на Кавказе генерал и почти неизвестный писатель:
«И в этот самый вечер Ермолов, закутавшись в бурку, как обычно, направился к одному из офицерских костров. Вокруг огня сидели кабардинцы. Это был бивуак храбрейшего полка.
Он знал в этом полку поимённо не только всех офицеров, но и большую часть унтер-офицеров и даже солдат. Подходя к костру, он услышал густой бас штабс-капитана Гогниева, который самыми неприличными, отборными словами ругал его за медлительность. Большая часть офицеров соглашалась с мнением Гогниева. Ермолов постоял, послушал и, незамеченный, вернулся, не сказав ни слова»{478}.
Между тем наступила ночь — тёмная, холодная, ненастная. Горы осветились кострами неприятельского лагеря, откуда долго еще доносилось ликование горцев.
— Пусть себе тешатся, — сказал Алексей Петрович, укрываясь буркой.
Не спалось. «Штурм высоты, занятой неприятелем, с фронта обойдётся слишком дорого, — рассуждал главнокомандующий. — Об отступлении не может быть и речи. Малейшая неудача наша повлечёт за собой неисчислимые бедствия: поднимется весь Дагестан, как один человек; не исключено, что общий поток увлечёт за собой даже людей шамхала тарковского»{479}.
Оставалось одно — обойти неприятеля с фланга. Один из проводников, житель шамхальства тарковского, хорошо знавший те места, сказал Ермолову, что недалеко от русского лагеря есть дорога, но настолько трудная, что её забросили даже горцы.
— Если русские солдаты смогут пройти по этой дороге, — сказал проводник, — то я готов вывести их незаметно прямо в тыл войскам хана аварского.
Был одиннадцатый час вечера. Ермолов вызвал майора Швецова, недавно выкупленного из плена, приказал ему взять второй батальон Кабардинского полка с двумя орудиями, следовать за проводником, на горе укрыться в лесу и на рассвете ударить неприятелю во фланг или в тыл.
— Только смотри, брат, — напутствовал генерал своего молодого соратника, — чтобы без единого выстрела; встретишь не приятельский караул, уложи его штыками, а когда поднимешься на вершину горы, дай сигнал, мы тебя поддержим.
Швецов поднял и вывел свой батальон из лагеря так тихо, что никто из соратников не заметил выступления кабардинцев.
Штабс-капитан Гогниев со своей ротой шёл в авангарде. Непогода способствовала скрытному движению небольшого отряда. Костры на горе догорели; горцы, охраняемые дремлющей стражей, угомонились.
Между тем Швецов с отрядом поднялся на гору и, незаметно пробравшись по густому лесу, подошёл вплотную к неприятельским караулам. Чтобы ещё более отвлечь внимание горцев от наступающих с тыла, Ермолов приказал передовой цепи своих войск открыть огонь с фронта.
Батальон Швецова изготовился к атаке. Его пушки одна за другой выбросили из своих жерл град картечи. Кабардинцы с криками «ура!» стремительно обрушились на неприятеля. Многие горцы погибли под штыками прежде, чем успели проснуться. Остальные в ужасе обратились врассыпную. Проворнее всех оказался Хасан-хан мехтулинский и дженгутайский. Одни бежали в одежде, но без оружия, другие — с оружием, но без одежды.
Весь день русские войска поднимались на гору, занятую героями Швецова. Ермолов благодарил солдат и приказал дать им двойную порцию водки. Вечером около него, как обычно, собрались офицеры.
— Вот вам, господа, урок того, как должно беречь русскую кровь, — сказал Алексей Петрович. — По-вашему, надо было бы вчера положить здесь несколько сот русских солдат… А для чего? Для того чтобы занять эту гору?.. Но вот мы достигли того же и не потеряли ни одного человека.
Ермолов окликнул штабс-капитана Гогниева. Тот вышел вперёд.
— Спасибо, Гогниев! — сказал генерал. — Ты с ротой первый взошёл на гору, могу тебя поздравить с Владимирским крестом. Только смотри, брат, не ругайся так, как вчера ночью ругал меня.
На следующий день войска спустились в Параул, где жил аварский хан, когда был ещё простым мехтулинским беком. Город, покинутый жителями, Ермолов отдал на поживу своим героям. Та же участь постигла Большой и Малый Дженгутаи, где русские потеряли трёх офицеров и пятнадцать солдат убитыми и ранеными{480}.
В Дженгутае Ермолов получил известие, что отряд Пестеля снова взял Башлы. А он и в этот раз едва не погубил дело. Сначала медлил с выступлением из Дербента, ссылаясь на непогоду и нехватку патронов, а потом, неожиданно столкнувшись с неприятелем в лесу, велел отступать. Благо, вмешался командир артиллерийской роты майор Мищенко.
— Генерал! Стоит вам сделать шаг назад, и войскам вашим не избежать поражения, как и месяц назад. Если вы не надеетесь разбить неприятеля или опасаетесь за собственную жизнь, то останьтесь, ради Бога, в обозе под прикрытием одного батальона пехоты, а остальными позвольте распорядиться мне{481}.
Похоже, Пестель не воспринимал уже никаких оскорблений. Он устранился от командования войсками. Мищенко смело повёл солдат на засеки и разбил неприятеля. Русские без боя вошли в город, покинутый жителями.
Храброго майора Мищенко Ермолов представил к награждению орденом Святого Георгия 4-го класса, произвёл в чин подполковника и назначил командиром Апшеронского пехотного полка.
Дальше Дженгутая главнокомандующий не пошёл. Дагестанцы мало-помалу отошли от шока, вызванного поражениями, и скоро потянулись к Ермолову с просьбой о помиловании. Он встречал всех одним и тем же вопросом:
— Знаете ли вы, против кого осмелились поднять оружие? На горцев производили впечатление и громадная фигура
генерала, и суровый взгляд его, пронизывающий посетителей. «Невольно глядя на эти черты, отлитые в исполинскую форму старины, — говорил один из участников похода, — воображение переносилось к временам римского величия. Это был настоящий проконсул Кавказа»{482}.
Прощал всех, кто приходил с покаянием, и объявлял, что Хасан-хан лишается власти как изменник и никто не должен повиноваться ему.
Четыре аула, принадлежавшие ранее аварскому хану и его брату, были переданы во владение шамхалу тарковскому, а из остальных создано особое приставство под управлением русского офицера.
«Надеюсь, что эта милость государя императора умножит усердие ваше к его службе, — писал при этом Ермолов шамхалу тарковскому. — Селения эти отдаются вам за верность, лично вами оказанную, а потому наследникам вашим могут принадлежать не иначе, как с разрешения государя императора»{483}.
И уже с присущей ему иронией писал об этом же Закревскому:
«Мятежники наказаны и вознаграждены сохранившие нам верность. Одному из сих последних дал я в управление шестнадцать тысяч душ с обширной и прекрасной страной. Так награждает проконсул Кавказа!»{484}.
Награждённый шамхал тарковский прибыл в Карабудагкент, где впервые увидел главнокомандующего и поразился неприхотливости его быта и одежды.
— Право же, мой повелитель, — сказал шамхал тарковский, — признаюсь, сначала я даже не поверил, что вы генерал Ермолов, которого здесь все так боятся. Думал, что вы прислали вместо себя другого человека.
— Почему же ты так подумал? — смеясь, спросил генерал.
— Уж очень бедно живёте.
«Какие нелепости находят место в головах этих людей!» — подумал проконсул Кавказа.
Авторитет и влияние аварского хана в глазах горцев покатились вниз. Он написал главнокомандующему письмо, в котором попытался оправдаться.
«Нет прощения подлым изменникам», — ответил Ермолов и именем государя лишил его генеральского чина и получаемого содержания.
Сурхай-хан Казикумыкский, известный на Северном Кавказе плут, не раз обманывавший предшественников Ермолова, прислал к Алексею Петровичу поздравление с одержанными победами и предложил свои услуги в разрешении конфликта с дагестанцами. Отвечая ему, главнокомандующий писал:
«Скажу вам по приятельски, что я уже кое-что сделал для успокоения Дагестана. Всю фамилию подлейших дженгутайских беков выгнал из их владений и первого из них — гнусного изменника Султан-Ахмед-хана аварского, и даю слово, что вечно они в своих владениях не будут… Теперь остались известные своей глупостью акушинцы, дерзнувшие поднять оружие против российских войск. Я дал им время на раскаяние, и Боже избавь их, если они осмелятся что-либо предпринять: истреблю до основания скотский сей завод»{485}.
Алексей Петрович не преувеличивал значения побед, одержанных в Дагестане. Велика ли радость от поражения, нанесённого не войску даже — «скопищу» людей, которые до сих пор не слышали звука пушек.
Алексей Петрович, проходя с войсками через аул Эндери, переименованный в село Андреевское, убедился в том, какую важную роль играет оно в экономической жизни населения левого фланга Кавказской линии. Здесь горцы приобретали необходимые жизненные припасы, продавали в рабство русских крестьян и казаков, похищенных во время удачных набегов, а в зимнее время укрывли отары овец, спустившихся с гор.
Старший князь андреевцев Кара-Мурза Темиров, человек преклонных лет, поражённый пороком беспросветного пьянства, не имел никакого влияния на своих людей. Алексей Петрович освободил его от непосильного бремени власти и передал её Шефи-беку из того же лезгинского рода, майору Кавказского корпуса, человеку умному и, безусловно, преданному империи. Он поручил ему ликвидировать на подчинённой ему территории работорговлю и исключить из практики укрывательство дезертиров и банд грабителей перед набегом на русские пограничные селения.
Объявляя о назначении Шефи-бека Темирова правителем целого ряда андреевских аулов, главнокомандующий требовал от населения полного повиновения своему князю:
«Предупреждаю, что я требую от вас лучшего поведения и порядка, чем те, каковые были у вас до сих пор. Бойтесь быть непокорными, ибо старший владелец будет исполнять мои собственные приказания. За каждым действием вашим буду я иметь наблюдение… И Боже сохрани, если не найду в вас большего усердия и верности»{486}.
Во второй половине ноября Ермолов приехал в Дербент. Там он выяснил, что в Башлах Пестель проводил время «в любовных сношениях с Ниною, мингрельскою правительницею». Горцы жаловались ему на генерала, который ни в чём не находил удовлетворения и только кричал: «Прикажу повесить!» Солдаты обвиняли его в напрасной гибели своих товарищей.
Как и предполагал Мадатов, Ермолов во всём разобрался и, чтобы избавиться от Пестеля, за сражение при Башлах, в котором он не участвовал, представил его к награде.
Главнокомандующий более года держал Пестеля «без всякого употребления по службе, ибо к природным, весьма посредственным его способностям присоединился ещё какой-то столбняк». Ермолов отправил его в отпуск, из которого он уже не вернулся, за что Алексей Петрович благодарил своего «несравненного и единственного друга» Закревского, который нашёл ему место где-то в России{487}.
После непродолжительного отдыха Алексей Петрович вернулся в Тифлис.
Подводя итоги своей экспедиции, главнокомандующий снимал с себя ответственность за военные действия 1818 года, поскольку нельзя их избежать, «когда дерзкий неприятель приходит к нам с угрозами».
«Здесь между народами, загрубевшими в невежестве, чуждыми общих понятий, первое средство есть сила, — писал Ермолов начальнику Главного штаба князю Волконскому. — Знаю, что недостойно России во зло употреблять оную, но не могу не чувствовать, что она необходима, дабы отразить насилие.
Может ли быть что безрассуднее и дерзостнее, как поступок лезгин, требующих, чтобы войска наши оставили город, принадлежащий нам? Во всяком другом месте в подобном случае силою отражаются такие требования, но здесь сего недостаточно: здесь надо наказывать.
Теперь это довольно легко сделать, но в другой раз не вдруг могут представиться подобные обстоятельства. Не пренебрегайте, ваше сиятельство, Дагестаном. Не весьма отдалены времена Надир-шаха, а именно здесь потерпели поражение его армии… Нельзя нам не знать, насколько опасны могут быть в случае войны с Персией двадцать пять тысяч человек, действующих в нашем тылу и служащих для многих других народов примером»{488}.
Алексей Петрович обратился к начальнику Главного штаба Петру Михайловичу Волконскому с просьбой усилить его корпус хотя бы тремя полками пехоты и двумя ротами лёгкой артиллерии, которые потребуются ему для смирения акушинцев, не утративших гордости от победы над великим Надир-шахом. Но об этом я расскажу позднее.