Глава 1 Первая война. Дагестан. Начало Второй войны
Глава 1
Первая война. Дагестан. Начало Второй войны
В декабре 1994 года, когда российские войска вошли в Чечню, я, несмотря на то что в этот момент не работал журналистом, понял, что мне сложно жить так, будто ничего не происходит. Телевизионные картинки, демонстрировавшие бесконечные караваны бронетехники, которые вкатывались в незнакомую мне южную российскую республику, задевали меня лично.
Это было открытое, не имевшее никаких понятных объяснений насилие. Для меня было очевидно, что Россия выбирает свое будущее, что она по воле своих политиков ввязывается в скверную историю, которая будет, возможно, стоить ей недавно обретенной свободы.
Есть некий предел произвола для любой власти. Если она начинает беспорядочно убивать своих граждан, то это начало разрушения нравственных основ нормальной жизни, для меня неразрывным образом связанных с абсолютным признанием неприкосновенности любого человеческого существа. Его можно — и очень часто стоит — наказывать, но только по выверенным и неукоснительно соблюдаемым правилам, в которых заложено представление о достоинстве и свободе человека. Понятно, что война — это такое особенное, экстремальное состояние человеческих отношений, когда убивать необходимо, но по какому-то очень точному нравственному и юридическому расчету. Я не мог не поехать на Северный Кавказ, поскольку был уверен, что вот эта вот нерасчлененность, хаотичность смертоубийства очень быстро подведет черту под всеми надеждами на нормальное будущее. Я и сегодня окончательно не потерял надежду, что России суждено стать свободной страной, где власть лишена возможности произвольно выбирать себе человеческие мишени.
В конце 1994 года Россия несколько месяцев снабжала чеченскую оппозицию оружием и деньгами, предполагая, что ее руками удастся сбросить Джохара Дудаева. В ноябре первая танковая колонна, которую ввели в Грозный люди вскормленного Москвой оппозиционера Умара Автурханова, была в одночасье разбита. После этого в Кремле было принято решение начинать военные действия.
Перед вводом войск российская авиация бомбила Грозный. Гибли люди, но российское руководство с удивительным упорством утверждало, что не знает, чьи самолеты бомбят город.
В начале войны чеченское ополчение было еще очень неопытным. В Грозный стекались толпы не умевших воевать вооруженных крестьян. Первоначальные победы чеченцев в столице были достигнуты очень незначительными силами — две-три тысячи человек. Российские подразделения вошли в Грозный на бронетехнике, не зная города, не имея хороших карт, и двинулись по заранее намеченным маршрутам.
В городе бронетехника после изобретения фауст-патрона фактически не способна воевать: ее легко обстрелять с любой точки — из-за угла дома, из окна… Поскольку бронеколонне трудно развернуться, подбивают первую и последнюю машины, а потом расстреливают все остальные — техника сопротивления очень проста.
То, что министр обороны Грачев завел в город бронетехнику, несмотря на ноябрьское фиаско, свидетельствует о полной неспособности тогдашнего российского генералитета спланировать военную операцию. Все делалось наспех, без серьезного плана. Мне кажется, что официальные данные, которыми впоследствии оперировал Совет безопасности России и согласно которым за время первой чеченской войны погибло около ста тысяч человек, завышены. Но все равно можно говорить о том, что счет шел на десятки тысяч. В первую войну люди не умели предохраняться. Не покидали город во время массированных обстрелов, не спускались в подвалы. Еще сохранялись иллюзии, что это недоразумение, что авиация и артиллерия наносят точечные удары по конкретным объектам. Никто не предполагал, что войска начнут тотально разрушать жилые кварталы.
Генерал Лев Рохлин начал сметать с лица земли все, что находилось на пути движения его подразделений. Первыми жертвами российской армии стали русские, которых в те годы в Чечне было очень много и которым в принципе некуда было идти.
Я попал на первую войну в начале февраля, когда бои в Грозном были уже практически завершены. Только в районе Черноречья оставались еще отряды Шамиля Басаева. Потом я стал работать на юге республики, в труднодоступных горных районах, где скрывались отряды сопротивления.
Первая война была похожа на грандиозный рыцарский турнир. Стороны еще не воспринимали друг друга как абсолютных противников — была еще жива память о жизни в едином государстве. Но первая война была жестокой по факту. Генерал Шаманов, отличившийся особой безжалостностью во время второй войны, в 1995 году, уже после мирных переговоров, начал снова захватывать чеченские села. Действовал он необычайно свирепо. В поселке Новогрозненский войска Шаманова разрушили треть или половину домов. Я помню, когда я тогда проезжал мимо по трассе Баку — Ростов, с дороги просматривалась деревня и ее как-то по-особому небрежно и демонстративно разрушенная окраина. Село Самашки было почти полностью — уже после первого захвата — уничтожено. Шамановские бойцы избивали, расстреливали и пытали местных жителей. Это было тяжелейшим шоком для чеченцев. Единичных случаев такого рода, конечно, было множество, но именно в Самашках истребление мирных жителей приобрело размах, ставший привычным во время второй войны.
Фильтрационные пункты появились еще на первой войне. Один из самых страшных был на территории Грозного — следственный изолятор, устроенный в бывшем автобусном предприятии ПАП-1.
После первой войны количество без вести пропавших чеченцев составило около полутора тысяч человек. Примерно столько же пропало и российских военнослужащих.
Надо полагать, что большинство чеченцев сгинуло именно в таких фильтрационных пунктах, где над людьми издевались, пытали их током, убивали — практика внесудебных казней процветала. На каждом блокпосту были ямы-тюрьмы. Возле селения Старые Атаги нас чуть было не посадили в такую яму, где уже сидели какие-то местные жители. Военные называли такие импровизированные тюрьмы зинданами. Человек не может выбраться из глубокой ямы, его сбрасывают, а потом поднимают на веревках.
Федералы стали продавать захваченных ими чеченцев родственникам еще в первую войну, и в значительной степени именно эта практика подстегнула и сделала актуальным этот вид бизнеса. В крупных объемах торговали людьми и трупами именно российские военнослужащие, а чеченцы взяли это на вооружение только во второй половине войны, и то поначалу они захватывали своих, сотрудничавших с российскими властями.
В ту пору, да и во время второй чеченской войны одним из главных аргументов российской военной пропаганды были утверждения, что отряды чеченского сопротивления в основном сформированы из наемников. Эти заявления — полный вымысел. Немногочисленные иностранцы в отрядах сопротивления были не наемниками, а добровольцами, преимущественно из арабских стран. Общее их количество исчислялось десятками, может быть — сотня-две. Это не дает оснований говорить о том, что они сильно определяли действия сопротивления. В последние годы тему наемников успешно эксплуатирует российский президент, утверждающий, что Чечня стала плацдармом для международных террористов, угрожающих не только России, но и Западу. На самом деле роль иностранцев совсем невелика.
Я прожил в Чечне два военных года. В сентябре 1995-го я познакомился в Пятигорске со своей будущей женой Людмилой и взял ее с собой в Грозный. В Центральном загсе мы зарегистрировали брак. Здание было полуразрушено, стекла выбиты. Посреди пустой комнаты за столом сидела очень дорого и элегантно одетая женщина. Помню, как поразил нас ее ухоженный вид, контрастировавший с окружающей нищетой и разрухой. Она зарегистрировала наш брак, и мы поехали в грозненскую церковь, тоже разрушенную. В маленькой, недавно отстроенной часовенке нас обвенчали.
На следующий день мы выехали из Грозного в Пятигорск. Долго блуждали по дорогам, так что к Ингушетии подъехали уже к вечеру. Передвигаться приходилось с выключенными фарами, чтобы не попасть под обстрел. Я включал свет на несколько секунд, запоминал большой участок дороги и дальше двигался по памяти. Мы заплутали и вечером, когда уже начинался комендантский час, подъехали к блокпосту, где стояли совершенно пьяные омоновцы, державшие дорогу под прицелом. У меня были все документы, но омоновцев бумаги не интересовали. Они сказали, что закинут меня в яму, а Людмилу возьмут в землянку на ночь. Спасло нас в этой ситуации только вмешательство армейского офицера. Между армейскими и подразделениями МВД всегда были неприязненные отношения. На этот блокпост я незадолго до этого привозил солдатам письма от их родителей. Полковник узнал меня, и нас пропустили.
Ночь мы провели в Ачхой-Мартане, а на следующий день поехали в Серноводск, где начался антивоенный митинг, из-за которого милиция перекрыла дорогу в Ингушетию. Я объяснил на блокпосту, что я из Москвы, Люда из Пятигорска, мы вроде бы свои, и нам нужно в Россию. Но нас развернули самым невежливым способом: просто, не говоря ни слова, стали стрелять под ноги.
Так начался наш медовый месяц.
Телефильм ВВС «Война Бабицкого» открывается взрывом ракеты. История этого кадра такова.
В горах, в Ведено мы сидели в гостях у Ильяса Ахмадова — тогда адъютанта Масхадова, а ныне министра иностранных дел Чечни. На равнине вовсю шла война. Мы пили кофе, и ракета ударила в правое крыло дома, где мы находились. Мы выскочили в коридор, я включил видеокамеру. Послышался свист второй ракеты: звук был такой, словно она летит прямо в голову. Я снял ракету и ее взрыв буквально в пятнадцати метрах от себя. К счастью, она летела под углом, и поэтому осколки пошли в другую сторону.
Через несколько минут разбомбили главный штаб сопротивления в Ведено, располагавшийся в здании бывшего техникума. Очевидцы рассказывали мне, что глубинная бомба прошила трехэтажное здание, как иголка, и взорвалась в подвале. Моя машина, стоявшая рядом, поднялась в воздух на три метра, упала, и ее завалило обломками.