Глава 26 НАЧАЛО ВОЙНЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 26

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Лето 1914 года было похоже на все предыдущие: Голсуорси метались между Лондоном и Уингстоном, в конце марта они побывали в Манчестере, чтобы присутствовать там на премьере пьесы «Толпа»; иногда им удавалось побыть в более спокойном месте – Литтлхэмптоне. Большую часть времени Голсуорси отдавал работе над романом «Фриленды», который он начал в 1913 году, но прервал из-за путешествия в Египет. Даже сейчас он работал неравномерно, отвлекался для того, чтобы написать какой-нибудь рассказ или статью, а в конце мая вдруг возникла идея вообще оставить его: «Я весь переполнен мыслями о новом романе и решил отложить «Фрилендов»». Но через несколько дней, когда он просмотрел написанное, у него появились новые идеи по поводу этой книги, и он преисполнился решимости закончить ее: «Откладывать не буду – напротив!»

Но лето было полно неожиданностей: манчестерский театр привез свою постановку в Лондон и 10 апреля открыл гастроли в Коронет-тиэтр, а в мае в этом же театре труппа мисс Хорниман[94] вновь поставила «Правосудие». В конце июня Ада слегла в постель с шейной невралгией: «И сразу же дом лишился своей души, я не работаю, ухаживаю за больной», – пишет Голсуорси в своем дневнике. За время, прошедшее после истории с Маргарет Моррис, Джон стал еще больше зависеть от Ады и был совершенно не способен работать без ее постоянной поддержки. В июле Голсуорси вместе с племянником Рудольфом совершили очередную ежегодную «вылазку» на стадион Лордз. Она принесла ему большое разочарование. «Проиграли! Я бродил по стадиону, как привидение. Не буду больше ходить на этот матч».

Это был последний мирный месяц, и хотя до конца июля Голсуорси ничего не пишет в своем дневнике о политике, чувствуется, что он очень обеспокоен и подавлен. Он в одиночестве поглощает «злосчастные обеды» в «Савое» и «Пти-Риш» и навещает Барри, который лежит дома с высокой температурой. 21 июля он обедал в клубе «Сквер» и забыл оплатить счет. Он также занимается решением социальных проблем, едет на завод Форда и вместе со священником посещает дома чернорабочих: «Ужасное зрелище. Несчастные люди». На следующий день он встречается с Линкером и Грэнвиллом Стретфилдом относительно домов в Манатоне, так как у него созрел план, к которому он вернулся несколько лет спустя в Бери: построить и сдавать по очень низкой цене удобные коттеджи для местных жителей. Но в июле 1914 года уже не оставалось времени для осуществления этих филантропических замыслов: в конце месяца он уехал в Уингстон работать над романом, а также очерком для «Ле Там» «о моем излюбленном уголке Англии, который находится здесь» (очерк так и не был опубликован). На следующий день, 29 июля, в дневнике впервые говорится о политической ситуации: «Собираются ужасающие тучи войны. Если Европа вмешается в австро-сербский конфликт, люди перестанут верить во что бы то ни было».

День за днем в его дневнике находит отражение возрастающий ужас перед войной, которая становится все более неизбежной. Было очевидно, что война станет катастрофой для всего мира, а для Голсуорси это еще и личная трагедия. Всю свою сознательную жизнь он твердо верил в доброе начало в человеке. Теперь, чувствуя приближение войны, он начинает понимать, что добро не является главной силой; человеческие знания используют не для созидания, а для разрушения, жить в этом мире становится все труднее, он превращается в ад.

«Пятница, 31 июля. Все движется к ужасной катастрофе... Внезапность этого кошмара отвратительна.

1 августа... Все мрачнее и мрачнее. Шанс или ничтожный, или равен нулю.

2 августа. Объявлена война Австрии и Германии против Франции и России. Слишком страшно, чтобы выразить словами. Война в Европе стала реальностью. Это какой-то кошмар. Мы ездили верхом, чтобы хоть как-то отвлечься. Господи, если бы я только мог работать!

3 августа. Очень тревожный день... Я ненавижу и питаю отвращение к любой войне, я ее презираю. А мысль о том, что ежедневно будут совершаться миллионы актов насилия и зверства, разрывает мне душу. Я стараюсь не думать о несчастных созданиях, которые испытывают и будут испытывать столь страшные страдания, но это невозможно. Написал несколько слов о мире, но не буду их никуда посылать. Какой толк шептать во время урагана?

4 августа. Мы тоже втянуты в войну... Ужас накатывает волнами, и счастье покинуло нас. Я не могу сохранять спокойствие и не могу работать. Ада находит силы держать себя в руках, благослови ее господь. Англия проявляет меньше горячности, чем я ожидал. Очень мало или почти нет пустых угроз, зато всех объединяет решимость. Будет странно, если эта война не положит конец христианству. Нам необходимо вероучение, основой которого является гуманизм, а не разговоры о нем».

Отзвуки войны очень скоро достигли даже такой крошечной деревни, как Манатон. 5 августа явился констебль и заявил, что любимую лошадь Голсуорси Пегги необходимо отвести в Мортон на «осмотр лошадей», откуда они будут реквизированы для нужд армии. К счастью, Пегги сочли негодной. Местные жители призывного возраста были мобилизованы, Ада организовала изготовление одежды для фронта. «Молодые Эрик и Клиффорд Эндакотты из Уингстона ушли в кавалерию. Эрик – первоклассный наездник и стрелок, его брат тоже ничего». «Я наняла самых бедных девушек из мастерской моей портнихи для работы с фланелью. Насколько я поняла, обычные фланелевые сорочки для фронта необходимее, чем вещи для госпиталей... Джек усердно трудится на всех направлениях. Дважды в день, когда приходят газеты, он переживает тяжелое потрясение, но он прекрасно организует все работы».

Как обычно, Голсуорси искал утешение в творчестве, и за первые недели войны он написал очерк «Размышления о войне». Эти «Первые размышления» в том виде, в каком они были опубликованы в 1916 году в сборнике «Связка», представляют собой сумбурные, почти бессвязные размышления о войне, и нельзя не укорить неразборчивого издателя, выпустившего в свет эти и другие фрагментарные записки. Голсуорси, охваченный отчаянием, перескакивает с одной идеи на другую: он ищет некоего «козла отпущения» – что-то конкретное, – возможно, вероучение, на которое можно возложить вину за катастрофу, ортодоксальное христианство, которое, по его убеждению, не должно пережить эту войну – человечество наконец должно понять, сколь ничтожны его ценности. Пишет он также и о деспотизме правительств Германии, Австрии и России: «теоретически, если уже не фактически, они обречены». Затем без видимых причин он вспоминает свои посещения домов бедняков в восточной части Лондона: каково придется этим людям в условиях войны? И заключает: «Наша нация нуждается только в одном: иметь чистое, здоровое, счастливое национальное здание – от подвала до крыши». И так его мысль перескакивает от темы к теме, вплоть до заключительного абзаца, в котором раскрывается истинная причина всех его печалей: «Это великое поражение всех утопистов, мечтателей, поэтов, философов, гуманистов, борцов за мир и поклонников искусства – человечество выбросило их со всеми их пожитками, их время миновало».

Это действительно превратилось в проблему. Человек, наделенный воображением и чувством сострадания, как Голсуорси, не мог не прийти в отчаяние при мысли о неизбежности человеческих мучений, которое усиливалось сознанием собственного бессилия сделать что-нибудь, что могло бы противостоять войне. Его одолевали сомнения: отважился бы он, будь он моложе и крепче здоровьем, воевать? Запись в его дневнике от 15 ноября свидетельствует о том, что он нашел ответ на мучившие его вопросы.

«Угрызения совести, вызванные этой войной, ужасны: страшно заглянуть в собственную душу. Я все размышляю о том, в чем состоит мой долг, и прихожу к выводу, что, если бы мне пришлось принимать окончательное решение, я бы свой долг не исполнил. Вот что получается, когда отдаешь себя женщине полностью: и тело, и душу. А. парализует меня и всегда парализовала. Я никогда не смел даже подумать о том, чтобы оторваться от нее...

Я говорю себе: «Если бы я был молодым и неженатым, я бы, конечно, пошел на войну! В этом нет сомнений!» Но я очень сомневаюсь, что сделал бы это, если бы я был призывного возраста, но женат на А. Я должен был бы идти. К счастью для моей совести, я вполне уверен, что после даже недели занятий с оружием мне придется носить руку на перевязи. Более того, нет сомнений, что на фронте нет ни одного человека с такой близорукостью, как у меня. И все-таки я чувствую себя неловко, постоянно неловко, седой, лысеющий, сорокасемилетний – и все же чувствую себя неловко. Смешно!»

Решение своих сомнений Голсуорси видит в том, чтобы работать с удвоенной энергией и решимостью. Отныне все деньги, заработанные литературой, он отдает на военные нужды; он не без оснований полагает, что таким образом принесет больше пользы, чем своим участием в военных действиях.

Это было довольно сложно: работа никогда не шла у него легко, к тому же он по многу раз исправлял и переделывал уже написанное. Но сейчас время его было ограничено. Он вновь обратился к написанному на три четверти роману «Фриленды». «Прилагаю все усилия, чтобы закончить «Фрилендов». Издательство «Скрибнерз» обещало хорошо заплатить за серию романов. Эти деньги от американцев очень пригодятся для фонда помощи...» Всегда любивший математическую точность, он начинает раскладывать собственную жизнь на столбики цифр: «Отправил 250 фунтов в различные военные фонды, общая сумма расходов на сегодняшний день составляет теперь 1250 фунтов. 400 фунтов – на полевые госпитали. 300 – пособие бельгийцам. 250 – сигареты. 200 – принцу Уэльскому. 100 – авторам и актерам. 50 – пожертвования мелким комитетам. 50 фунтов – М. Е. Р.. 50 фунтов – в Девон. 25 – Королевскому женскому обществу. 25 – беженцам из Бельгии».

Иное отношение к своей работе показалось бы Голсуорси в то время непростительно эгоистичным; похоже, он забыл, что художники – не машины, что «форсирование» творчества с целью как можно скорее раздобыть денег неизбежно поведет к снижению качества работы. 1 октября он вчерне закончил «Фрилендов». «Сосредоточиться на романе с момента начала войны было довольно сложно, но я заработал у «Скрибнерз» и за права на публикации в периодике с продолжением 1500 фунтов, а это мой самый существенный вклад в фонд помощи».

Опубликованный в августе 1915 года роман «Фриленды» не принес его автору большого успеха. К тому же произведение, с его темой феодальных прав мелкопоместного дворянства, не совсем отвечало духу времени. Тем не менее роман вызвал одобрение друзей Голсуорси. Гилберт Мюррей – благодарный поклонник творчества Голсуорси – назвал роман «утешением и радостью». Этот роман распродавался хуже всех остальных произведений писателя, а Мэррот сообщает, что первое издание и девятнадцать лет спустя все еще не разошлось.

Эту книгу считают самой «асоциальной» из всех книг Голсуорси. За исключением Фрэнсис Фриленд, пожилой леди, матери четырех Фрилендов, прототипом которой послужила мать самого Голсуорси, остальные герои романа слишком «типичны», чтобы быть убедительными, – и писатель-интеллектуал Феликс, и служащий Джон, и промышленный магнат, владелец Мортоновского завода сельскохозяйственных машин Стенли, и простой, хороший человек Тод, вместе со своей женой Кэрстин посвятивший свою жизнь земле. Роман повествует о том, как младшие члены семьи оказывают поддержку мелкому фермеру Бобу Трайсту, которого местные дворяне за нарушения норм морали намереваются выселить из его дома: Боб хочет жениться на сестре своей больной жены, нарушив таким образом законы церкви.

Помимо нравственных мучений, вызванных постоянно ухудшавшейся политической обстановкой, у Голсуорси появились и семейные проблемы: его 77-летняя мать, живущая в Торки, серьезно заболела, и всю зиму Голсуорси провел в поездках между Торки и Уингстоном. Эти дежурства у постели больной закончились 6 мая 1915 года, когда Бланш Голсуорси скончалась. «Дорогая мама покинула нас в 11.45 утра. Мы с Лили находились возле нее. Последними ее словами, обращенными ко мне, были: «А теперь, милый, я немного посплю». Бедняжка! Пусть ее долгий сон будет мирным». Два дня спустя она была похоронена рядом с мужем в фамильном склепе в Хайгейте[95]. Через несколько лет в рассказе «Грустный ангел» Голсуорси изобразил свою мать; судя по этому рассказу, пожилая леди, умершая в Торки, стала значительно мягче по сравнению с тем временем, когда она изводила детей своей мелочностью и ушла от своего престарелого мужа, обвинив его в неверности.

Очень плохо обстояли дела у зятя Голсуорси, Георга Саутера, который официально был признан принадлежащим к вражеской нации и таким образом подпадал под закон об интернировании иностранцев, проживающих в Англии. Несмотря на все усилия Голсуорси доказать властям и руководству Министерства внутренних дел, как много сделал Георг Саутер для английских художников и признания их за рубежом, и он, и позднее его сын Рудольф Саутер во время войны были помещены в лагерь для интернированных. Для семьи Саутеров такая несправедливость имела далеко идущие последствия: глубоко оскорбленный английским правительством, художник после этого не смог больше жить в Англии. Интернирование означало длительную разлуку с женой Лилиан, которая, переживая за мужа, подорвала свое здоровье и так и не смогла его восстановить в суровых условиях жизни в послевоенной Германии. Лилиан не смогла оправиться после разлуки и травмы, нанесенной войной. В рассказе «Во всем нужно видеть хорошую сторону», написанном в 1919 году, рассказывается история Георга и Лилиан Саутеров – история того, как примерного гражданина только за то, что он был немцем, общество избрало своей жертвой, заключило в тюрьму, изгнало и перечеркнуло его жизнь – как написал Голсуорси, «похоронило под листьями отчаяния».

Тем временем Голсуорси впервые за долгие годы готовились провести зиму в Англии; несмотря на то что Ада «с середины февраля до мая проболела гриппом, зиму в Дартмуре она нашла на удивление приятной». «Дартмур выглядит прекраснее, чем Вы можете себе представить. Я всегда чувствовала, что зима здесь должна быть дивной; теперь я в этом убедилась – здесь такие яркие краски: голубая, пурпурная, розовая, коричневая и золотая, – что невозможно постоянно не любоваться ими». Они сами часто ездили в Торки, но и у них в эту зиму побывало немало гостей, среди них Фрэнк Льюкас с женой, Уильям Арчер, Пинкер, литературный агент, и несколько раз гостил племянник Голсуорси Рудольф. Присутствие этого юноши, безусловно, оживляло атмосферу в доме – он ежедневно ездил с дядей верхом, а по вечерам музицировал с ними. В дневнике отражен обычный распорядок дня: «28 января. Роман. Рудо. Обсуждение новостей по вечерам. Шутки. Музыка». Голсуорси занимали в Уингстоне столь незначительную часть дома, что удивительно, как они там находили еще и место для гостей: в их распоряжении было всего три спальни (одна чуть побольше шкафа) и две гостиных весьма скромного размера. И, конечно же, столовая, которая одновременно служила Голсуорси кабинетом.

В конце декабря Голсуорси приступил к созданию нового романа, перед этим завершив несколько меньших по размеру произведений, в том числе повесть «Первые и последние». «Ею я заработаю 300 фунтов для фонда помощи скорее, чем любым другим произведением». 2 января 1916 года, закончив роман «Сильнее смерти», Голсуорси отмечает, что написал его «за один год и семь дней работы. Это самая объемная моя книга – около 120 000 слов». Этот роман по объему больше других произведений Голсуорси из-за его отчаянного желания писать несмотря ни на что – чтобы заработать денег; он торопливо наносил на бумагу слова, не тратя времени на их тщательное обдумывание, словно самым главным было их зафиксировать. «11 июля. Роман. Прогулка с А. Роман. За 38 дней написал уже 200 страниц. Это с момента возвращения в Уингстон 28 мая. Вместе с набросками – 35 000 слов за 44 дня».

«Сильнее смерти» – роман очень романтический. Его героиня Джип – внебрачный ребенок Чарльза Уинтона; она неудачно выходит замуж за шведа-музыканта, от него в конце концов уходит к своему любовнику Брайану Саммерхэю, который трагически погибает во время верховой прогулки. Но главным в этом романе для Голсуорси являются взаимоотношения дочери и отца; как и взаимоотношения Флер и Сомса в поздних романах о Форсайтах, это является главной и «любовной» линией книги. Спустя некоторое время, когда Голсуорси писал предисловие к своему «манатонскому» изданию, он также отмечал недостатки романа «Сильнее смерти», назвав его «самым длинным, самым худшим своим произведением».

В таком темпе Голсуорси работал весь год. Как писал он Хью Уолполу, литература, как и Уингстон, стали его «убежищем». «С начала войны Манатон стал нам очень близким. В Лондоне я не могу писать, желания быть где-нибудь еще не испытываю». Письма Ады к Ральфу Моттрэму вновь воссоздают яркую картину их повседневной жизни в Уингстоне: «Джек трудится в поте лица, зарабатывая деньги, которые он тут же отправляет на нужды войны. Слава богу, держится он бодро. Мы ведем более чем скромный образ жизни. Начиная с мая и до последнего времени единственное, что я купила себе из одежды, это две пары перчаток за 7 шиллингов и пару туфель за 15 шиллингов 6 пенсов; но наступившие холода несколько ослабили мою решимость экономить на себе. Я думала не покупать себе в этом году ничего нового, но теперь не знаю, как быть. Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы заниматься общественной работой. Но, конечно, я все время вяжу что-нибудь». И спустя три недели: «Дж. Г. работает как негр и ужасно утомлен... Он не дает себе даже дня отдыха, считая, что тем самым нарушит свой долг. Мы оба очень много трудимся изо всех сил. Я взяла на себя большую часть механической работы, чтобы сэкономить ему время».

Даже постановка пьесы «Капля любви» 25 мая в Кингсуэй-тиэтр не смогла его отвлечь. Голсуорси так и не удосужился пойти на премьеру. «Говорят, все прошло хорошо, – записывает он в дневнике. – Я там не был. Зато погулял по Трафальгарской площади, видел прожекторы, несколько влюбленных парочек и пьяную женщину». Его отчужденное отношение к этой постановке выглядит странно, потому что Ада пишет в своем дневнике: «Эта пьеса очень нравилась Дж., он чувствовал, что в ней больше живых красок и простора, чем в любой другой его пьесе». Тем не менее два дня спустя они сходили в театр, и Голсуорси решил, что «постановка удалась».

Но для него было облегчением вернуться в Уингстон и вплоть до июня непрерывно работать над романом «Сильнее смерти». Для супругов Голсуорси, привыкших к бесконечным поездкам за границу и активной светской жизни в Лондоне, военные годы, проведенные в Уингстоне, казались очень спокойными. Долгие часы работы перемежались верховыми и пешими прогулками по пустошам, у них было больше времени для чтения, Ада взялась переводить несколько рассказов Мопассана. «Мне очень нравится переводить», – с энтузиазмом сообщает она Моттрэму. В июне Голсуорси перечитал своего любимого Уайта-Мелвилла, «чтобы посмотреть, что же я так любил, когда был ребенком. Странное чтение, но что-то в нем есть. Naif[96]«.

В сентябре «ужасные головные боли» заставили Голсуорси дать себе отдых. В конце месяца они с Адой уехали из Уингстона в Лондон, где повидались со своими друзьями. Измотанные работой, они к тому же почувствовали, что теперь, когда Лилиан и Рудольф Саутеры стали их постоянными гостями в Уингстоне, там стало слишком шумно и неуютно.

Они навестили Томаса Гарди[97] в Дорчестере – «он очень хороший, худощавый и живой; мы очень его любим», – затем отправились в Тернбридж-Уэлс в гостиницу «Спа», где Ада собиралась принимать ванны. Это дало Голсуорси возможность проведать Конрада в Кэпел-Хаузе в Этфорде: «нашел всех их в добром здравии, много беседовал с милым Конрадом...»

После короткого пребывания в Лондоне, где они увидели, какой ущерб был нанесен городу налетом «цеппелинов», они вернулись в Уингстон, и Джон вновь засел за роман «Сильнее смерти». По мере того как война затягивалась, усиливалось отчаянье Голсуорси: он не мог ничего делать, только писать, но достаточно ли этого? Кроме романа, он написал множество статей для газет и журналов, собранных впоследствии в двух книгах – «Связка» и «Еще одна связка». За статьей «Первые размышления о войне», появившейся в 1914 году в «Скрибнерз Мэгэзин», последовали «Вторые размышления», написанные в следующем, 1915 году для того же журнала. К концу года он был истощен и подавлен. «Чувствую себя слабым и опустошенным, поэтому решил сделать передышку перед завершением романа». В последний день года он пишет: «Несчастливый год, но приходится быть благодарным за то, что избежал того, что пришлось вынести другим. Боже мой!»

Невозможно не заметить трещину, появившуюся в характере Голсуорси: человек и творец не являются единым целым, это две различные стороны индивидуальности. Человека больше всего тревожили ужасы войны, бесконечные страдания, массовая гибель людей. По словам Рудольфа Саутера, годы войны подействовали на Голсуорси совершенно губительно, он испытывал невыносимую боль, снять которую можно было бы лишь в том случае, если бы он сам участвовал в сражениях. Мы уже познакомились с записью в его дневнике от 15 ноября 1914 года, из которой видно, как мучили его мысли о том, не уклоняется ли он от исполнения своего долга, что ему не хватило мужества уйти на фронт добровольцем. Интересно, что перед самым концом войны, 17 июля 1918 года, он все-таки решил пойти добровольцем в резервные части, однако в выданной ему справке было сказано, что он «полностью непригоден к любому виду военной службы». (Эта справка была тщательно скопирована Голсуорси и воспроизведена в книге Мэррота.) Все свои чувства он изливал на бумаге в многочисленных статьях о войне – часто повторяющих одно и то же и неоригинальных, но всегда пронизанных острой болью их автора. В целом Голсуорси написано много такого, что не представляет особой ценности или интереса – так мог бы написать любой хороший журналист.

Итак, Голсуорси-человек уже как бы отмежевался от Голсуорси-писателя. Он подсчитывал часы работы и количество слов в быстро растущем романе «Сильнее смерти», но ни одно из тревожащих его чувств не нашло отражения в этой книге; думая о войне, он создавал банальную любовную историю. Поэтому неудивительно, что книга получилась столь неубедительной и в конце концов сам автор счел ее неудачной.

Но гораздо важнее, чем провал одной книги, становилось для Голсуорси противоречие между его собственным творчеством и произведениями писателей молодого поколения, которые в послевоенные годы создали новый по форме роман – таких, как Вирджиния Вулф, Джеймс Джойс и Э. М. Форстер[98]. В то время как в романах Голсуорси все меньшее место занимало описание внутренней жизни героев (можно сравнить хотя бы «Сильнее смерти» и «Братство»), новых романистов больше занимали идеи, чем действия. Голсуорси трудно было понять или одобрить те задачи, которые они ставили перед собой, и он относился к их работе более чем критически. (Чтобы быть справедливым до конца, необходимо отметить, что они недооценивали творчество Голсуорси в еще большей степени, чем он – их; широко известны едкие выпады Вирджинии Вулф в адрес Голсуорси, а уж назвать Уэллса, Беннетта и Голсуорси «этими тремя материалистами» означало вообще сильно погрешить против правды.) Но и в отзывах Голсуорси о своих собратьях по перу, по-настоящему вступивших в литературу после войны, к сожалению, проскальзывают жесткие нотки: «Простой, но огорчительной истиной стало то, что героями «новой» западной литературы становятся суперинтеллектуалы, созданные суперинтеллектуалами-писателями для суперинтеллектуалов-читателей. Чувствую, что подобная литература есть и будет слишком «тонким блюдом для грубого вкуса» большинства читателей».

В то же время у Голсуорси осталась одна сфера творчества, в которой он мог выразить себя как цельную личность, – это была поэзия. Его стихи, особенно военных лет, выражали как чувства человека, так и его художническое мировосприятие: в них нет раздвоенности. Здесь он оставался полноценным мастером слова – и в то же время выражал свою боль. Лучшие его стихотворения по жанру и стилю как бы продолжают раннюю поэму «Сон»; в них говорится о его собственных взглядах и убеждениях. Хотя по стилю произведения сильно отличаются от того, что характерно для современной поэзии, им свойственны проникновенность и глубина чувств, определившие их неповторимое своеобразие. Одно из стихотворений, написанных во время войны, он назвал «Долина теней»:

И моему, выходит, кораблю

Пора из света уплывать в потемки.

О Боже, об одном тебя молю:

Пускай войны не ведают потомки.

Как будто жить я не переставал,

Я, тот, который воевал так смело,

В бою «ура» кричал и распевал,

Когда в висках кровь пела и кипела.

Пускай войну я унесу с собой

В разверзшиеся черные глубины,

Пускай мой вздох последний, как отбой,

Навеет мир на холмы и долины.

Или другое:

Вот войско юности моей,

Подобно тени,

Под звездами, во тьме полей

Идет в забвенье.

Им не удастся избежать

Предназначенья,

И суждено им пасть и спать

Без пробужденья.

Голсуорси никогда не был особенно широко известен как поэт, и лишь немногие из его стихотворений можно встретить в современных антологиях. Тем не менее он очень серьезно относился к данному виду творчества, и с годами поэзия стала для него единственным способом выразить себя без самоограничений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.