Глава 6 Освобождение

Глава 6

Освобождение

Я стал думать о побеге.

Охранники не отходили от меня ни на шаг. Верхней одежды у меня не осталось, хотя все равно бежать в шинели было опасно. В конце концов я решил, что смогу стащить куртку у одного из охранников.

В первые же дни Муслим и Хусейн заподозрили, что я думаю о том, как сбежать. Произошло это совершенно случайно. Я как-то подошел к двери и машинально взялся за ключ. С этого момента отношение ко мне у них изменилось: они спрятали ключ и стали следить за каждым моим шагом. Больше я уже не мог свободно выходить в коридор.

Однажды, это было числа семнадцатого, я обнаружил, что одно из окон в коридоре можно открыть. Как-то раз мы остались вдвоем с Хусейном, потом он вышел в туалет во дворе, я расшатал шпингалеты на раме и сумел открыть окно. На внешней раме я оставил шпингалет открытым, на внутренней закрыл. Теперь мне важно было получить свободу действий, чтобы воспользоваться этим окном.

Я постарался прежде всего привести в порядок одежду, чтобы подготовиться к побегу. По солнцу я пытался определить, где находятся Грозный и Ведено, и напряженно вслушивался в разговоры Муслима и Хусейна (я немного понимаю чеченский), чтобы узнать, где мы находимся.

Для побега мне нужно было быть в очень хорошей физической форме. Но я боялся, что если вдруг начну заниматься гимнастикой — это может вызвать подозрения охраны. Поэтому я предложил им играть в карты на отжимания, приседания и другие физические упражнения. Я спокойно проигрывал, перед сном раз тридцать-сорок отжимался — и был очень доволен своим изобретением. В таких условиях появляется звериная смекалка.

Теперь мне нужно было убедить охранников, что я не могу спать ночью. Я действительно почти не мог спать: меня преследовали мысли о пытках, мучительной и позорной смерти. Я часто вставал, курил или просто сидел, подкручивая фитиль керосиновой лампы.

Главным для меня было получить ночью доступ из комнаты в коридор. Потихоньку я начал убеждать Муслима и Хусейна, что ночью, когда меня одолевает бессонница, я буду выходить в коридор — стирать или читать, и действительно начал это делать.

В последние пять дней, когда я уже получил свободный доступ в коридор, я никак не мог заставить себя выбраться из окна. Я просыпался, думая, что нужно встать, подойти, открыть, вылезти, — и не мог. Непонятно было, куда идти; обращаться к кому-то из соседей было опасно — я мог попасть к ваххабитам или к людям, которые связаны с моими тюремщиками.

Я не знал, где стоят российские войска. Если я на них наткнусь ночью, меня тут же пристрелят. Выяснить что-то у охранников не удавалось: они все время были настороже. Гази Дениев и Саша говорили мне, что мы находимся рядом с селом Дуба-Юрт — совсем в другой стороне от Автуров. Если бы я знал, что нахожусь в Автурах, я сбежал бы не задумываясь.

Но в мире, находившемся за окнами, таилось столько опасностей, что я не мог решиться.

Думал я и о таком плане: укрыться в подвале дома, прорыть нору в тюках с брошюрами Хомейни, остаться там и понять по шумихе, кто меня ищет, чего они хотят. И, когда шумиха уляжется, уйти.

По утрам, когда я просыпался все в той же комнате, я проклинал себя за нерешительность. Может быть, именно сегодня придет машина, которая отвезет меня на расстрел или на пытку к ваххабитам, и я последние минуты своей жизни буду жалеть, что не воспользовался возможностью бежать.

В селе вскоре должна была пройти «зачистка». Старейшины села и командиры федеральных подразделений договорились, что войска войдут в село 25 февраля. Мне было ясно, что меня должны вывезти до этого дня.

Наконец появился Руслан, которого я встретил как избавителя. Я решил, что он побывал у Атгериева и привез какой-то план. Но он принес шокирующее известие: что решено меня продать. Якобы сопротивлению нужны деньги. Он начал спрашивать, сколько за меня могут заплатить. Я попытался объяснить, что этого делать не стоит, потому что о продаже договориться непросто. Моих возражений он не слушал.

Наутро сказал, что пошутил — никто меня продавать не собирается, и ушел.

На следующий день пришли Гази и Саша и сказали, что действительно есть необходимость в деньгах, они будут пытаться получить за меня выкуп, и я должен сказать на пленку, что прошу заплатить за меня миллион долларов.

Я вновь начал возражать, и Саша сказал:

— Ну, хочешь — не миллион, скажи: пятьсот тысяч.

Эта пленка была записана. Еще я написал записку для шефа московского бюро о том, что за меня просят выкуп. Эту записку ему так и не передали. Кассета тоже не появилась.

Гази и Саша в последние дни говорили, что увезут меня 24 февраля. Я был уверен, что меня переправят в горное село Шатой, еще не занятое федеральными войсками. Хотя меня убеждали, что повезут в Дагестан.

Я окончательно решил, что в ночь с 23-го на 24-е сбегу, чего бы это ни стоило.

Но вдруг днем 23 февраля во двор въехали «Жигули» и «Волга». Вошли Гази и Саша. Саша сказал Хусейну, чтобы тот всё за нами убрал. Хусейн вынес матрас.

— Куда мы едем?

— В Дагестан, — сказал Саша.

Мне было сказано лезть в багажник «Волги». Я взял свою сумку и лег на матрас. Саша поехал впереди на «Жигулях», в «Волгу» сели Гази Дениев с шофером. Они не заперли багажник, и, когда мы проезжали по селу, я открыл защелку изнутри и выглянул. Я смог разглядеть только дорогу, вдоль которой стояли люди, продающие самодельный бензин в десятилитровых стеклянных банках. Понять, где мы находимся, было невозможно, и я багажник закрыл.

Через некоторое время мы стали проезжать блокпосты. Машина совершала характерные волнообразные движения, но мы не задержались ни на одном. Так мы миновали семь или восемь блокпостов. Саша о чем-то разговаривал на блокпостах, но машина притормаживала буквально на десять-пятнадцать секунд. Это означало, что у него был какой-то особый пропуск, потому что когда я ехал с милиционерами из Чернокозова в Гудермес на маркированной милицейской машине, нас останавливали на каждом блокпосту и тщательно проверяли. Саша был в маске и с автоматом. Меня очень впечатлило, что он может спокойно ездить в Чечне, а потом и в Дагестане в таком виде.

Фантастическим было то, что они вывозили меня именно 23 февраля. Это одновременно день депортации чеченцев в Казахстан в 1944 году и праздник российской армии. Каждый год распространяются слухи о том, что чеченцы в этот день готовят вооруженное выступление, планируют захватить какие-то села или города… Как правило, ничего не происходит, но тем не менее эти слухи активно муссируются, и милиция перекрывает все блокпосты. Проехать по дорогам Чечни в этот период, обычно длящийся дня три, практически невозможно.

В дороге я попросился по нужде, чтобы понять, где мы едем. Машина свернула в какое-то глухое место, понять было ничего невозможно. Я вышел, подошел Саша, не расстававшийся с автоматом, и мы поехали дальше.

В багажнике я чуть не задохнулся угарным газом — подтекал глушитель. Я постоянно выглядывал из машины и наконец понял, что мы уже в Дагестане: по шоссе ехали машины с дагестанскими номерами. В этот момент я испытал огромное облегчение — понял, что меня не обманули.

Поездка продолжалась часа четыре. Мы заехали в какой-то двор, меня провели в маленький сарайчик из двух комнаток. В одной комнате были топчан и стол, на котором лежали продукты, в другой — еще два топчана, больше ничего.