Глава 5. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Глава 5. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Числа 7–8 февраля вызвал меня комендант района и сообщил мне, что я реабилитирован и могу ехать, куда хочу. В этот вечер температура поднялась до 39 градусов. Голова кружилась. Комендант назвал меня товарищем. Это впервые после 17-летнего заключения, где я считался врагом народа, фашистом, узником № 565. Я почему-то спросил его: «А можно мне подать телеграмму семье, что я освобожден?»

— Конечно, товарищ Дворкин, идите на телеграф и подавайте телеграмму, а завтра пойдете в УГБ, где вам объявят постановление Военной Коллегии Верховного Суда СССР о пересмотре вашего дела.

Поблагодарив его, я пошел, гонимый пургой, на телеграф. По дороге зашел в магазин, взял две бутылки красного вина, и в обществе инженера ознаменовал свое освобождение. К утру температуру я сбил большими дозами жаропонижающего и пошел в УГБ. Там я ждал недолго. Меня вызвал молодой старший лейтенант и дал мне прочитать постановление Военной Коллегии Верховного Суда СССР о 12 января 1955 года. Там было очень подробно изложено, что показания против меня моих однодельцев были вынужденными, добытыми запрещенными методами допроса, что я, как на следствии, так и на суде в 1939 году виновным себя не признал, а поэтому дело эа отсутствием состава преступления прекратить. Меня от ссылки освободить.

В постановлении было еще много написано, но, откровенно говоря, я всего не мог читать, т. к. слезы обиды за пропавшие годы застилали глаза. Я только сказал этому сотруднику: «А все же наша партия восстановила справедливость!» Он молчал. Я расписался на постановлении и ушел.

10 февраля я получил паспорт в воркутинской милиции. Ни билета, ни денег на дорогу мне не дали. Провожал меня на вокзал тов. Езерский Филипп, работавший в Воркуте в управлении автотранспорта, в то время еще не реабилитированный.

Чувствовал я, из-за болезни и нервного возбуждения, что как будто нахожусь в какой-то прострации, в угнетенном состоянии, безразличном отношении ко всему. Не доехав до Котласа, я почувствовал, что мне нечем дышать. Вышел на площадку. Проводница вагона заметила мое состояние и участливо предложила сесть на откидную скамейку в тамбуре. Мне было плохо. Приехали, наконец, в Котлас. Снова увидел этот город через 16 лет, но в другом уже качестве. Я пошел в медпункт, где мне сделали укол кофеина. У меня была пересадка на Киров в Котласе, но только через 12 часов. Пошел в гостиницу. Меня поместили в общежитие, где было 12 коек. Лег, и снова мне стало плохо. Встал, подошел к администратору, женщине и попросил вызвать скорую помощь. Эта женщина, с лохматым сердцем, обратилась ко мне с претензией: «Зачем вы сюда пришли, умирать, что ли? Отвечай за вас!» — Но я вас прошу, мне очень плохо.

Наконец, она позвонила. Через несколько минут вошла женщина-врач, внимательно осмотрела меня, расспросила откуда. Я ей коротко все рассказал. Она меня одела, вывела из гостиницы, посадила рядом в машину и отвезла в поликлинику. Там мне ввели камфору. Полежал я там часа два и пошел на вокзал. Сел в поезд на Киров. Не доехав до Кирова, я снова пережил приступ, приступы повторялись в Свердловске, Тюмени. Наконец, с 17 на 8 февраля в 4 часа утра я прибыл на станцию Омск, где меня встретила семья.

В 14-метровой комнате, где жила моя семья, состоявшая из 5 человек, собралась вся родня. Многих я не застал. Два брата погибли — один на фронте, другой в пограничных органах, 7 двоюродных братьев и племянников было убито на войне.

Грипп сделал свое дело, болезнь дала осложнение на сердце.

Находясь в тюрьмах, этапах, на Крайнем Севере и в Заполярной тундре, за колючей проволокой в лагерях, в Ухте и Воркуте, в чрезвычайно режимных лагерях, с позорными бериевскими номерами на одежде, уничтожающими достоинство человека, я, как очень и очень многие коммунисты, которых постигла одинаковая участь, глубоко верил в силу нашей партии Ленина, в силу большевистской правды, в силу всепобеждающего учения марксизма-ленинизма. Эта глубокая вера аккумулировала наши внутренние силы, энергию, волю, и мы выжили, хотя ценой потери самого дорогого для человека — своего здоровья.

Для каждого из нас, коммунистов, оставшихся в живых, должно являться непреложной истиной, что коммунист, пока у него бьется сердце (пусть с перебоями, пусть с разными склерозами), должен постоянно быть в рядах активных строителей коммунизма, до последнего биения своего сердца.

ХХII съезд партии окончательно разоблачил культ личности Сталина и тех, кто ему помогал в уничтожении сотен, тысяч коммунистов, советских людей, преданных своей партии и Советскому государству. Суд истории над ними будет грозен и беспощаден. И чем скорее, тем лучше, чтобы неповадно было разным мелким прохвостам вроде Шеху, Ходжа и пр. вместе с их покровителями воскрешать сталинские традиции.

В заключение своего повествования о 17 годах, выпавших из жизни, я разрешу себе закончить словами из заключительного слова товарища Н.С. Хрущева на ХХII съезде КПСС:

«Товарищи, наш долг тщательно и всесторонне разобраться в такого рода делах, связанных со злоупотреблением властью. Пройдет время, мы умрем, все мы смертны. Но пока работаем, мы можем и должны многое выяснить и сказать правду партии и народу. Мы обязаны сделать все для того, чтобы сейчас установить правду, так как, чем больше времени пройдет после всех этих событий, тем трудней будет восстанавливать истину. Теперь уже, как говорится, мертвых не вернешь к жизни. Но нужно, чтобы в истории партии об этом было правдиво рассказано. Это надо сделать для того, чтобы подобные явления впредь никогда не повторялись».

Май — январь 1956–1962 гг.

П. С. Дворкин

г. Омск-10, Масленникова, 2, кв. 21.

Дворкин Павел Соломонович, персональный пенсионер, 1894 г. Рождения.