Глава 13. Освобождение? Гм…
Глава 13. Освобождение? Гм…
В эти дни был неожиданно амнистирован Студент. Если в начале суровой барачной жизни Таня могла надеяться на какие-то короткие минуты душевного отдыха, то теперь эта возможность отпала. Студент, обезумевший, оглушенный неожиданной свободой, кое-как простившись с Таней, наскоро обещав ей писать и позднее привезти ее к себе в Москву, поскорей выбежал за ворота, бросив в лагере даже свои вещи.
— Черт с ними, не хочу брать с собой ничего, что потом может напомнить мне лагерь! — захлебываясь, повторял он, глядя на всех невидящими глазами. — Кончился проклятый сон! Я — снова человек!
По нашему мнению, для будущей матери это был жестокий удар, и все со страхом ожидали впечатления, которое произведет на Таню неожиданный разрыв. Но ничего не произошло.
— Я была ко всему готова заранее: к этапу, аресту, разлуке, смерти. Я — заключенная, как и он, — сказала Таня и больше никогда не говорила о Студенте.
В середине зимы у Тани родилась девочка. Мы долго спорили, как правильней ее назвать — Любовью, Верой или Надеждой. Мать решила сама:
— Назовем Любовью. Веры и надежды без любви не бывает, правда? А любовь — это все, в ней каждое доброе чувство умещается! Ловко придумала? Все в одном слове!
И мы назвали девочку Любовью.
Перед Новым годом от Студента пришло письмо. Вот оно:
«Здравствуйте, доктор!
Вы помните, что когда мне неожиданно объявили об освобождении, я ошалел и вел себя безобразно: уехал, по-настоящему даже не простившись. Вы уж простите: таково действие слова “свобода”. Мне тогда все что-то говорили, давали поручения, просили, советовали, и всем я кивал головой и повторял “да, да”. Но верьте, даю честное слово: я ничего не слышал. “Я — свободен!” — исступленно орал во мне какой-то сумасшедший голос, а остальное казалось несуществующим. Вы все для меня внезапно умерли или превратились в призраков из другого мира!
Но когда я вышел за ворота, когда часами на вокзале ждал билета и посадки на поезд, тогда все внутри улеглось и приняло настоящие очертания: мое невольное преступление, законное наказание, которое я честно отбыл, и значение людей, с которыми я встретился за колючей проволокой. Я с благодарностью думал о Вас как о своем учителе и старшем друге, но больше всего, конечно, вспоминал Татьяну.
Я понимал, что совершил второе большое и глупое преступление, вторую ошибку: сибирская колхозница и московский студент — это слишком чуждые друг другу люди, разные вследствие несоответствия культурного уровня, чужие вопреки физической близости, которая иногда могла казаться любовью. Лежа в Омске на вокзальной скамье, я пылко клялся, что не брошу Таню, что найду ее после войны и исправлю ошибку женитьбой. Но в Свердловске я еще более успокоился, окончательно нашел себя и подумал, что такой брак не был бы счастливым, и прежде всего для нее самой: потом мы все равно разошлись бы — совершенно естественно, неизбежно и закономерно. Мой внезапный отъезд, конечно, навязан мне обстоятельствами, но он — не горе для нас, а единственно практичный выход. Я оставил Сенину в гуманном советском лагере, она родит в родильном доме под наблюдением врача, потом сдаст ребенка в лагерные ясли. В пределах разумного будущее матери и ребенка обеспечено. Война скоро кончится, и говорят, что после заключения мира объявят амнистию; может быть! Тогда Сенина уйдет из лагеря, оставя ребенка в детдоме, — это разрешается! Она вернется домой ничем не запятнанная и начнет жизнь сызнова. Я обдумывал дело со всех точек зрения и успокаивался все больше и больше: будущее Сениной не будет опорочено ничем, по крайней мере, во всем том, что касается меня. А весенняя молодая вспышка — ну, в этом виноваты мы оба, она никак не меньше, чем я, — в следующий раз оба будем осторожней.
А когда я вернулся в Москву… Доктор, я узрел чудо: город мне показался высоким, как Нью-Йорк, и солнечным, как Рим! Точь-в-точь как Вы мне когда-то рассказывали! Моя комната казалась прекрасней золоченых залов Версальского дворца! Первую ночь я не спал до утра, глядел в давно не беленный потолок и все себе повторял: “Дома! Снова дома!” А наутро нахлынули московские дела, и, знаете, доктор, я забыл все, что пережил и видел в Сибири! Будто все вымело из памяти! Все забыл — лагерь, Сенину… К черту! Я хочу быть свободным от прошлого!
Это письмо я пишу потому, что вчера мне вдруг подумалось, что в декабре родится ребенок, и Сенина начнет разыскивать меня из-за алиментов. “Осталась гнилая нитка, все еще связывающая меня с прошлым, — подумал я. — Нет, я еще не свободен!” Скажите ей, что я добровольно пошел на фронт и пропал без вести. Моя мама в случае запроса все подтвердит. Кстати, это в значительной части правда: как советский гражданин я не стал ожидать повестки и действительно иду в армию добровольно, чтобы выполнить долг перед Родиной. С отцом я уже списался, он берет меня к себе, я буду работать в большом госпитале, а это очень пригодится мне потом, в институте: я вернусь в науку не из лагеря, а с фронта.
Твердо надеюсь на Вас и потому верю, что близится окончательное мое освобождение от всех грехов молодости, вовлекших меня в лагерную грязь. Вы один можете порвать последнюю нить связи с Сиблагией, этим серым царством удушения благородных чувств в человеческих душах. Так рвите же нить, и да здравствует свобода!
Ваш Студент».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.