Глава седьмая ПРОТИВ НАПОЛЕОНА
Глава седьмая
ПРОТИВ НАПОЛЕОНА
Сенсационная отставка Талейрана
А кончилось все тем, что 10 августа 1807 года Талейран был отправлен Наполеоном в отставку.
Его место министра иностранных дел император отдал Жану Батисту де Номперу де Шампаньи, выходцу из аристократического семейства с берегов Луары. Этот человек с августа 1804 года занимал пост министра внутренних дел, и Наполеон сам не раз говорил, что Шампаньи «так мало значит». По всей видимости, императору просто хотелось иметь на этом важном посту послушного сановника, а не личность, способную на самостоятельные мысли и действия. Новое назначение Шампаньи в очередной раз с очевидностью показало, что Наполеону был нужен простой исполнитель. А исполнителем Шампаньи был очень хорошим, о чем говорит хотя бы то, что довольный его работой Наполеон в 1808 году сделал его графом Империи, а в 1809 году — герцогом Кадорским*.
Итак, Империя Наполеона находилась в зените своей славы, а Талейран оказался в отставке. Как же это произошло?
Объяснения самого Наполеона по этому поводу весьма противоречивы. Вот, например, одно из них: «Я вынужден был отправить его в отставку, так как короли Баварии и Вюртемберга столько раз жаловались на него; невозможно было заключить ни договора, ни торговой конвенции без того, чтобы предварительно не заплатить ему. Он требовал огромные суммы, чтобы посодействовать заключению»[281].
Эти слова были сказаны Наполеоном уже в годы изгнания на острове Святой Елены. А вот что он писал самому Талейрану в августе 1810 года:
«Пока вы были во главе внешних сношений, я стремился закрывать глаза на многое»[282].
Удивительно, но, находясь у власти, Наполеон постоянно утверждал, что Талейран покинул свой пост по собственной инициативе. Чего стоит, например, такое его высказывание: «Талейран поступил безрассудно, покинув министерство, так как он продолжал бы вести дела до сих пор, а теперь его ничтожество убивает его. В глубине души он жалеет, что он больше не министр, и интригует, чтобы заработать деньги»[283].
А еще Наполеон приписывал Талейрану манию величия. Чтобы сбить со своего слишком самостоятельного министра спесь, император, например, упрекал его за «недостатки» в работе. Как-то раз он раздраженно бросил:
— Вы не даете себе труда читать документы и взвешивать слова.
Это Талейран-то не взвешивал свои слова?..
Вся абсурдность данного заявления заключается в том, что именно Талейрану принадлежат следующие, ставшие афоризмами, фразы о том, что «хороший дипломат импровизирует в том, что следует сказать, и тщательно готовит то, о чем следует промолчать», а также о том, что «язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли».
Соответственно, «нетрудно представить себе негодование человека, которого все считали образцом дипломатической проницательности»[284].
Да, нрав Наполеона был крут, но не до такой же степени. Он словно и не видел своих расхождений с мудрым Талейраном в дипломатических концепциях, не замечал его доводов относительно оценки целей и методов французской внешней политики…
Послушаем же теперь объяснение самого Талейрана: «Все то время, что на меня было возложено руководство иностранными делами, я верно и ревностно служил Наполеону. В течение длительного периода он соглашался с теми взглядами, которые я считал свои долгом защищать перед ним. Они направлялись двумя соображениями: создание во Франции монархических учреждений, которые бы обеспечивали авторитет монарха, ставя ему надлежащие границы; осторожная политика в отношении Европы, которая заставила бы ее простить Франции ее счастье и славу. Нужно сказать, что к 1807 году Наполеон уже давно покинул тот путь, на котором я старался всеми силами удержать его»[285].
К сожалению, все усилия Талейрана были напрасными, а честолюбие Наполеона, которое, как известно, всегда выступает плохим советчиком, не знало границ.
Скорее всего, наиболее близок к действительности историк Альбер Вандаль, который пишет о Талейране так: «Он начал отделять свою судьбу от судьбы Наполеона, который, по его мнению, слишком зарвался; он начал думать о том, чтобы избавиться от ответственности, чтобы позаботиться о своем будущем, и с этой целью прилагал все старания отделить свой политический путь от пути, по которому упорно, неистово и без удержу шел император. В присутствии лиц своего круга, при иностранных министрах он порицал начатые или подготавливаемые предприятия и выражался с сожалением и строго о необузданном честолюбце, стремившемся в пропасть. Как скрытно ни велась эта игра, она не ускользнула от Наполеона»[286].
* * *
В любом случае, отставка министра иностранных дел произвела эффект разорвавшейся бомбы. Многие даже подумали, что «император совершил ошибку»[287].
В самом деле, ведь до этого он во всех серьезных делах всегда прислушивался (или делал вид, что прислушивался) к советам Талейрана и оказывал ему столько доверия, что его все привыкли считать неотделимым от успехов Наполеона.
Несмотря ни на что, расставание Наполеона с Талейраном произошло в самой достойной форме. В частности, 17 августа 1807 года император в своем послании сенату объявил о назначении князя Беневентского Великим вице-электором Империи (vice-grand-electeur de I’Empire).
Это был третий по важности пост в сановной французской иерархии — после Архиканцлера (руководителя правовых учреждений и администрации) и Архиказначея. В свое время пост Великого электора был создан специально для Жозефа Бонапарта, но он стал вакантным после получения тем Неаполитанской короны. Для Талейрана крайне важно было то, что этот пост «давал ему возможность присутствовать на всех советах и позволял продолжать быть информированным по поводу всех планов правительства»[288].
Новое назначение Талейрана вызвало немало толков. Жозефу Фуше, например, приписывали следующую ироническую реплику: «В общем количестве и не будет заметно; просто еще одним пороком больше»[289][290].
К злобе и зависти окружающих Талейран привык давно. Это его мало беспокоило. Зато еще один важный момент заключался в том, что новое назначение принесло немалый доход: 330 тысяч франков в год.
Кроме того, должность Великого камергера приносила ему 40 тысяч франков. От своих совокупных земельных владений бывший епископ Отенский получал 120 тысяч франков. Орден Почетного легиона давал ему еще пять тысяч франков. Итого: почти полмиллиона франков ежегодно, и для их получения практически ничего не надо было делать.
* * *
Однако же как бы все ни выглядело хорошо внешне, Талейран попал в немилость, и важной причиной этого было то, что в его доктрине «союз с Австрией занимал ведущее место»[291].
Наполеон же тогда был сторонником русско-французского союза. А вот сам Талейран утверждал потом, что оказался в опале из-за своей позиции по поводу нового брака Наполеона.
Новый брак Наполеона
Как известно, Наполеон решил развестись со своей любимой Жозефиной, так как та была неспособна родить императору наследника.
Чуть забегая вперед скажем, что развод был оформлен 15 декабря 1809 года. После этого Наполеон удалил свою первую супругу в Мальмезон, в специально подаренный ей загородный дворец. Завершив эту «операцию», он тут же занялся непосредственным выбором женщины, которая должна была уберечь Францию от возможной реставрации Бурбонов путем производства на свет прямого наследника императорского престола.
Когда 29 января 1810 года было собрано специальное совещание высших сановников империи по этому вопросу, многие, в том числе архиканцлер Камбасерес и министр полиции Фуше, выступили за союз с Россией, но Талейран предпочитал австрийский брак. Первые высказались за великую княжну Анну Павловну, сестру императора Александра I, Талейран же — за Марию Луизу Австрийскую. И для него это был не случайный выбор: «…породнение с Габсбургами полностью укладывалось в его схему построения всеобщего мира, в основе которого лежала дружба между Францией и Австрией»[292].
Других вариантов, по сути, и не было. На свете, кроме Франции, тогда было лишь три великих державы: Англия, Россия и Австрия. Но с Англией постоянно шла война не на жизнь, а на смерть. Оставались только Россия и Австрия. Россия, бесспорно, была сильнее Австрии, в очередной раз разбитой Наполеоном в 1809 году. Но в России слишком долго тянули с ответом. По официальной версии, Анна Павловна была еще слишком молода, ей было всего шестнадцать. Конечно же это была лишь отговорка, и конечно же Талейран понимал: «…царь Александр ни за какие коврижки не отдаст свою малолетнюю сестру за французского злого гения»[293].
В России ненависть к Наполеону росла с каждым годом, по мере того как усиливались строгости невыгодной для страны Континентальной блокады. Как бы то ни было, в Санкт-Петербурге попросили отсрочить решение вопроса о браке Анны Павловны с Наполеоном, и последний, сильно раздраженный медлительностью русского двора, дал понять, что окончательно склоняется в пользу «австрийского варианта».
Относительно поведения Наполеона в тот момент историк Десмонд Сьюард пишет: «Наполеон был ослеплен своей наивной верой, что подобный альянс, которому Господь пошлет сына и наследника, наконец-то даст ему пропуск в крошечный заколдованный круг монархов “старого режима” и что великие сеньоры дореволюционной Франции примут его как законного правителя. Он был далеко неискренен, заявляя с напускной прямотой: “В конце концов, я женюсь на утробе”. Он убедил себя, что Австрия теперь заинтересована в сохранении его режима, что бы ни случилось, а Россия, возможно, присоединится к альянсу трех императоров. Этот выдающийся политический реалист позволил, чтобы его здравые суждения затмило, грубо говоря, примитивное продвижение по иерархической лестнице»[294].
А вот сам Талейран в «Мемуарах» утверждает, что это именно он «смог привести отличные доводы в пользу того, что австрийский союз для Франции предпочтительнее»[295].
В любом случае, князю фон Меттерниху, тогдашнему австрийскому послу в Париже, был передан запрос: согласен ли австрийский император отдать Наполеону в жены свою дочь Марию Луизу? Из Вены тут же ответили, что Австрия на это согласна.
И, надо сказать, новость эта поразила австрийцев.
В книге «Женщины вокруг Наполеона» Гертруды Кирхейзен по этому поводу читаем: «Если бы земля потряслась в самых своих основах, это поразило бы их меньше. Никто не хотел верить в немыслимое, в чудовищное. Сочетать браком дочь императора с заклятым врагом, с авантюристом! Даже та, которая была центром этих слухов, Мария Луиза, была далека от мысли считать их серьезными и основательными. Она — и вдруг станет женой Бонапарта, корсиканца, антихриста, пугала ее детства? И ей придется провести всю жизнь рядом с человеком, который причинил столько горя и страдания ее дорогому отцу, ее милой стране. <…> Подобный союз никогда и ни за что не мог состояться. Одно упоминание имени Наполеона повергало Марию Луизу в дрожь»[296].
Но тогда, в начале 1810 года, это уже ничего не могло изменить. Мария Луиза была хорошей дочерью, она любила своего отца больше всего на свете, и его воля была для нее священна.
Говоря о ней, Гертруда Кирхейзен отмечает: «Это была для нее воля отца и одновременно воля императора. Она никогда не посмела бы оказать ему серьезного сопротивления, хотя, конечно, в первый момент перспектива стать женой ненавистного человека привела ее в ужас. С нее было достаточно, что ее отец желает этого брака, и все другие интересы должны были отступить на задний план. Поэтому на вопрос императора Франца она ответила, что покорится, если он считает, что обязан принести своей политике подобную неслыханную жертву»[297].
Она так и заявила князю фон Меттерниху:
— Скажите моему отцу, что там, где речь идет о благе страны, решение принадлежит только ему. Попросите его, чтобы он выполнял свои обязанности главы государства и не заботился о том, чтобы согласовать их с моими личными интересами.
* * *
А тем временем события разворачивались с калейдоскопической быстротой. 7 февраля 1810 года Наполеон сообщил Александру I о том, что идея о «русском» браке им окончательно отброшена, и тут же был подготовлен «австрийский» брачный договор. Над текстом много не работали: взяли из архива и просто переписали брачный договор, составленный при женитьбе предшественника Наполеона на французском престоле, короля Людовика XVI, на другой австрийской эрцгерцогине, Марии Антуанетте, которая приходилась тетушкой нынешней невесте Наполеона. Этот брачный договор был отправлен на ратификацию австрийскому императору. Франц быстро его ратифицировал, и сообщение об этом пришло в Париж 21 февраля.
Одновременно с этим Наполеон послал Марии Луизе письмо:
Блестящие качества, что отличают вас от всех остальных, исполнили нас желанием служить вам и почитать вас, и мы> соответственно, обратились к вашему отцу-императору, умоляя его вверить нам счастье вашего императорского высочества[298].
Письмо заканчивалось так:
Мы уповаем на Господа, что да всегда хранит он вас, моя кузина, под своей благостной и заслуженной вами опекой[299].
А в конце стояла подпись: Ваш добрый кузен Наполеон.
22 февраля маршал Бертье, начальник Генерального штаба Наполеона, выехал в Вену с весьма прелюбопытной миссией: изображать жениха, то есть самого императора французов, во время торжественного обряда бракосочетания, который должен был произойти в Вене.
Как видим, «добрый кузен Наполеон» счел излишним самому обеспокоиться личной поездкой в Вену хотя бы для такого исключительного случая, как собственная свадьба. Но с этим в Вене примирились, а что еще оставалось делать…
Маршал Бертье прибыл в столицу Австрии в начале марта 1810 года и официально попросил руки Марии Луизы от имени Наполеона.
Помимо Бертье, в Вену приехал генерал Лористон с письмом Наполеона к Марии Луизе, в котором было сказано:
Можем ли мы льстить себя надеждой, что вы решитесь на этот союз не только из чувства долга и дочерней покорности? Если вы, ваше императорское высочество, имеете к нам лишь малейшую искру склонности, то мы будем старательно лелеять это чувство и поставим себе высшей задачей быть вам всегда и во всем приятным, для того, чтобы однажды иметь счастье заслужить всю вашу любовь. Это составляет наше единственное стремление, и мы просим ваше императорское высочество быть к нам благосклонной[300].
На официальный запрос Бертье император Франц ответил, что согласен отдать свою дочь Наполеону. Мария Луиза тоже выразила свое согласие, и 11 марта в Вене, в присутствии всей австрийской императорской фамилии, всего двора, всего дипломатического корпуса, сановников и генералитета была проведена брачная церемония.
На следующий день Бертье отправился во Францию, а через 24 часа вслед за ним выехала из Вены и будущая императрица Мария Луиза.
Надо сказать, что до этого она никогда не видела Наполеона. Сказать, что она волновалась — это ничего не сказать. Девушка была в панике. При этом при проезде через вассальные страны (например через Баварию) ей всюду давали почувствовать, что она — супруга истинного повелителя Европы.
* * *
Считается, что брак Наполеона и Марии Луизы был первым большим успехом тайной политики князя Клемента фон Меттерниха. К тому времени он уже стал министром иностранных дел, и именно он настоятельно советовал императору Францу пожертвовать дочерью, чтобы обеспечить Австрии мирную передышку, «дающую возможность заново набраться сил».
Американский историк Энно Эдвард Крейе по этому поводу пишет: «Для Меттерниха выгоды от такого брака были столь очевидны, что он, несомненно, сделал все возможное для его осуществления. То, что Бонапарт вначале уже сделал выбор в пользу Анны Павловны, заставило Меттерниха действовать решительно: он должен был воспрепятствовать сделке. <…> Точно так же, как страна приносит свою свободу в жертву внешней политике, кайзер должен был пожертвовать своей дочерью. С помощью жены, графини Элеоноры, которая во время войны оставалась в Париже, Меттерних развернул кампанию закулисных интриг и обычных дипломатических переговоров, которые, в конце концов, увенчались успехом. Когда 7 февраля 1810 года Наполеон объявил свой выбор в пользу Марии Луизы, преемник Меттерниха в Париже князь Шварценберг поспешил оформить соглашение об этом, не ожидая согласия Франца. Дело было слишком важным, чтобы позволить отцу невесты помешать ему. И, для того чтобы убедиться в его благополучном завершении, Меттерних сам сопровождал княгиню в Париж на встречу с супругом.
Хотя брак стал, несомненно, личной удачей Меттерниха, его значение состояло больше в том, что он предотвратил, чем в том, что он принес»[301].
Брак предотвратил франко-российский династический союз и поддержал неустойчивый трон Габсбургов, укрепив власть императора Франца над землями, которые неудачные войны поставили на грань распада. Тогда и в дальнейшем Меттерних считал, что австрийский император «столь же нуждался в престижном доверии Наполеона, сколь Наполеон нуждался в древней родословной Габсбургов»[302].
С другой стороны, брак Наполеона и Марии Луизы стал большим успехом Талейрана. Это была племянница казненной революционерами Марии Антуанетты, и, по его мнению, эта женитьба «оправдала бы Францию в глазах Европы и способствовала бы созданию франко-австрийско-го союза»[303].
Итак, жребий Марии Луизы был брошен. Император Франц 13 марта 1810 года написал Наполеону, формально уже своему зятю:
Если и огромна та жертва, которую я приношу, расставаясь с дочерью, если в этот момент мое сердце и обливается кровью при мысли о разлуке с любимым ребенком, то меня может утешить только полное убеждение в том, что она будет счастлива[304].
Позднее император Франц признавался, что, согласившись на этот брак, он «пожертвовал тем, что было всего дороже его сердцу, для того чтобы предотвратить непоправимое несчастье и приобрести залог лучшей будущности»[305]. Он действительно получил немалые выгоды от этого брака. Наполеон, опиравшийся до этого в своей политике на свой союз с Александром, начал постепенно отдаляться от России и сближаться с Австрией.
На Европу это событие, естественно, произвело неизгладимое впечатление, и оно обсуждалось на все лады. Одни говорили, что теперь наступит конец войнам и Европа обретет долгожданное равновесие. Другие утверждали, что очень скоро Наполеон начнет воевать с той из держав, где ему не дали невесты…
Наполеон встретил Марию Луизу 27 марта 1810 года недалеко от Парижа, возле Компьеня. И только тут супруги в первый раз в жизни увидели друг друга.
По правде говоря, их первое свидание должно было происходить согласно великолепному церемониалу, но Наполеон не мог побороть свое нетерпение и нарушил правила, им же самим предписанные. В сопровождении одного Мюрата, под проливным дождем он тайно выехал из Компьеня, стал у дверей небольшой сельской церкви и, увидев Марию Луизу, бросился к ее карете.
Увиденное поразило императора до глубины души. Вместо ожидавшейся им «матки», способной дать ему только наследника, он вдруг обнаружил в карете по-детски наивную молодую женщину, показавшуюся ему восхитительной. И он немедленно влюбился…
После столь «удачной женитьбы» он, видимо, из благодарности «снова стал проявлять благосклонность к Талейрану»[306].
Проблемы на Пиренейском полуострове
Но все это будет позднее. А пока же Талейран был в опале, и другой важной ее причиной стала его позиция по вопросу о войне в Испании.
По этому поводу в своих «Мемуарах» Талейран пишет: «Все его предприятие против Испании было безрассудно. Зачем надо было разорять сочувствующую и преданную ему страну? Неужели только для того, чтобы завладеть одной ее частью, предоставив в то же время ее богатые колонии Англии, которую он стремился истребить или, по крайней мере, ослабить? Не очевидно ли, что если бы даже все провинции этого полуострова были вынуждены склониться под ярмо Франции и признать королевскую власть брата Наполеона, то испанские колонии восстали бы по собственной инициативе или по побуждению Англии?»[307]
Вообще в тот момент Талейран считал, что на многие действия Наполеона толкало исключительно «ребяческое честолюбие» и что этими действиями он «всюду порождал ненависть»[308].
И конечно же в самой острой форме все это проявлялось именно на Пиренейском полуострове, где гордость испанского и португальского народов не позволяла так долго сдерживать свое негодование, как это делали какие-нибудь вестфальцы, отданные Наполеоном под власть своего младшего брата Жерома. Негодование же там «было порождено вероломством Наполеона, а Жозеф (брат Наполеона, назначенный королем Испании. — С.Н.) ежедневно со времени своего прибытия в Испанию питал его»[309].
С другой стороны, сам Наполеон считал так: «Испанское дело? Талейран в течение двух лет меня терзал, чтобы я его осуществил! Он утверждал, что для этого мне нужно было только двадцать тысяч человек. Не знаю, какое количество записок он мне представил, чтобы доказать это»[310].
Подтверждает эту версию и генерал Арман де Коленкур, который в своих «Мемуарах» пишет: «Я снова видался с Дюроком, который уговаривал меня совершенно прекратить встречи с Талейраном; по его словам, Талейран уже давно в ряде случаев вызвал недовольство императора, в частности теми рассуждениями о войне в Испании, которые он себе позволил, хотя он был один из первых, советовавших императору завладеть испанским троном»[311].
Биограф Талейрана Луи Бастид, специально занимавшийся этим вопросом, делает следующий вывод: «Отставку Талейрана связывали с его оппозицией в вопросе о войне в Испании, и он делал все, чтобы в это верили; но сведения, которые нам удалось собрать, говорят о том, что он, напротив, сам советовал начать эту войну. Слова Наполеона, сказанные им на острове Святой Елены, лишь поддерживают это наше мнение: “Это он подтолкнул меня к войне в Испании, хотя на публике и делал вид, что все было наоборот”»[312].
* * *
В связи с этим хотелось бы сказать следующее. Да, Талейран советовал Наполеону, но не начать войну против Испании, а, как пишет сэр Генри Литтон Булвер, «действовать в этой стране»[313].
Это, как мы понимаем, совершенно разные вещи. А что совершил Наполеон?
Решение о вторжении в Испанию он принял сразу после Тильзита и провел он всю «испанскую операцию» настолько бесцеремонно, что поражен был даже такой «непробиваемый» человек, как Талейран.
Главой государства в Испании считался слабовольный шестидесятилетний Карл IV, который был женат на своей кузине Марии Луизе де Бурбон. Он был похож на «толстого ребенка, плохо сложенного, почти бесформенного… наивного до глупости и удивительно ленивого»[314].
Фактически же страной правил любовник королевы Мануэль Годой, ловкий и волевой премьер-министр, «высокорослый и отличавшийся больше выправкой и мощью, чем красотой»[315]. Этот человек «управлял королевством, успокаивая болезненную чувствительность короля и удовлетворяя страстям королевы»[316]. При этом он был крайне непопулярен в народе, что же касается сына и наследника короля, принца Фердинанда Астурийского, так тот его просто ненавидел.
Да, проблема заключалась в том, что Испания вначале отказалась присоединиться к наполеоновской Континентальной блокаде, направленной против Англии. Это, понятное дело, страшно раздражало Наполеона, и он решил поставить на испанский престол своего старшего брата. И вот тут-то Талейрану пришлось «выдержать борьбу с самим собой»[317].
С одной стороны, он считал войну с Испанией пагубной для Франции, с другой стороны, испанскую проблему нужно было как-то разрешать. И тогда он выдвинул хитроумный аргумент: «Испанских Бурбонов возвел на трон в 1700 году самый могущественный из французских Бурбонов Людовик XIV; посему Испания является пусть и богатой, но частью наследия французской монархии, а поскольку правопреемником стал Наполеон, то он должен получить все наследство, то есть не какую-то долю испанской территории, а всю Испанию»[318].
Но Талейрану и в голову не приходило, что Наполеон переиначит его идею по-своему. А тот взял и 27 октября 1807 года подписал в Фонтенбло секретный договор с посланником Мануэля Годоя. После этого он отправил генерала Жюно на завоевание соседней Португалии. Но для этого французским войскам нужно было пройти по территории Испании, и та, согласившись на это, фактически сама напросилась на оккупацию. Талейран потом клялся и божился, что не участвовал в составлении подобного договора. Наполеон же «заявлял, будто Талейран был “вдохновителем” переговоров. Вероятно, они не поняли друг друга»[319].
По словам Талейрана, он не имел в виду завоевание Испании. Он замышлял совсем другое: женить испанского наследника на принцессе из рода Бонапартов и таким образом сделать Испанию «своей».
По этому поводу историк Виллиан Слоон дает следующее объяснение: Фердинанд готов был отказаться от женитьбы на племяннице Годоя, которую ему предлагали, а вместо нее просить руки одной из принцесс де Богарне. Перед Наполеоном стоял вопрос: выполнить ли желание Фердинанда. Талейран при этом высказывался «в пользу ответа в утвердительном смысле»[320].
«Чем именно руководствовался в данном случае Талейран, — пишет Виллиан Слоон, — с точностью определить нельзя. <…> Очень может быть, что и на этот раз его здравый смысл и личные выгоды случайно согласовались друг с другом. Весьма вероятно, что на него влияла императрица Жозефина, положение которой становилось критическим, так как вся семья Бонапартов упорно и открыто требовала развода. <…> Она очень любила хорошенькую свою племянницу, девицу Таше де ля Пажери, и ей было бы очень приятно посадить эту девицу на испанский престол»[321].
После подписания договора в Фонтенбло Талейран жаловался своей доброй знакомой мадам де Ремюза: «Он всегда начинает подозревать меня в измене, как только я заговариваю о сдержанности. А если он перестанет доверять мне, вы увидите, в какие несуразные и безрассудные действия он нас всех втянет. Но я буду до конца не спускать с него глаз. Я посвятил себя созданию его империи, она является моим последним детищем, и пока у меня остается хоть малейшая надежда на то, что мои планы осуществятся, я не намерен складывать руки»[322].
* * *
То, что Наполеон «закрутил» в Испании и Португалии, Талейран считал авантюрой, которая рано или поздно приведет Францию к катастрофе. В самом деле, наглая агрессия французов на Пиренейском полуострове породила новое и очень неприятное для Империи обстоятельство: Англия перенесла войну с Францией с морей на континент, и с этого момента полуостров стал «незаживающей занозой» Наполеона.
Конечно, поначалу все там шло очень даже хорошо. Армия генерала Жюно, прошагав через всю Испанию, вторглась в Португалию и вскоре заняла Лиссабон, за что ее командующий получил титул герцога д’Абрантес. Потом, уже в 1808 году, французы подошли к Мадриду. При этом Наполеон «полагал, будто Испания только и ждет, чтобы он ее завоевал»[323].
Но император ошибался. Испанцы возмутились и сначала обратили свой гнев на Мануэля Годоя. Началось народное восстание, и узурпатор едва спасся от расправы. Соответственно, Карл IV отрекся от престола в пользу своего сына Фердинанда. 2 мая французы устроили массовое побоище на улицах Мадрида, а потом Наполеон пригласил обоих Бурбонов на встречу с ним в городе Байонна, то есть на французской территории. Это была ловушка: приехав в Байонну, Карл, Фердинанд и все сопровождавшие их лица были арестованы, а в Мадриде был поставлен на престол Жозеф Бонапарт. Ошеломленные испанские Бурбоны вынуждены были отречься от всех своих прав.
По этому поводу Талейран произнес весьма интересную фразу: «On s’empare des couronnes, mais on ne les escamote pas»[324].
На русский язык эту фразу можно перевести так: «Коронами завладевают, но их не крадут». Или: «Коронами можно завладеть, но их нельзя ловко стянуть». А вот биограф Талейрана Генри Литтон Булвер, комментируя эти слова, употребляет термин «плутовство»[325].
«Золотая клетка» для принца Фердинанда
Что характерно, Наполеон «оставил Талейрана в Париже, отстранив его от встречи с испанцами в Байонне. Это его покоробило, но он предпочел не обижаться. Наверное, Талейран уже высказал свое неодобрение испанской авантюры. Иначе трудно понять очередное оскорбление, нанесенное ему Наполеоном: Бонапарт приказал Талейрану, по сути, стать тюремщиком принца Фердинанда. Император повелел князю Беневентскому разместить Фердинанда, его брата дона Карлоса и дядю дона Антонио в замке Валансэ»[326].
Информируя Талейрана об этом, Наполеон написал:
Позаботьтесь о том, чтобы у них были и еда, и постельное белье, и горшки и кастрюли для кухни. С ними будут десять или около того придворных и, возможно, вдвое больше слуг. Я дал соответствующие распоряжения об их прибытии генералу, отвечающему за жандармерию. Я хочу, чтобы их приняли без показной роскоши, но с душой и радушно, и вам надлежит сделать все от вас зависящее для того, чтобы они не скучали… Вы можете взять с собой мадам де Талейран и пять-шесть женщин. Если принц Астурийский увлечется прелестной дамой, в которой мы уверены, то в этом не будет ничего плохого; напротив, это даст нам дополнительное средство следить за ним. Для меня чрезвычайно важно, чтобы он не предпринимал никаких неверных шагов, поэтому его надо все время занимать и развлекать. <…> На вас возлагается довольно почетная миссия. Оказание достойного приема этим трем выдающимся особам приличествует духу нашей нации и вашему рангу. За те десять или около того дней, что вы проведете с ними, вы узнаете их настроения и поможете мне решить, что с ними делать дальше. Отряд жандармерии будет усилен, в ваше распоряжение поступят сорок жандармов, они исключат возможность похищения или побега принца»[327].
Не правда ли, письмо это больше походит на приказ какому-нибудь квартирмейстеру?
Естественно, мнение самого Талейрана при этом Наполеона не интересовало. Фактически, князь «оказался осужденным на почетную должность тюремщика при низложенном монархе»[328]. А он, «как всегда, предпочел не обращать внимания на явное хамство Наполеона. А что ему оставалось делать?»[329].
* * *
Талейрана не надо было учить принимать иностранных гостей. Когда испанские гранды подъехали к Валансэ, от их королевских экипажей и нарядов на князя повеяло очарованием далекого прошлого. Понятно, что он испытал при этом глубочайшее душевное волнение. Бывший министр сострадал Фердинанду и его сопровождающим, так как понимал, как жестоко их обманули. Не задумываясь, он выгнал из замка полковника, присланного Фуше, дав этим понять, что ни Фуше, никто другой не будут распоряжаться в Валансэ. А потом он «потребовал от всех обитателей Валансэ выглядеть прилично в присутствии принцев и выказывать им почтение.
Он обучил принцев стрелять из ружья и ездить верхом на лошадях, чего они были лишены в Испании, как думал Талейран, в силу запретов, наложенных на опасные для жизни занятия. Талейран пытался пристрастить их к чтению книг. Испанские аристократы не проявили к ним никакого интереса, и это сильно огорчило Талейрана по двум причинам: он предчувствовал, что пребывание принцев, скорее всего, затянется, сам же Талейран по-прежнему оставался заядлым книголюбом»[330].
* * *
Талейран снова встретился с Наполеоном в середине августа 1808 года, когда «сопротивление испанцев, нараставшее с каждым днем, начало угрожать исполнению замыслов императора»[331].
В это время Жюно уже вынужден был уступить англичанам Португалию, а корпус генерала Дюпона капитулировал перед испанцами в Андалузии.
Несмотря на эти не самые приятные новости, «Наполеон встретил Талейрана в благодушном настроении и лишь посмеялся над его мрачными пророчествами. Талейран хотел было выразить свое возмущение пренебрежительным отношением Бонапарта к испанским принцам, заточенным в Валансэ, но сдержался»[332].
Тем не менее, сохраняя полную невозмутимость, он все же констатировал, что Наполеон, по его мнению, потерял в Байонне больше, чем приобрел.
На это император резко спросил:
— Что вы имеете в виду?
— Бог мой, сир! — ответил Талейран. — Это же совершенно несложно понять. Я поясню вам все на житейских примерах. Человек может совершить ошибку, завести любовницу, плохо обойтись с женой, оскорбить друзей, и у него конечно же возникнут проблемы. Пока у него есть власть, богатство, если он умен, общество, скорее всего, проявит к нему снисхождение. Но стоит ему обмануть кого-нибудь за игорным столом, общество его немедленно отвергнет и никогда уже не простит.
К сожалению, это ничего не изменило, и Наполеон продержал испанских грандов в «золотой клетке» замка Валансэ почти шесть лет. И Талейран, хотя ему это очень не нравилось, не мог ничего возразить, ведь император санкционировал приобретение этого имения «специально для того, чтобы Талейран принимал в нем иностранных сановников»[333].
По свидетельству Лас-Каза, записывавшего воспоминания Наполеона на острове Святой Елены, «независимо от 72 тысяч франков, что казна Франции заплатила Талейрану за аренду Валансэ, принц Фердинанд получал на свое содержание 1 миллион 500 тысяч франков в год»[334].
Всецело занималась высокопоставленными пленниками супруга Талейрана Катрин.
* * *
Биограф Талейрана Александр Салле констатирует: «С одной стороны, установлено, что Талейран не стоял в стороне от войны в Испании, столь пагубной для Наполеона, но, с другой стороны, было бы неправильно говорить, что эта война стала причиной того, что он оставил пост министра иностранных дел. Настоящей причиной отставки Талейрана стало то, что у этого министра с недавних пор значительно понизился кредит доверия к Наполеону»[335].
В самом деле, чем больше расширялась империя Наполеона, тем больше Талейран задумывался о будущем своей страны. Ну, и о своем будущем конечно же, куда же без этого. По сути, как в свое время он безошибочно рассчитал взлет Наполеона, так и теперь он каким-то одному ему ведомым образом почувствовал его неминуемое падение.
В «Мемуарах» Талейран написал об этом так: «Наполеон уже давно перестал интересоваться политическими целями Франции и мало размышлял над своими собственными задачами. Он желал не сохранения, а расширения»[336].
Но пока до окончательного разрыва было еще далеко. Лишь события в Эрфурте «решительно и навсегда изменили отношения между главой французского государства и первым дипломатом Франции»[337].
Эрфуртская встреча двух императоров
Отправляясь в сентябре 1808 года в саксонский город Эрфурт на исключительно важную встречу с императором Александром, Наполеон пригласил бывшего министра поехать вместе с ним.
На эту встречу Талейран был вызван в качестве Великого камергера, функции которого он продолжал исполнять. Понятно, что император уже давно отдавал себе отчет в «верности» князя, однако ему были необходимы его уникальный ум и опыт. Он считал, что Талейран еще может быть ему полезен. Во всяком случае, гораздо полезнее, чем «действующий» министр Шампаньи, который только и делал, что «появлялся каждое утро, чтобы усердно просить извинения за неловкости, совершенные накануне»[338].
Приглашение Талейрана в Эрфурт многие историки называют «удивительным ослеплением» Наполеона и «не случавшейся до сих пор ни разу потерей интуиции»[339].
Завистники всегда говорили о Талейране, что он всю свою жизнь «продавал тех, кто его покупал»[340].
Это не совсем верно. Талейран всегда думал о себе и о Франции. Каких-то идеалов революции он не продавал (их просто не было), а Директорию он в свое время «продал» Наполеону лишь потому, что та изжила сама себя и стала вредной для страны. А потом он служил Наполеону верой и правдой, но лишь до того времени, пока действия того не вошли в противоречие с интересами Франции. К концу 1808 года это противоречие стало слишком уж заметным, а потому в Эрфурте Талейран сыграл весьма специфическую роль.
Впрочем, обо всем по порядку.
Альбер Вандаль пишет: «Талейран все более входил в роль сдерживающего элемента при Наполеоне. Это была роль, которую он пытался играть и которую в особенности любил выставлять напоказ. Оценивая события с присущей ему проницательностью скептического наблюдателя, он ясно понимал, что борьба между Наполеоном и Европой делалась все более опасной, уже не только потому, что слишком затягивалась, но и потому, что делалась все напряженнее и доходила до огромных размеров. Он сознавал, что ошибочные действия делали успех необеспеченным, и начинал сомневаться в конечном исходе»[341].
В конечном итоге мудрый Талейран «начал отделять свою судьбу от судьбы Наполеона, который, по его мнению, слишком зарвался»[342].
По его мнению, император теперь упорно и неистово шел по пути, который стал противоречить интересам Франции. Если говорить коротко, то Наполеон, по убеждению Талейрана (и не только Талейрана), превратился в необузданного честолюбца, ведущего страну к пропасти.
* * *
Как бы то ни было, Наполеон, сохраняя некоторую холодность в отношениях со своим бывшим министром, поручил ему составить ряд статей нового договора с Александром.
Наполеон сказал:
— Я хочу получить свободу действий в отношении Испании, а для этого мне нужно быть уверенным, что Австрия будет сдержанна. И еще я не хочу каким-то образом связать себя с Россией. Подготовьте мне соглашение, которое удовлетворило бы императора Александра, было бы направлено против Англии и предоставляло бы мне полную свободу в остальном.
По словам Альбера Вандаля, император французов «хотел проделать в Эрфурте то же самое, что и в Тильзите»[343].
А вот Жан Орьё выражается по этому поводу еще жестче: «Наполеон попросил Талейрана составить проект союзного договора с царем. Он дал ему его основные тезисы: все брать и ничего не давать»[344].
Талейран выполнил приказание своего императора, но при этом он не переставал опасаться, как бы результатом встречи в Эрфурте не стали крупные перемены. Чтобы их предупредить, он решил прибегнуть к внешнему фактору. Большие надежды в этом он возлагал на Австрию. «Он хотел бы, чтобы Франц I, неожиданно явившись на свидание императоров в Эрфурт, заставил бы их принять себя как третьего участника в совещаниях, с тем чтобы, опираясь на свои восстановленные военные силы, поддержать дело умеренной политики и существующих прав»[345].
Князю фон Меттерниху он написал так:
Ничто не может свершиться в Европе без содействия или противодействия австрийского императора. В настоящем случае я желал бы, чтобы приезд императора Франца подействовал как тормоз[346].
Но Наполеон не захотел, чтобы Австрия присутствовала в Эрфурте: он боялся, как бы это не повело к ее сближению с Россией. В результате приехал лишь барон Карл фон Винцент, участие которого во встрече свелось, главным образом, к роли наблюдателя.
* * *
С российской стороны в Эрфурте находились великий князь Константин, министр иностранных дел граф Н. П. Румянцев, обер-гофмаршал граф Н. А. Толстой, посол во Франции и его брат граф П. А. Толстой, князья П. М. Волконский, В. С. Трубецкой и П. Г. Гагарин, графы Ф. П. Уваров и П. А. Шувалов, а также М. М. Сперанский, К. К. Лабенский и многие другие.
В среде русских дипломатов репутация Талейрана была уже вполне устоявшейся: его называли «попом-расстригой», «письмоводителем тирана» и т. п. «Но никто не отрицал его выдающегося ума, проницательности и дальновидности»[347].
В Эрфурт Талейран прибыл за три дня до приезда самого Наполеона. И поселился он буквально в двух шагах от места, где должен был жить император Александр. Как допустил подобное всегда такой мнительный Наполеон, непонятно…
А вот намерения Талейрана были очевидны: он «подготовил для Эрфурта, своего Эрфурта, собственную политическую программу»[348].
Суть этой программы сводилась к следующему. Он, Талейран, как мы уже говорили, был не согласен с потерявшими всякую меру завоевательными планами Наполеона, не согласна с этим была и Франция. Он, Талейран, видит в императоре Александре единственную силу, которая могла бы покончить с властью Наполеона, а чтобы закрепить новые отношения с Александром, он, Талейран, готов тайно поступить на русскую службу, разумеется, с полагающимся в подобных случаях жалованьем.
— Государь, — заявил при встрече Талейран, — для чего вы приехали сюда? Вам надлежит спасти Европу, и вы в этом преуспеете, если только будете противостоять Наполеону. Французы — цивилизованный народ, а их правитель — нет. Правитель России цивилизован, а народ — нет. Значит, русский государь должен быть союзником французского народа.
Следует заметить, что русскому императору Талейран был крайне несимпатичен. Он «всю жизнь не мог простить Талейрану одну ноту, составленную им по приказу Наполеона. В этой ноте более чем прозрачно намекалось на соучастие Александра в убийстве его отца Павла I»[349].
По этой причине подобные слова ближайшего советника Наполеона показались Александру удивительными и даже подозрительными. Конечно же он не поверил ни одному его слову.
А Талейран тем временем продолжал, говоря о том, что естественные границы Франции проходят по Рейну, Альпам и Пиренеям. «Все остальное — завоевания императора. Франции нет до них никакого дела»[350].
Он и в самом деле был не согласен с безудержными завоевательными планами Наполеона. Не согласна с этим, по его мнению, была и Франция. «Иначе говоря, Талейран заранее отказывался от этих аннексий — он был убежден, что их все равно не удастся долго удержать, — в пользу того, кто помог бы покончить с властью Наполеона»[351].
Принято считать, что, для того чтобы доказать серьезность своих намерений, Талейран вдруг начал выдавать русским один секрет Наполеона за другим, указывая границы, до которых можно доходить в решении спорных вопросов, не вызывая окончательного разрыва.
А. 3. Манфред по этому поводу пишет: «Талейран пытался оправдать свое беспримерное предательство тем, что, изменяя Наполеону, он действовал будто бы в интересах Франции. То были, конечно, софизмы. Талейран действовал в своих личных интересах и в интересах Австрии»[352].
* * *
Наполеон приехал в Эрфурт 27 сентября утром, неожиданно, словно простой путешественник, сопровождаемый только маршалом Бертье. Эскадрон гвардейцев окружал его карету.
Потом приказание отправиться в Эрфурт получили маршалы Сульт, Даву, Ланн, Мортье и Удино, генералы Дюрок, Сюше, Нансути, Клапаред, секретари Фэн и Меневаль, а также Дарю, Шампаньи, Мааре и др.
«На другой день оба императора установили порядок дня на время своего пребывания вместе. Они условились, что каждый из них предоставит себе утро для личных дел; время после полудня будет посвящено вопросам политики, приемам монархов и высокопоставленных лиц и прогулкам; вечер — свету и развлечениям»[353].
В тот же день австрийский посол Карл фон Винцент вручил императорам письма от своего государя, которыми Франц I, отчасти по совету Талейрана, хотел обратить на себя внимание и косвенно вмешаться в их переговоры.
В ходе переговоров Талейран усиленно старался делать вид, что он находится в тени, но при этом он планировал вести свою собственную игру — игру пока скрытого, но бесспорного противника Наполеона.
У Альбера Вандаля читаем: «Его изменой руководили и другие, более возвышенные побуждения. Видя со справедливым ужасом, как Наполеон все более стремится к невозможному и идет к верной гибели… он считал, что существовало только одно средство остановить его и умерить его пыл, и что таким средством было — поддержать мужество других государей и убедить их стойко сопротивляться ему»[354].
Как видим, в очередной раз звучит слово «измена». Но если Талейран и изменял, то только Наполеону, а потом в беседах с ним он якобы горестно вздыхал, слушая его жалобы на неожиданное упорство, проявленное русской стороной в ходе переговоров.
Так принято писать об эрфуртской встрече, но на самом деле это не так. Вернее, не совсем так. Талейран обладал колоссальным политическим опытом и прекрасно понимал, что с Наполеоном такие «фокусы» не пройдут. Князь был слишком умен, чтобы идти на «измену». Он слишком хорошо знал, чем это может закончиться. Знал он и то, что любая грубая ложь быстро вскроется. Да ему и не надо было лгать. Он действовал гораздо хитрее.
По свидетельству секретаря Наполеона Меневаля, «в Эрфурте император использовал князя Беневентского в своих конфиденциальных контактах с императором Александром»[355].
По сути, «каждое утро Талейран обсуждал ход переговоров с Наполеоном, а каждый вечер — с Александром»[356].
Если можно использовать такое сравнение, то в Эрфурте играли два очень сильных гроссмейстера, а Талейран параллельно артистически вел свою труднейшую игру.
По определению, измена — это нарушение верности кому-либо или чему-либо. Но вот является ли изменой борьба с врагом своей страны? Является ли изменой борьба с человеком, который, опьяненный победами и завоеваниями, готов был довести страну до последней крайности?
Да и какие секреты Наполеона один за другим вдруг начал выдавать русским Талейран? По сути, он говорил императору Александру лишь о том, что Франция давно уже устала от «честолюбивых предприятий слишком увлекающегося ее императора»[357].
И действительно, «дипломатические агенты самого Александра вскоре начали подтверждать справедливость этих сообщений. Они доносили, что французская нация, или, по крайней мере, наиболее рассудительная ее часть, утомлена уже завоевательной имперской политикой Наполеона»[358].
Просто Талейран одним из первых понял это. Но разве близкий друг Наполеона маршал Ланн не предупреждал императора в 1809 году, что пора бы уже остановиться? А разве в 1811 году другой друг Наполеона, бывший с ним в Италии и в Египте, Реньо де Сен-Жан д’Анжели не восклицал: «Этот несчастный погубит себя самого, погубит нас, погубит решительно все!»[359]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.