«Жили за шкафом»
«Жили за шкафом»
— Нонна Викторовна, такое впечатление, что вы привыкли только на себя рассчитывать...
— Все всегда сама делала. Я натасканная с малолетства: из детей — самая старшая была в семье, и мешки тяжелые таскала, и сумки — мускулистая была. Семью свою в основном я обеспечивала. Да я рассказывала, как учились в институте — все время жрать хотелось. Бедненькая мама с Кубани приезжала и за бок держалась — у нее уже был рак. Ляжет на маленький диванчик: «Доченька, я ведь что к тебе приехала? Денежку надо...»
А какие там деньги? И я, как только услышала, что можно выступать перед народом от общества «Знание» — такой вид концерта с кадрами из кинофильмов с твоими ролями — и за это еще и деньги платят, сразу согласилась. Тут уж, конечно, я первая пошла.
Славка дулся, скисал и говорил, что это неэтично — актеру выступать за деньги. Я говорю: «Красть неэтично». А если я выстояла три часа на сцене, и пот с меня течет, и люди стоя аплодируют, и платят за это деньги, и я расписываюсь — все по документам, — я не считаю, что это неудобно. А потом сам, как миленький, начал ездить с концертами, когда мы с ним разошлись. Стал думать о семье, о том, как на жизнь заработать.
Мы — люди из того времени. Из тяжкого. Плакали, бывало, но никогда не плакались. Мы были патриотичны. Ну прямо хоть ты убей — патриоты! И никогда в жизни никому в голову не пришло, чтоб какие-то там жалобы или сходки, восстания, никогда в жизни! Я только в Москве узнала, что такое демонстрация. Не жаловались. И ничего не просили.
Мы с Тихоновым одиннадцать лет жили в проходной комнатке — через нас ходила другая семья. Там была четырехкомнатная квартира. В каждой комнате — по семье. Кухня — четыре метра. Своей ложкой до своей кастрюльки не дотянешься — когда «часы пик» готовки. Нашу комнату от кухни отделял фанерный лист. И одиннадцать лет сын Володя из-за этого листа со мной общался: «Ма-ам!»
— То есть вы были уже известные актеры, а ютились в этой маленькой комнатке?
— Многие жили так — за шкафами, занавесками. И никакая я не Ульяна Громова, никакая не Нонна Мордюкова — с нами грубо обращались...
— Чиновники?
— Чиновники. И Славка никогда — чтоб он пошел куда-нибудь в исполком, попросил нормальную комнату... Но потом мы все-таки получили квартиру.
А позже я и братьев с сестрами с Кубани перетащила. Не в Москву, правда — Москва не принимала приезжих, без прописки, — в Люберецкий район, в совхоз. Мама была там бригадиром.
Мама наша была — это уникум. Голос у нее был потрясающей красоты. Но пела она для себя. В церкви на клиросе пела.
А еще один раз мы вместе с сестрами пели в Большом театре. В 1957 году в Москве проходил фестиваль молодежи и студентов, и был концерт самодеятельных семейных ансамблей. Мама красивая была. И в почете. Она была, бедненькая, схвачена этой коммунистической идеей, верила в нее. Семье хлеба не хватало, а она все-таки накопила денег, купила ношеное кожаное пальто, сфотографировалась и большой портрет повесила, говорит: пускай классовые враги знают, как коммунисты живут. А то, что мы тогда были голые и босые, не важно.
— Тихонов вас не критиковал, что вы ходили просить квартиру?
— Нет, он вообще почти всегда молчал.
— А сейчас звонит иногда?
— А зачем? Он смотрел на все со сдвинутыми бровями. И на власть, и на меня. И на мою маму, и на сына своего...