«...И тратила на съемках душу»
«...И тратила на съемках душу»
— А чем объяснить, что столько фильмов с вашим участием постоянно показывают по телевидению?
— А я скажу. Не сочтите за хвастовство, но я просто уже научно понимаю, что не зря тратила свою душу на съемках. Я была очень-очень органичной, старательной, реальной женщиной на экране. Может, если б мне дали Анну Каренину, я была бы смешна. И поэтому я от нее и отлынивала — мне предлагали сыграть в учебной постановке. А там, где идет разговор о вот таких бабках, дедках да тетках, там-то я сильна! И там уже лучше меня никто не сыграет.
А из кого народ наш состоит — из таких работяг. У меня в новой, еще не напечатанной книжке описана девочка — в школе на последней парте сидела, худенькая такая, голодненькая, как все. Из бедной-бедной многодетной семьи. Колхоз, немцы только что ушли, школу открыли. У нее вместо портфеля торбочка холщовая, а на ней пучок калины булавкой пристегнут. Она выходит к доске, подняла головенку свою, читает стихотворение Некрасова. Помню только последнюю строчку: «Как на соху налегая рукою, пахарь задумчиво брел полосою...» И так она слово выделила, протянула: «...заду-у-умчиво». Потому что тяжко крестьянину: опять поздно весна пришла, опять неурожай будет. У девочки слезы на глаза навернулись. А учительнице не понравилось, что она именно на этом слове акцент сделала.
— И что это за девочка?
— Ну-у... Это я была. Приписала все другой — а то хвастовство выходит. Но это не вранье — мы все такие были. Вот такие люди — как крестьянин из стихотворения, как такие девочки — меня задевали.
— Так, может, прав Аскольдов, когда говорит: «Мордюкова — самородок, не надо было ее мучить режиссерскими задумками, а надо было снимать такой, какая она есть»?
— Да нет, меня тогда совсем не мучили. Но это не значит, что в картине я ничего не играю, а изображаю саму себя. Хотя вообще-то я этот фильм по-другому представляла. Революция — это ж можно как сильно сделать! А приехали в экспедицию, нет и нет пафоса. Все какие-то мы то в грязи, то в песке. И все никак у меня не получается — чтоб была как настоящий комиссар — как я понимала! И картина какая-то не революционная. Думаю: а где же все, чему нас приучили в школе, к чему мама приучала? И только теперь мы понимаем, какой был провидец Аскольдов. Он снимал фильм о несовершенной революции, об изнанке, несозидательной ее стороне.
— Честно говоря, и все предыдущие роли, и ваша собственная жизнь располагали именно, как вы выразились, к пафосному прочтению темы революции.
— Я так и думала! И в картине я такую и играю — революционерку, только мне нужны были определенные краски. Их все не было и не было. И так я зачуханная и иду в конце картины с рваным мокрым знаменем. В этом и есть гениальность Аскольдова: в жизни все не так, как люди потом представляют.