XII. Нонна Мордюкова «Я ВИНОВАТО ИСКАЛА ЛУЧ СОЛНЦА...»

XII. Нонна Мордюкова

«Я ВИНОВАТО ИСКАЛА ЛУЧ СОЛНЦА...»

Эту главу я делал в соавторстве с Любовью Гамовой. (Она — моя жена, профессиональная журналистка, работала на Оренбургской студии телевидения — где, кстати, и родилась наша семья, — в читинской газете «Забайкальский рабочий», в московском издании «Вечерний клуб», печатается в различных столичных СМИ, с «Комсомольской правдой» сотрудничает с 1995 года.)

Мы думали, как выстроить эту главу, посвященную великой русской актрисе, народной артистке Советского Союза Нонне Викторовне Мордюковой. Была мысль разбить все интервью на смысловые куски и сложить из этих осколков тематические картинки: о муже, о сыне, о ролях, о быте... Потому что неоднократно в разных интервью, записанных в разное время, она возвращалась к тем или иным событиям своей жизни. Иногда повторялась, иногда добавляла в тему новых красок...

Но, поразмыслив, пришли к выводу: не стоит этого делать. Потому что темы в разговоре порой возникали не по воле журналистов, а по прихотливому течению ее собственной мысли. Это вовсе не означает, что мы шли только за потоком ее сознания. Разумеется, наша собственная «линия» не выпадала из нашего поля зрения, но мы и не отметали поток ее ассоциаций и мыслей, стараясь в своих интервью донести до читателя не только смысл ее высказываний, необыкновенное своеобразие ее речи, но и своеобразие мышления. И потому мы решили представить интервью такими, какими они были опубликованы, разве что убрав некоторые повторы.

В начале 90-х мы поселились в доме на Рублевском шоссе. И первая же новость, которой поделились с нами старожилы здешних мест, привела нас в сильное волнение:

— В соседнем доме живет Нонна Мордюкова!

Мы всегда были восторженными ценителями искусства актрисы: видели все фильмы с ее участием, знали все роли. Мы всегда чувствовали и понимали масштаб дарования этой незаурядной личности. Просто увидеть такого человека в жизни, а тем более поговорить, прикоснуться к внутреннему миру, попытаться хоть немного понять ее феномен в непосредственном общении — мечта и по человеческим, и по профессиональным мотивам. Разумеется, вскоре мы нашли ее телефон, позвонили: мол, мы журналисты, ваши соседи, хотим встретиться, взять интервью для «Комсомолки»...

— Как же вы мне все надоели! — в сердцах воскликнула Нонна Викторовна и бросила трубку. В общем, контакта не получилось.

Мы не стали настаивать. Это был, может быть, самый трудный год в ее жизни: год гибели единственного, горячо любимого сына. Да еще длительное отсутствие работы...

А вскоре Мордюкова переехала — правда, недалеко, она получила квартиру здесь же, в Крылатском.

Неожиданно обстоятельства сами нас свели. Мы готовили для «Комсомолки» «чисто медицинский» материал, связанный с оригинальными методами лечения серьезных заболеваний известного доктора, который, кстати, оказался нашим земляком-оренбуржцем. Доктор предложил познакомиться с некоторыми своими пациентами. Вот среди них и обнаружилась Нонна Викторовна. Она сразу и легко согласилась поговорить о докторе — он в буквальном смысле поставил ее на ноги. И мы отправились к ней в гости. Просидели у нее дома часа два — разумеется, говорили не только о медицине. A напоследок получили приглашение заходить по-простому, по-соседски.

В общем-то она никогда не забывала о нашей журналистской профессии, но вместе с тем у нас установились чисто человеческие отношения. Говорить с ней можно было о чем угодно. Она живо интересовалась политикой, новостями. Расспрашивала нас о нашей семье, детях, работе. Ну а мы расспрашивали ее...

1. «Я не английская фермерша. Я деревенская баба»

Нонна Викторовна очень внимательно следила за тем, что происходило в российском кинематографе. А конец 90-х ХХ столетия и начало ХХI — не самый лучший его период. Упадок этого некогда процветавшего в Советском Союзе вида искусства, давшего немало шедевров мирового уровня (фильмы Сергея Бондарчука, Андрея Тарковского, Сергея Герасимова, Григория Чухрая, Эльдара Рязанова, позже — Павла Лунгина, Алексея Германа-старшего — список весьма и весьма неполный!), беспокоил художников.

В чем причины, куда идти, как развиваться дальше — самые больные вопросы времени, которые кипятили умы как самих служителей этого искусства, так и его почитателей.

Очередной съезд кинематографистов, который прошел в ноябре 2004-го, оказался одним из самых бурных и скандальных в истории этой организации. Ушатов грязи киношники друг на друга вылили тогда предостаточно, а вот о собственно кино, похоже, почти забыли. Нонна Викторовна позвонила нам домой как раз накануне съезда. Прийти на съезд она была не в силах, но остаться в стороне от проблем не могла:

— Душа болит за наш кинематограф, хочется высказаться.

Мы взяли зеленых яблок, которые она так любила, и отправились на чай-кофе в гости к актрисе. Включили диктофон и два часа сидели завороженные. Ей даже не надо было задавать вопросы — актриса говорила о наболевшем... Ей хотелось, чтобы коллеги услышали ее мысли. Мы с радостью предоставили ей трибуну на страницах «Комсомольской правды».

Об артистах

— Говорят, мало по-настоящему хороших молодых актеров. Да откуда им взяться? — спрашивает Нонна Викторовна. — ВГИК рухнул, потому что из него ушли лучшие кинематографисты-преподаватели. Студенты бегают: какие-то лохматые мальчики и девочки в коротких юбках — и у них одни доллары в глазах. Все думают только о деньгах — как бы побольше заработать. А с такими установками хорошим артистом не станешь.

Я училась в голодные послевоенные годы. Однажды мама прислала мне восемь килограммов кукурузы. Это была единственная еда. Кукурузную кашу на керосинке целый день варить надо было, поэтому в общаге оставляли дежурную. А остальные шли на занятия. Однажды подруга прибегает на лекции: у котелка донышко отвалилось, и вся наша еда пропала. Как я рыдала! А с репетиций не ушла...

Чтобы хорошо сыграть роль, нужно себя тратить. Суть актерской игры одна — прожить жизнью своего героя. Всей душой отдаться, со всей страстью, выплеснуться до самого донышка. Чем сильнее страдание — тем слаще, тем больше можешь сыграть.

В картине Григория Чухрая «Трясина» моя героиня — женщина, которая спасает от войны последнего сына, двадцать лет прячет его на чердаке. Она теряет рассудок в конце концов. Эту сцену не репетировали. Я просто говорила «сыну»: «На чердак не ходи — там черти. Там бесы. Я слышу их...» И идет полный экспромт. Я все пропускала через себя. Мне казалось, я сама сойду с ума. Снимаем сцену, когда герой вешаться приготовился. «А ты, Митя, это зачем? Я тебя сохранила, на чердаке тебя охраняла, а ты что удумал, гадина?» Мать берет ремень и бьет его. Уже не помню себя, он плачет, у него полосы от ударов на спине. Режиссер кричит: «Стоп!» — а я отойти не могу. Один раз в перерыве падаю на костюмершу: «Тоня, я сдохну на этой картине, не выдержу!» И плачу...