Фантастическая жизнь «при дворе»

О бывшем графском имуществе в Бродзянах ходили самые невероятные слухи. Судачили о портрете Пушкина, увезённом после войны в Австрию. Будто бы бывшая кухарка Вельсбургов ездила к своей прежней госпоже Марии-Рут, жившей с сыновьями Александром и Христианом в Вене. По словам Йозефины Самеловой, дочери этой кухарки, существовало два парных портрета супругов Пушкиных. Они, казалось, были нарисованы одним и тем же художником. И оба в овальных рамках. Бродзянское, выполненное Гау, изображение H. Н. относится к 1842 году. Возможно, Гау тогда же написал и посмертный портрет Пушкина. Можно также предположить, что Александрина перед отъездом в Австрию попросила его у сестры в память о зяте. Я решила спросить об этом Веру Михайловну Игумнову. Написала ей в Братиславу письмо.

Вскоре получила довольно пространный — на трёх страницах — ответ. Дрожащий, старческий почерк почти совершенно слепой девяностошестилетней женщины. Но очень ясная мысль, интеллигентный слог и правильный русский язык, удивительный для человека, почти семьдесят лет прожившего за границей.

Во время моего пребывания в Бродзянах я не видела нигде портрета Пушкина, — писала Игумнова, — и даже не слышала ни одного слова о нём, ни от герцогини Ольденбургской, ни от её постоянных или временных гостей. Многие из них, вероятно, не знали, кем был Пушкин и, конечно, не читали его произведений, хотя бы в переводе. Сама я большая поклонница Пушкина, и это меня огорчало. Моя связь с Бродзянами кончилась много лет тому назад, и за это время все мои тамошние знакомые в замке и в деревне постепенно умерли. Единственная особа, которая могла бы Вам сообщить всю подноготную о Бродзянах, это ближайшая помощница герцогини Анна Бергер, она провела там почти всю жизнь и осталась в замке после кончины герцогини Ольденбургской, но и её уже нет в живых. Мои «Воспоминания о Бродзянах» были написаны тоже давно, и в них Вы не найдёте ни слова о Пушкине, а только о фантастической жизни «при дворе» герцогини Ольденбургской. Факт, что Александрина и герцогиня Ольденбургская сожгли перед смертью все свои бумаги, ещё не значит, что в них было что-нибудь интересное для пушкинистов. Этого никто никогда уже не узнает.

Итак, Игумнова подтверждала, что портрета Пушкина не было в замке. Интеллигентной поклоннице Поэта можно верить. Но должны же быть какие-то основания для легенды о его существовании в замке? Неужели беспочвен и слух об австрийском графе Альбене Харрахе, богаче и страстном собирателе раритетов, будто бы ещё до войны предложившем герцогине Ольденбургской купить у неё портрет Пушкина?[101] А что, если вечно нуждавшаяся герцогиня, периодически посылавшая в Австрию Анну Бергер продавать наследственные драгоценности, приняла предложение графа Харраха? И утаила это и от Игумновой, и от поселившегося в замке лишь в 1928 году правнука Александрины графа Вельсбурга? Ведь слуги из местных жителей видели портрет в замке. Утверждали, что висел он в гостиной, и даже описали его. Об этом они рассказали славистам Братиславского университета, в конце шестидесятых годов скупавших у крестьян растащенные из замка вещи.

Забегая вперёд, скажу, что побывала я и в австрийском замке Харраха неподалёку от Вены — в Рорау. Расположенная в одном из его флигелей богатейшая картинная галерея доступна для осмотра. Европейские аристократы давно уже превратили свои художественные собрания в источник доходов — взимают плату за вход, устраивают передвижные выставки. Я внимательно осматривала расположенную в нескольких залах превосходную коллекцию графа. Смотрители на мой вопрос о русских портретах удивлённо качали головами. Тогда я решилась письменно обратиться к графу Ноштитцу, собственнику замка в Рорау. Через два дня получила ответ, написанный секретарём графа д-ром Робертом Кейсцелитцем. Он любезно извещал меня, что графу ничего не известно о портрете Пушкина, семейным же архивом распоряжается Эрнст Леонард Наррах, живущий в Бруке на Лайте. Но все старые семейные бумаги переданы им на попечение Австрийского государственного архива. Доступ туда для работы свободен. В Рорау же никаких архивных документов не сохраняется. Решилась побеспокоить и графа Эрнста, владельца огромного старинного замка «Пруг» на Бруке. Так же быстро получила от него собственноручное вежливое письмо. Он сообщил — все документы периода 1920—1945 годов погибли во время последней войны. Старая же часть семейного архива в настоящий момент едва ли доступна из-за перемещения в новое хранилище. Оказалось, родственники Харрахи серьёзно отнеслись к моему запросу. Переговорили по этому поводу друг с другом. Ноштитц ещё раз подтвердил Эрнсту Леонардо, что он никакими сведениями о интересующем меня графе Альбене не располагает. Искренне сожалеет, что ничем не может мне помочь. Удивительно загадочная история! Самое странное в ней то, что граф Альбен оказался мистической, неизвестной потомкам личностью. Может, пушкинисты перепутали его имя? Или кто-то действовал под вымышленным именем?

Оставалась последняя надежда — сыновья Вельсбургов. Решила проверить и бродзянскую версию об увозе портрета Пушкина к ним в Вену. Мой первый звонок по найденному в телефонном указателе номеру Вельсбургов оказался неудачным. Женский голос не очень учтиво ответил мне, что Мария-Рут недавно умерла и никаких вещей из Бродзян у них нет. Оказалось, что я попала на дочь старшего сына Александра. А сам он умер ещё в 1961 году. К великому сожалению, я опоздала. А ведь у приезжавшей в шестидесятых годах из Вены в Бродзяны графини — сведения от тех же бродзянских старожилов — должны быть по меньшей мере два семейных альбома с фотографиями и рисунками (а среди них, сказывали, было и акварельное изображение Пушкина), да мало ли ещё чего. Растрогавшись от встречи с барыней, её бывшие слуги могли вернуть ей многое из прикарманенного. Я решила увидеться с её сыном Христианом. Мои венские приятельницы «из света» навели о нём справки: живёт замкнуто, бедно, работает слесарем. Его мать ещё поддерживала кое-какие светские знакомства, но сам он, из-за перехода в другую социальную категорию, естественно, не вхож в общество. Никто с ним не был знаком, и никаких рекомендаций мне не могли дать. Но удалось раздобыть его телефонный номер.

Я рискнула позвонить. Случилось это вскоре после моей поездки в Братиславу к Игумновой и в Бродзяны. Сотрудники бродзянского музея рассказали мне о внезапном появлении там Георга Вельсбурга. Видимо, предчувствуя приближение смерти, приехал в последний раз взглянуть на своё бывшее имение. Местные жители узнали графа. До этого момента все считали его погибшим в Дрездене во время бомбардировки. Об этом им сообщила сама графиня. С тех пор, по её словам, она ничего о нём не слышала. А граф тем временем благополучно проживал в Венгрии со своей второй женой. В августе 1984 года, вскоре после посещения Бродзян, он умер. Обо всём этом я рассказала его сыну. Но упоминание об отце ещё более ожесточило его. Видимо, семья давно знала и о местонахождении графа Вельсбурга, и о его второй жене. Графиня Мария-Рут, наверное, из гордости придумала для любящих посудачить местных жителей историю о его гибели в Дрездене. Когда я попросила Христиана встретиться со мной, он нелюбезно ответил: «Ничего о Пушкине, Бродзянах и обо всём с ними связанном знать не желаю! На эту тему ни с кем не намерен разговаривать!»

Что ж, его можно понять. Нелегко пришлось в Австрии молодой графине, оставшейся с двумя детьми без всяких средств к существованию. Во время жесточайшей тотальной бомбардировки англо-американской авиацией Дрездена, в мгновение ока превратившей этот прекрасный город в руины, графиня потеряла мужа. В Австрии у графов имелась незначительная недвижимость. Графиня сумела продать её и какое-то время продержалась на вырученные деньги. Когда они кончились, устроилась на работу в школу. На скромную учительскую зарплату не смогла дать детям образование.

Но вернёмся к письму Игумновой. Вы будете разочарованны, — писала она мне далее, — что не могу сообщить Вам ничего ценного. (Простите за мои каракули, я уже очень плохо вижу, но всё-таки надеюсь, что Вы их сможете прочесть.) Сама я доживаю свой век в Братиславе и завалена всякими собственными проблемами. Я избегаю всяких новых знакомых, так как они меня зря утомляют. Простите меня, но я не могу Вам помочь в Вашей работе. Считаю, что моя встреча с Вами излишня и жаль тратить на это Ваше драгоценное время. Извините меня за это. Желаю Вам всяческих успехов в Вашей работе и шлю Вам привет. Ваша А. Игумнова.

Вежливый отказ. Фиаско на всех фронтах. Но я всё же решила поехать в Братиславу. В Братиславском университете на кафедре русского языка мне дали телефон Игумновой. Звоню ей из гостиницы. Благодарю за обстоятельный ответ и пытаюсь её склонить хотя бы на короткую встречу со мной. Я надеялась, что она даст мне почитать свои «Воспоминания о Бродзянах».

— У меня ничего не осталось, — ответила она. — Всё давно раздала — один экземпляр в Пушкинский дом, другой Вареньке Исаченко, третий хранится у знакомых в Москве. Держать у себя незачем, пора уже умирать.

Хватаюсь за последнюю соломинку: «В таком случае разрешите мне ознакомиться с хранящимся у Варвары Александровны экземпляром?»

Вера Михайловна с неохотой соглашается на пятиминутную встречу. Жила она на улице Фучика, 29. На высоком этаже, без лифта. Встретила меня в дверях. Разговаривали на лестничной площадке. Старая, очень старая женщина, беспомощная в своём одиночестве. С русским мужем, как мне сказали, она давно разошлась. Постеснялась пригласить меня в комнату — чтоб не видела её бедности, запустения. На подоконнике нацарапала коротенькую записку к Вареньке — по иному она не называла Варвару Александровну. Милая Варенька! У меня не осталось ни одного экземпляра «Воспоминаний». Очень прошу тебя, разреши Светлане Павловне почитать их. Шлю тебе привет. Твоя Игумнова.

Мне было очень неловко за свою настойчивость. Но другого выхода у меня не было. Нужно довести до конца историю с так называемым пушкинским кольцом. Необходимо самой прочитать, что о нём пишет Игумнова. До Петербурга далеко. Да и получить разрешение на допуск к советским архивам в те времена было очень непросто человеку с заграничным паспортом.