Служила, но кому?

В тридцатых годах нашего столетия среди документов секретного архива III отделения было обнаружено письмо Собаньской на французском языке. Оно было адресовано шефу жандармов Бенкендорфу. На письме — пометка: 4 декабря 1832 г. граф ей отвечал. Так появилось в литературоведении дело Собаньской. Татьяна Зенгер-Цявловская занялась его расследованием. Об агентурной деятельности польской аристократки писал ещё Вигель в своих «Записках». Но сообщению известного зоила раньше не придавали особого значения. Теперь его сведения подтверждались найденным посланием.

Тёмная лошадка Вигель, как известно, к женщинам не питал склонности. Однако же в своих «Записках» старался быть объективным хроникёром. Его первое впечатление от Собаньской — ослеплён её привлекательностью. Вопреки своему ослеплению зорко подмечал каждый поступок прекрасной Каролины и, не стесняясь в выражениях, злословил по её адресу. Пришло время и он прозрел. Слепящий свет истины вернул ему зрение: … но когда несколько лет спустя узнал я, что Витт употреблял её и серьёзным образом, что она служила секретарём сему в речах столь умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы, что потом из барышей поступила она в число жандармских агентов, то почувствовал необоримое от неё отвращение. О недоказанных преступлениях (подч. мною. — С. Б.), в которых её подозревали, не буду и говорить. Сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми её формами[324].

Моё ироничное отношение к Вигелю совсем не случайно. Начну с факта чрезмерной осведомлённости автора «Записок». Каким образом ему стали известны сокровеннейшие тайны петербургского двора? В России умели глубоко конспирировать своих агентов. (Самый свежий пример тому — агентурная деятельность «революционера» Сталина почти девяносто лет оставалась под покровом жгучей тайны и у российской сыскной службы, и у советского КГБ.) А вот и подтверждение тому самого И. Д. Витта — его процитировал Н. К. Шильдер, автор монументальных трудов об Александре II и Николае I: …Его величество позволил поручить мне употреблять агентов, которые никому не были известны, кроме меня, обо всём же, относящемся по сей части, никому, как самому императорскому величеству, доносить не позволено[325].

Но вот вопрос: не выдал ли себя с головой сам Вигель оброненными словами о недоказанных преступлениях Собаньской? Известно, что в Петербурге Вигель служил директором Департамента иностранных вероисповеданий при Министерстве внутренних дел, позже стал товарищем министра. И этот факт говорит о многом. Почти можно не сомневаться — он был причастен к агентурной службе. Причём того же направления сыска — лишь в этом случае ему могли быть известны имена и подробности деятельности агентов. Мою догадку подтвердила случайно попавшаяся на глаза запись в дневнике Н. А. Муханова: Он имеет гадкую репутацию, вкусы азиатские, слыл всегда шпионом. Как тут не воскликнуть: «А судьи кто?»

Граф Блудов, его начальник, как-то сказал о Вигеле: Он добр только тогда, когда зол. Весьма парадоксальное высказывание. Если судить по запискам Вигеля, он пребывал в благодушном настроении, когда злобно судил своих современников. Весьма оригинальный вид мазохизма! С нравственной точки зрения поступок его омерзителен: он не только выдал своих коллег и тем самым как бы отмежевался от причастности к сыску, но и позволил с напыщенным негодованием высказать своё к ним отвращение. Бессмысленно искать причину его озлобленности против Собаньской. Вероятно, её и не было. Он очернил её в силу стервозности своего характера. До чуткого уха чиновника Министерства внутренних дел каким-то образом дошло известие о письме Собаньской Бенкендорфу. Совершенно очевидно, что самого письма он не читал, ибо не стал распространяться о её недоказанных преступлениях. Будьте уверены, если бы они были ему известны, не пожалел бы ни бумаги, ни желчи, чтобы рассказать о них. Но ему было достаточно одного этого факта, чтобы распустить о ней злобные сплетни в свете. Пушкин, сам преследуемый светской клеветой, пытался защищать Собаньскую: Но свет… / Жестоких осуждений / Не изменяет он своих… И дальше: Достойны равного презренья / Его тщеславная любовь / И лицемерные гоненья… (стихотворение «Когда твои младые лета…»).

Но информация Вигеля осталась: Витт употреблял Собаньскую для своих тайных доносов. Осталось и её письмо к Бенкендорфу. Этим и исчерпываются сведения о причастности её к шпионажу. Не правда ли, не густо для вынесения приговора прекрасной Каролине?

Но как сам Витт стал опытным мастером политического шпионажа и провокаций? Его блистательная в начале карьера была куплена «заслугами» предков перед императорским двором. В 1790 году его отец Иосиф Витт оставил пост коменданта Каменец-Подольской крепости и перешёл на русскую службу. Этому предшествовало другое событие — Витт уступил фельдмаршалу Потёмкину свою жену — прекрасную фанариотку. И сей жертвой ублажил обоих — отвергнутого любовника Екатерины и саму императрицу. Теперь её совесть была спокойна — фаворит утешился с другой. Она сама провела смотрины новой возлюбленной своего Гриши и одобрила его выбор. Потёмкин не остался в долгу — Витт получил пост коменданта Херсона, а позднее графский титул. В 1792 г. его десятилетний сын Ян уже был зачислен в армию в чине корнета. После смерти Потёмкина мать Яна Витта была продана Потоцкому. Сделка была оформлена только через три года — за 2 миллиона польских злотых София Витт стала на некоторое время единоличной собственностью графа. Потоцкий в придачу к красавице гречанке получил и её сына. Но быстренько сбыл с рук — в тот же год пятнадцатилетнего юношу определил на службу в Конную гвардию. Через два года Витт был произведён в подпоручики, ещё через год — в поручики, через полгода стал штаб-ротмистром. А было ему осьмнадцать лет! В начале января 1800 г. Витта переводят в Кавалергардский полк. В том же году — первый орден Св. Иоанна Иерусалимского. Что вам головокружительная карьера Дантеса, о которой так много трубили и продолжают трубить! Бывает и пофантастичней! Служебный галоп Витта продолжался — через год уже видим его ротмистром. В двадцать лет — полковник и командир эскадрона… С измальства — под шеломами взлелеян, с конца копья вскормлен — армия стала единственной его школой! Стоит ли удивляться, что на всю жизнь остался безграмотным. Новая честь — перевод в Лейб-Кирасирский Ея Величества полк. И наконец, — первое испытание всех этих по заслугам или не по заслугам экспромтом приобретённых чинов — Аустерлиц, 1805 год. Вот где юный герой проявил доблесть — он был ранен в ногу и приказал своему полку отступить в самый решительный момент битвы. А попросту бежал с поля сражения. Граф Ланжерон в своих воспоминаниях утверждал — ранение было мнимым, поступок «храбреца» привёл в негодование командующих — князя Багратиона и графа Витгенштейна. В сентябре 1807 г. Витт во гневе швырнул им в лицо прошение об отставке. И постарался распространить слух о своём намерении вызвать обоих на дуэль. Император поверил в серьёзность угрозы и издал рескрипт — во избежание поединка учредить за Виттом надзор. Первый мат в жизни удачливого Ивана Осиповича. И почти наверняка — шах. Выбора не было. Позор можно было смыть только кровью. Дуэль означала опасность для жизни. Потерянная же честь — неминуемый крах карьеры. Лесенка, по которой Витт так стремительно карабкался вверх, рухнула. Единственный выход — бежать за границу. Он сумел без паспорта добраться до Вены. В 1809 году вместе с горсткой бывших российских подданных поступил волонтёром во французскую армию. Он, российский офицер, сражался против русской армии при Асперне, Ваграме, Голабрюнне и Знаиме. Но странно даже не это. Ведь Витт был космополитом по натуре. И как сказал Мицкевич, он сам толком не знал, к какой национальности принадлежит и какую религию исповедует. Удивительно то, что в 1812 году русский император простил ему измену и возложил на него формирование четырёх казачьих полков в Киевской и Подольской губерниях — из крестьян, мещан и безземельной шляхты (так называемой чиншевой, арендовавшей землю у крупных помещиков). Оказалось, что измены-то никакой и не было. С 1809 г. Витт был завербован в тайные агенты и исполнял поручения особенной важности, которые лично возлагал на него Александр. Об этом сам Витт хвастается в письме к Дибичу в начале 1826 г. Следующая ступенька в карьере Витта — бригадный командир новосозданных казачьих регулярных полков. В октябре 1812 г. произведён в генерал-майоры. С этими полками он прошёл всю Отечественную войну, сражался в Европе и закончил поход в Париже. Он несколько раз удостаивался высочайшего благоволения и украсил грудь несколькими орденами. После окончания войны командовал Украинской казачьей дивизией, а когда она была упразднена в 1816 г. — 3-й Украинской уланской дивизией. Через год сформировал Бугскую уланскую дивизию — основу южных военных поселений. Надо отдать ему должное — администратором он был расторопным. В 1818 г. Александр I произвёл смотр новосозданному аракчеевско-виттовскому детищу и остался весьма доволен. Всё, что я видел сегодня, превзошло мои ожидания, — объявил он Витту. Генерал был окончательно «прощён» и в благодарность за труды получил звание генерал-лейтенанта.

В этот новый триумфальный период своей жизни Витт встретил Каролину Собаньскую. В «Сборнике биографий кавалергардов» я видела его портрет. Он совсем недурён — большой лоб, курчавые волосы, баки, щёточка усов и взгляд с прищуром — взгляд победителя, очень уверенного в себе человека, охотника до женщин. Да, он определённо должен был им нравиться. Говорят, был весёлым, добродушным, с тонким умом. Сыпал прибаутками, пословицами. Каролине подходил этот преуспевающий генерал с украшенной орденами грудью. Белокурая стройная красавица в свою очередь прекрасно вписывалась в антураж бонвивана. Витт был женат на Йозефе Валевской, урождённой княгине Любомирской, дочери князя Каспара. Он хотел развестись с ней и жениться на Собаньской. Но жена не давала развода. Гордая прекрасная Каролина согласилась на роль наложницы. Она с достоинством переносила двусмысленность своего положения. Вспомним слова всё того же злоязычного Вигеля: В унизительном положении (любовницы Витта) какую твёрдость она умела показывать и как подниматься над преследующими её женщинами! <…> Много в этом случае помогали ей необыкновенная смелость (ныне её назвал бы я наглостью) и высокое светское образование. Стремлюсь не быть пристрастной к своей героине. Моё желание представить её таковой, какой она была на самом деле, — доброй, расточительной, щедрой, умной, расчётливой и ловкой, ангелом и грешницей. Одним словом — прекрасной Женщиной со всеми её достоинствами и пороками, которую любили два великих поэта. И вновь задаю вопрос: неужели только материальные блага, высокое положение Витта заставило её пойти на связь с ним? Неужели божественно красивая женщина, при этом гордая, аристократичная и не совсем, как утверждают, бедная (муж до развода в 1825 г., да и после давал ей с дочерью изрядное обеспечение) не могла составить более подходящую партию? Может быть, прав был проницательный Николай I, утверждая, что она использовала Витта, водила его за нос? Примем — пока априори — моё предположение: Собаньская пошла на это сожительство для того, чтобы помогать национальному патриотическому движению Польши. История освободительной борьбы поляков и участие в ней рода Ржевуских разве не иллюстрируют этот неизбывный — удивительный и восхитительный — патриотизм как свойство национального характера? Припоминаю встречу с одним польским эмигрантом в Лорет-де-Маре — курортном местечке под Барселоной. В ресторане пансионата наши столики оказались рядом. Я с первого дня обратила внимание на этого человека — типично славянская внешность, мягкий, грустный взгляд, трогательно-нежное отношение к двум маленьким сыновьям. Он выгодно выделялся среди развязношумного общества немецких бюргеров. Вскоре мы познакомились. Со слезами на глазах рассказывал мне о своей многострадальной, отчаянно борющейся за свободу Польше. О своём участии в диссидентском движении. Последовавшей высылке за пределы страны. Скромной должности врача в государственной больнице маленького городка в Западной Германии. А ведь в Кракове был ведущим специалистом. Его коробило пренебрежительное отношение немцев к инородцам. Он говорил о своих ночных кошмарах, рождаемых болезненной тоской о родине, о снах — а в них всё та же Матка Ойтчизна — Польша. Был бы я птицей, взмахнул б я крылами и полетел в свой родной Краков! Неужели не доведётся его больше увидеть?! Неужто так всю жизнь и прозябать в чужбине! Я успокаивала, говорила о возможных переменах. Он не верил. Была весна 1985 года. Не сомневаюсь, мой ностальгический пан давно уже вернулся на родину…

Мимолётное впечатление врезалось мне в память. И вот сейчас пригодилось как пример пословичного патриотизма поляков. Каролина была достойной внучкой Вацлава Собаньского — до невероятия полькой (об этом знал Пушкин и списал с Собаньской свою Марину Мнишек), до невероятия патриоткой. Можно почти с уверенностью сказать — она принесла себя в жертву Родине. И, забывая о себе, / Всё в жертву родине приносит. / Против тиранов лютых твёрд, / Он будет и в цепях свободен, / В час казни правотою горд / И вечно в чувствах благороден…[326] Не потому ли с таким достоинством и Собаньская переносила свой позор? Когда у человека высокая цель, что значит для него жужжание светской молвы? А сведения Вигеля, а её письмо к Бенкендорфу? Что мог знать о ней Вигель, которого высокородная пани не допускала до тайников своей души? Письмо же к шефу полиции не столько обвиняет, сколько оправдывает её. Нужно только внимательно прочитать его. Но о письме поговорим, когда дойдёт до него черёд.

Собаньская была прекрасно осведомлена об агентурной деятельности Витта. Он доносил о настроениях польских патриотов ещё с 1809 года. Удержать его от этого она не могла. Но повлиять на него, вразумлять, смягчать его доносы — с этим она прекрасно справлялась. К сожалению, почти не сохранилось достоверных сведений о том, как осуществляла свою миссию российская Мата Хари. Вряд ли удастся отыскать и какие-нибудь подтверждающие документы. Единственным источником остаётся творчество Мицкевича. В драме «Барские конфедераты» отражено немало автобиографичных моментов одесско-крымского периода жизни поэта. Даже со скидкой на художественное переосмысление писателем жизненных впечатлений трудно отказаться от мысли, что Собаньская и генерал Витт были прототипами героев Мицкевича — графини и русского генерала. Столь очевидно сходство. Здесь мы находим весьма правдоподобный рассказ, как графиня, то бишь Собаньская, была привлечена Генералом — Виттом — к сыску. Агент Бошняк так много насолил поэту по время крымского путешествия, что потом, спустя много лет, Мицкевич рассказывал о нём в своих парижских лекциях и даже назвал его имя.

Этот Бошняк, литератор, натуралист, многократно осуждённый за всякие провинности и преступления, потом выпущенный на свободу и получивший в секретном порядке чин коллежского асессора и генерала, всюду сопровождал графа Витта под видом натуралиста. Он хорошо говорил чуть ли не на всех языках, сумел втереться в разные тайные общества, и он сообщал Витту секретные сведения о заговоре[327].

Костромской дворянин неожиданно получил по наследству имение близ Елисаветграда в южных военных поселениях. Здесь находилась штаб-квартира Витта. Так судьба неожиданно свела этих двух людей. Видимо, Витт заметил какую-то червоточинку в характере Бошняка. Коли сумел так быстро завербовать того, кто некогда слыл вольнодумцем, был своим человеком в обществе просвещённейших людей, соучеником и даже приятелям Карамзина и Вяземского.

И в драме Мицкевича Бошняк присутствует в роли Доктора — учёного-натуралиста. Этот самый Доктор посоветовал Генералу привлечь графиню к политическому шпионажу.

Я хотел лишь сказать, что родственники графини… весьма многочисленные… Поэтому вполне возможно… вероятно, что кто-нибудь из них продолжает поддерживать какие-либо отношения… И так как графиня с большой приязнью относится к вашей светлости, то было бы неслыханно полезным для службы её императорскому величеству, а также для вашей безопасности, господин генерал, чтобы графиня сделала попытку получить какие-либо сведения с помощью… если бы захотела, например, употребить меня… следовать моим советам.

В драме Генерал с иронией парировал: Сеньор Доктор! Ты не завистливый человек и хочешь, чтобы все занимались твоим ремеслом. В жизни же Витт серьёзно призадумался над советом Бошняка и понемногу стал приобщать Собаньскую к своей деятельности. Невдомёк тогда было генералу, что его интересы как нельзя лучше сходятся с намерениями Собаньской. Для этого она и сошлась с Виттом!

Не буду распространяться о том, как Витт исполнял добровольно принятую роль — его слежка за декабристами и Пушкиным известна и документирована. Он сам назвался груздем и полез в кузов. Выполнял, правда не очень добросовестно и не совсем бескорыстно, возложенные на него обязанности, как это делали, делают и будут продолжать делать тысячи особого рода чиновников во всех странах мира. Всё зависит от позиции — одних называют шпионами, других разведчиками, третьих патриотами, выполняющими свой долг отечеству. Во имя объективности следует отметить — здесь я сошлюсь на воспоминания декабриста С. Г. Волконского, — зная о связях Мицкевича с декабристами, Витт не выдал его. А это означает, что он с помощью Собаньской спасал своих — ни один причастный к движению поляк не пострадал от репрессий. Вспомним также и о Иерониме Собаньском, первом муже Каролины. Как я уже говорила, он был членом Польского патриотического общества, принимал участие в переговорах с декабристами. Неслучайно в компании Мицкевича и Ежовского сопровождал Собаньскую в крымском путешествии. Витту, без всякого сомнения, было известно об его участии в заговоре. Но и о нём — молчок. Собаньский и граф Тарновской отделались месячным заключением в крепости, затем выпущены под надзор. Хотя у Каролины было достаточно оснований отомстить мужу, которого глубоко презирала. Предала бы его, если бы была коварной российской шпионкой. О причине размолвки с Собаньским она рассказывала Мицкевичу и Пушкину. У обоих находим подтверждение этому. Помните пушкинские слова: …и ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно быть? Мицкевич в «Барских конфедератах» заставил свою героиню — графиню — высказаться за Собаньскую: А почему моя семья толкнула меня, девочку, на брак с дурно воспитанным человеком, невеждой, пьяницей, чтоб не сказать хуже? Умный Витт (это признавал даже желчный Вигель) в письме императору Александру (от 13 августа 1825 г.) весьма наивно объяснял причину неожиданного скопища в Одессе поляков — они собрались со всех польских губерний в ожидании ответов, которые должны были получиться, о дальнейшей судьбе двух виленских профессоров — Мицкевича и Ежовского[328]. Это вынудило меня следить за ними с особенной строгостью, но здесь поведение их оказалось вполне безупречным. Так и чудится, что мысль эта продиктована Собаньской. Ведь, по словам Вигеля, она писала не шибко грамотному Витту его донесения. Это утверждал и историограф Н. Г. Чулков, обнаруживший в архиве Литературного музея в Москве написанные рукой Собаньской агентурные доносы Витта на декабристов. Но как увидим дальше, эти обработанные Каролиной послания были просто-напросто отписками, видимостью усердия и старания. Что же касается Вигеля, вновь возникает вопрос — откуда такая осведомлённость? И о доносах, и о переписке их Собаньской? Кстати, Вигеля можно уличить в очевидной лжи. При всей моей антипатии к генералу должна отметить — он пополнял недостатки образования разнообразным чтением. Современники утверждали, будто он хорошо разбирался в литературе, любил пространно и красноречиво поговорить о ней. Знал французский, немецкий, польский, русский языки и читал произведения в оригинале. Это он снабжал Собаньскую книжными новинками. М. Ф. де Рибас вспоминал, что Собаньская рассказывала его матери, как она вместе с Пушкиным читала «Адольфа» Констана. Но ещё раньше вспомнил об этом Пушкин: Дорогая Элленора, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающим мне и жгучие чтения моих юных лет, и нежный призрак, прельщавший меня тогда…

Выходит, что Собаньская была двойным агентом. Я не сильна в детективном жанре, но, по моему разумению, двойных агентов не бывает. Те, которых так называют, служат одному хозяину. Но прикидываются, что работают на другого. Запутывают, ловчат, обманывают ложными или пустыми показаниями. Вот образчик такого рода донесения. Его писал Витт, диктовала или редактировала Собаньская. Письмо работодателю — императору Александру: Стараясь открыть причину недовольства там, где оно могло открыться (именно это и поручил император Витту — выяснять настроения польского населения), мои агенты, по счастливой случайности, напали на след гораздо более важного и серьёзного дела, могущего иметь самые печальные последствия, так как тут речь идёт, государь, о спокойствии Вашего императорского величества. В письме, посланном мною генералу Дибичу в Варшаву, я коснулся слегка одного дела, по поводу которого он желал иметь от меня некоторые сведения, но в это время я сам был ещё по пути к открытию истины, теперь же имею все сведения, знаю также цель, которую желают постигнуть, и потому осмеливаюсь просить Ваше величество аудиенции, так как дело касается вещей, которые не могут быть переданы письменно и которые возможно сообщить лишь Вашему императорскому величеству — Вы будете, государь, на пути к разъяснению многих событий.

Витт ловчил — во-первых, он хорошо был осведомлён о деятельности Польского патриотического общества. Неслучайно великий князь Константин, польский наместник, не только не доверял ему, но считал, что за ним самим надобно иметь весьма большое и крепкое наблюдение. Во-вторых, ещё в июне 1825 года Витт уже получил от Бошняка достаточно информации о заговоре декабристов. Примечательно, что Мицкевич (видимо, от Собаньской) знал подоплёку этой сложной игры Витта. Об этом он сказал в своей парижской лекции: …граф не спешил предупредить правительство. С одной стороны, он хорошо знал генерала Аракчеева, в ту пору облечённого императором всей полнотой власти. С другой стороны, хотел выяснить, каковы планы заговорщиков и средства, которыми они располагали. Но донос Шервуда заставил Витта послать рапорт в Петербург[329]. Родственник Витта, Ксаверий Браницкий, даже утверждал, что генерал вначале подумывал примкнуть к заговору. Будто бы он наивно полагал, что речь шла всего лишь о свержении великого визиря Руси всесильного Аракчеева.

В рапорте Александру Витт умышленно называет заговор всего лишь следом. Он стремился переключить внимание императора на гораздо более важное и серьёзное дело, могущее иметь самые печальные последствия, грозящее спокойствию страны и государя. Чтобы — и это совершенно очевидно — замотать польский след. Эту двусмысленную роль Витт играл до конца своей агентурной деятельности. И для него, и для Собаньской она кончилась после устранения Витта с должности варшавского военного губернатора. Великий князь Константин раскрытие Виттом заговора 1825 года назвал грязнейшей интригой. Ему было ясно, что генерал декабристами прикрыл польских заговорщиков. Об этом он писал в письме Дибичу 14 декабря. Константин был убеждён, что и декабристов-то Витт выдал не из преданности русскому царю, а чтоб показать своё усердие, выслужиться перед ним. Он — лгун и негодяй в полном смысле этого слова, каналья, подобно которой свет не видывал, без веры, без правил, без чести. Он то, что французы называют un gibier de potence^{8}. Русские о таких говорят: по нём виселица плачет. От этой печки — сомнительной агентурной деятельности Витта — и начнём танцевать, расследуя дело Собаньской о шпионаже.