А кто же на фотографии?

По случайности одна из женщин на обнаруженной Островской фотографии (крайняя слева) удивлённо-сдержанным глубоким взглядом в самом деле напоминает Адель с акварели А. Брюллова в экспозиции Теплицкого замка. Навсегда уезжая из России, Дарья Фёдоровна увезла с собой и портрет любимой подруги. Другая же на снимке (крайняя справа) — та, кого принимали за графиню Фикельмон, — сразу же вызывает сомнение. Нос острый, губы тонкие. У Долли же рот был пухлый, особенно нижняя губа, нос с горбинкой, отчего в профиль она выглядела особенно величественной — небрежная законодательница зал. Такова она и на рисунке Пушкина (определённом как её изображение): гордо вскинутая голова, с лёгким, мудрым прищуром глаза — прищур этот сохранился у неё до старости, особенно заметен на снимке конца 50-х годов, где она в трауре по недавно умершему мужу.

Подпись на репродукции — Е. Петер. 1832 г. — оказалась главным аргументом против атрибуции Островской. Проверено — австрийский портретист Е. Петер (1799—1873) в Россию в 1832 году не приезжал, а Дарья Фёдоровна Фикельмон в том году не ездила за границу. Для исследователя нет преград, когда разыгрывается его фантазия. Этому искушению поддался и Н. Раевский. Возможно, — писал он в книге «Портреты заговорили», — что очень модному тогда венскому миниатюристу были посланы из Петербурга какие-либо портреты Дарьи Фёдоровны, её сестры и кузины, пользуясь которыми художник и скомпоновал заочно свою изящную группу. Местонахождение оригинала неизвестно.

Но мне повезло — на антресолях Теплицкого дворца я обнаружила три миниатюры работы того же Е. Петера. Сотрудница музея показывала мне один за другим хранящиеся в запаснике экспонаты: картины, графику, альбомы, скульптуры — всё, что имело отношение с семье Фикельмон и их русским друзьям. Я увидела мраморный оригинал скульптурного портрета Елизаветы Михайловны Хитрово, датированный 1835 годом, и несколько фарфоровых отливок с него, изготовленных по заказу Дарьи Фёдоровны после смерти матери на Венском заводе в 1840 г. Бюст считается работой неизвестного скульптора, но автором, по всей вероятности, был Б. И. Орловский. В средине тридцатых годов он работал над памятником Кутузову для Казанского собора. Дочь и отец на скульптурах похожи друг на друга до такой степени, что кажется, будто у них одно лицо. Возможно, Орловский, зная об их сходстве, сначала вылепил дочь, чтобы лучше войти в образ фельдмаршала.

Рассматриваю дальше — акварель «Хитрово в гробу», фотографии пожилой Дарьи Фёдоровны, многочисленные изображения красавицы Элизалекс, литографии с портретов Шарля Фикельмона и, наконец, три миниатюрных портрета — мужчины и двух молодых женщин, будто сошедших с фотографии Островской.

— Кто это? — спрашиваю сотрудницу.

— Князь Эдмунд Клари-Альдринген и его сёстры княжны Ойфемия и Леонтина. Писал их художник Еммануэль Петер.

Вот и разгадка репродукции, вошедшей в пушкинистику как изображение Долли и её сестёр. В одном оказалась права чешская пушкинистка — молодые женщины действительно были сёстрами, при этом родными. Очевидно, миниатюры представляли этюды к их групповому портрету, а может, и наоборот, художник сначала сделал акварельный набросок, а потом с него рисовал сестёр по отдельности. В таком случае должна быть и третья миниатюра? Спрашиваю об этом хранительницу.

— Нет, не припомню. Не видела.

Спешу поделиться своим открытием с Яромиром Мацеком. Он хорошо знает музейные экспонаты, но и ему не попадалось изображение третьей сестры. Возможно, осталось в запасниках Велтрусского дворца, где долгое время находились картины из Теплицкого замка.

О сёстрах-принцессах рассказывает в своей книге князь Альфонс Клари-Альдринген. В 1832 году старшая, Матильда (1806—1896, крайняя слева на групповом портрете), и младшая, Леонтина (1811—1890, посредине), выходят замуж за польско-немецких князей братьев Радзивиллов. Три года назад кузина Радзивиллов Стефания была выдана замуж за русского подданного графа Людвига Сейн-Витгенштейна[118] и таким образом стала прапрапрабабушкой Марии Андреевны Разумовской[119]. Дядя Стефании князь Антон Радзивилл, женатый на прусской принцессе Луизе, стремился устроить этот брак, чтобы получить обратно свои владения, оставшиеся на территории России. Царь Николай соглашался вернуть их семье Радзивиллов лишь в том случае, если владельцы имений будут вступать в брак с русскими подданными.

Плодились и размножались аристократы, мельчали, беднели их владения. Чтобы сберечь богатство и могущество, заключали выгодные браки. Выданные за Радзивиллов сёстры Матильда и Леонтина ухитрились произвести на свет по восемь детей каждая. Многие из их детей, двоюродные сёстры и братья, потом переженились между собой — вероятно, чтобы не делить наследственных имений.

Средней сестре — Ойфемии — не повезло. Умная и самая красивая девушка (на снимке крайняя справа), кажется, так и осталась всю жизнь одинокой. Князь-балагур, со смаком рассказывая о Леонтине, Матильде, их мужьях, детях, ни словом не обмолвился о причинах не сложившейся жизни Ойфемии. А казалось, всё было при ней: красота, богатство, ум. Впрочем, может, именно это последнее качество и было причиной её одиночества — мужчины не жалуют умных девушек. Вероятно, расставаясь с девичеством и друг с другом, сёстры решили заказать на память свои портреты. Этим же годом датируются и другие изображения брата и сестёр Клари-Альдрингенов работы М. М. Даффингера. Они находились на венецианской вилле князя Альфонса, поэтому он смог репродуцировать их в своей книге.