Листопад — месяц печальный

Стоял листопад — польский ноябрь. Ветер срывал с деревьев последние листья. Наступала зима — самая печальная зима в польской истории. Станислав Понятовский навсегда покинул Варшаву. Ему недолго осталось пребывать на этом свете — всего на два года пережил ту, для которой всегда был всего лишь игрушкой. Она сделала его своим любовником, а когда надоел, посадила мелкопоместного графа на польский престол. Императрица умела награждать своих возлюбленных. Чем головокружительней взлёт, тем больнее падение. Понятовский, как и граф Северин Ржевуский, поверил в либерализм императрицы и жестоко поплатился за это сломанной жизнью — собственной и дорогого отечества. Рухнули надежды. Польские магнаты покидали свою блистательную столицу, одни уезжали за границу, другие отсиживались в своих имениях.

Свои милости императрица перенесла на племянника графа Северина — Адама-Лаврентия Ржевуского, отца Каролины Собаньской. Он получил должность воеводы витебского, в 1809 г. стал киевским губернским предводителем дворянства. И забыл, что когда-то его занимали иные «Мысли о реформах Рады республиканской», изданные в Варшаве в 1790 г. Но забыл ли в самом деле? Думаю — нет! Это удивительное свойство поляков — не забывать о Родине, о шляхетских вольностях, где бы и кем бы они ни были!

Своих детей граф Адам прекрасно образовал и воспитал, но самое главное — привил им неизбывное чувство патриотизма. Старшая дочь графа Адама — Каролина, провела детство в доме дядюшки Вацлава Ржевуского в Вене. Сын Северина, Вацлав, был женат на Розалии Любомирской — дочери великого маршала коронного князя Любомирского. Розалия имела в Вене блестящий салон, который, по словам Вигеля, слыл первым в Европе по уму, любезности и просвещению его посетителей. Здесь юная Каролина впитала всю изысканность светских манер.

Ржевуские, как мы убедились, оставили и продолжали оставлять свой след в польских анналах. Красавица же Эвелина Ганская вписала своё имя в мировую историю. Однажды случилось то, что спустя 150 лет заставило Андре Моруа сказать: Дамы этого рода питали пристрастие к людям выдающимся! Скучающая бальзаковского возраста аристократка решила вступить в переписку с великим французским писателем. Зимой 1832 г. Бальзак получил из Одессы письмо за подписью «Чужестранка». Корреспондентка расточала автору похвалы за последнее его произведение «Сцены из частной жизни», но позволила его упрекнуть в недостаточной утончённости чувств в «Шагреневой коже». Бальзак не мог ей ответить — незнакомка не указала своего адреса. Потом от неё пришло второе, третье письмо. Наконец, через посредницу — гувернантку дочери Ганской швейцарку Анриетту Борель — завязалась переписка. Начался восемнадцатилетний роман в письмах. Впрочем, он был не только эпистолярным. В декабре 1833 г. они впервые встретились в Швейцарии в маленьком городке Невшатель. Как водилось у российских богачей, Ганская приехала туда в сопровождении целой свиты — мужа, дочери Анны, её воспитательницы, двух старушек-приживалок и десятка слуг. Расточительный и вместе с тем расчётливый Бальзак был ошеломлён этой сказочной восточной роскошью. Записочкой уведомил Ганскую о своём прибытии и отправился на прогулку. На скамейке у берега озера он увидел прекрасную даму в тёмно-фиолетовом (любимом его цвете) бархатном платье — с книгой в руках. Она уронила платок. Писатель наклонился, чтобы поднять его, и увидел в руках незнакомки свой роман. Так произошла их первая встреча. Бальзака поразило её лицо — почти мистической поэзии, сияющей на её челе, противоречило сладострастное выражение рта. Роман поддерживался редкими встречами — в Женеве, Вене, Дрездене, Верховне. В промежутках Бальзак заводил другие, неплатонические адюльтеры — он называл их маленькими весенними шалостями.

После смерти мужа в ноябре 1841 года Ева не сразу решилась на брак с вульгарным буржуа и богемой, как называла Бальзака её венская тётушка Розалия. Она вообще была настроена против французов. Из её памяти не стёрлась жестокость якобинской диктатуры. На гильотине погибла её мать — княгиня Любомирская, жена генерала французской службы. А сама Розалия провела несколько ужасных недель в тюрьме и чудом спаслась от смерти. Эвелина всё откладывала и откладывала брак с нетерпеливым возлюбленным. Были трудности и со вступлением в наследство мужа. А Оноре настаивал, убеждал, забрасывал письмами свою волчишку: Вы маяк, вы счастливая звезда… Вы дарите утехи любви и честь… Пресытиться вами невозможно. В начале 1847 г. Ганская родила Бальзаку сына Виктора-Оноре. Прошло ещё три года, прежде чем полярная звезда стала женой Бальзака. 14 марта 1850 г. в бердичевском костёле Св. Варвары состоялось бракосочетание Эвелины и Оноре — счастливая развязка великой и прекрасной драмы сердца.

Пятидесятилетняя молодая принесла ему богатство — сберегаемое в ротшильдовском банке волчишкино сокровище, остатки своей ангельской, но всё ещё величавой красоты, знатность — графиня Ганская была правнучкой французской королевы, сестрой Адама Ржевуского — флигель-адъютанта русского императора, племянницей первой статс-дамы императрицы. («Что теперь скажут завистники!» — ликовал радостью просто смертного этот великий человек.) Он же давал Эвелине своё имя прославленного творца «Человеческой комедии» и навеки вписал её в свою биографию. До свадьбы Ганская умело разыгрывала роль госпожи Скромницы, уверяла Бальзака, что не желает ни его славы, ни его известности. Теперь ей поневоле «пришлось» разделить с ним и славу и почести. Но в придачу к имени Прометей принёс ей своё изношенное гипертрофическое сердце, одышку, физическую немощь. Через пять месяцев молодожёна не стало. Скорбь Эвелины была искренней, горячей и недолгой — это слова ироничного биографа Бальзака Андре Моруа. Молодой литератор Шанфлери помогал вдове разбирать бумаги покойного. И вскоре произошло то, что неминуемо должно было произойти с всё ещё привлекательной и пылкой полькой. Об этом позднее рассказал сам Шанфлери. Чтобы дорисовать образ Аталы, приведу его рассказ с комментарием Моруа:

«У меня разболелась голова, и в разговоре я несколько раз прижимал руку ко лбу.

— Что с вами? — спросила она.

— Не знаю… Невралгия.

— Я вылечу вас, сейчас всё пройдёт.

И, встав позади меня, она положила мне на лоб обе ладони. В подобных положениях возникают некие магнетические флюиды, и тогда уж люди на этом не останавливаются.

Так началась эта связь. Шанфлери был на двадцать лет моложе прекрасной сарматки, которая 13 мая 1851 года писала ему: Каждый вечер хожу в кафе-шантаны и очень веселюсь!.. Позавчера смеялась до упаду. Никогда ещё так не хохотала. Ах, до чего ж приятно, что я никого не знаю, что мне ни с кем не надо считаться, что я совершенно независима и свободна, как в горах, и вместе с тем сознавать, что я в Париже… Очевидно, парижская жизнь пришлась ей по вкусу, раз она больше не возвращалась на родину».

Даря свою любовь Шанфлери, мадам де Бальзак щедро позолачивала её республиканскими луидорами. Вскоре к любовнику перекочевала и печать, которой Бальзак запечатывал свои письма. Взамен требовала, чтобы он анонимно закончил два незавершённых романа Бальзака — «Депутат от Арси» и «Мелкие буржуа». Заместитель покойного на ещё неостывшем супружеском ложе почёл сие предложение оскорбительным для памяти писателя и наотрез отказался. Как ни одаривала она возлюбленного, удержать его долго не смогла. Чувственный пыл стареющей женщины, властность и бешеные сцены ревности отпугнули его. По этому поводу Моруа остроумно заметил: Шанфлери чудилось, что любовницей у него состоит сама Екатерина Великая. Он бежал, не приведя в порядок неоконченные рукописи покойного. Не сбылась мечта вдовы вписаться и в жизнь Шанфлери и увековечить себя в истории литературы в роли Музы двух французских писателей.

Но энергичная пани не сдавалась — другой писатель, Шарль Рабу, оказался более сговорчивым и дописал «Человеческую комедию». Эвелине пригодилось унаследованное от деда литературное дарование — она рассказала Рабу сочинённое ею окончание «Депутата от Арси». При этом беззастенчиво утверждала, что таков был замысел писателя. Согласитесь, что не каждому это под силу! Все Ржевуские были склонны к мистике. Отец её был видным масоном, занимал должность великого мастера петербургской Великой ложи Астрея. Каролина Собаньская увлекалась учением иллюминатов, пиетистов (по этому поводу и вела переписку с бар. Ю. Крюднер). Эвелина верила, что сам Бальзак с того света диктует ей продолжение сюжета. В своей записной книжке отметила: Я больше жила с персонажами «Человеческой комедии», чем с людьми реального мира. Она так хорошо знала привычки, нравы, поступки, знакомства всех членов многочисленной нетленной семьи, созданной фантазией писателя, что даже не сочиняла, а просто, как она утверждала, продолжала общаться с ними.

Мадам де Бальзак жила долго — умерла в 1882 г. В её жизни были новые радости, новые авантюры. После неудачи с Шанфлери сменила амплуа — стала Музой искусств. На её пути встретился известный французский художник Жан Жигу. В этом обременённом годами и славой уроженце Безансона, сыне кузнеца, с роскошными галльскими усами она нашла то, чего ей не хватало ни в Ганском, ни в Бальзаке — грубоватую мужественность и под стать внешности талант. Он писал «огромные махины» — полотна на исторические и мелодраматические сюжеты в дерзкой, смелой и условной манере. Дочь Эвелины Анна заказала ему свой портрет. Однажды привела к нему в мастерскую мать. А она влюбилась в галла. Похоже, одной из девяти Муз Эвелина служила охотнее всего — она была истинная жрица и Эраты нежный друг.

После смерти Бальзака вдова уплатила все его огромные долги, приобрела для себя замок Борегар в Вильнёв-Сен-Жорж, где и жила со своим новым возлюбленным до самой смерти. Но были в её жизни и горести — разорилась дочь, промотав всё переписанное на неё состояние матери; зять Георг Мнишек — милейший, кроткий человек, получил удар, лишился рассудка и через шесть лет скончался, оставив свою беспечную, как птичка, очаровательную жену Анну почти нищей, остаток жизни она провела в монастыре; для уплаты долгов имение Верховню пришлось продать брату Эвелины Адаму Ржевускому.

У Адама-Лаврентия Ржевуского была ещё одна дочь — свирепая Алина, которая в детстве кулаком разбивала нос своей сестре Еве. Она вышла замуж за Монюшко. Часто наезжала в Париж, познакомилась по поручению сестры Эвелины с Бальзаком. О ней он очень недоброжелательно отозвался в письме к Ганской:

Она пришла в ярость при мысли, что этот, как она выразилась, дворец (где решительно всё, вплоть до самого обыкновенного гвоздя, говорит о том, что это жилище обставлено для обожаемой женщины) будет принадлежать её сестре, которую она колотила в детстве. «Ну что такое Верховня в сравнении с этим очаровательным особняком? — заявила она. — Я нигде не видела ничего подобного. Верховня, господин Бальзак, — это образец безвкусицы, ибо мой дорогой зять как раз и грешил отсутствием вкуса».

Знаешь, дорогая, я не мог удержаться и захохотал при этих словах, полных посмертной ярости, ибо сразу всё понял по злобному тону этого замечания. Разве мог человек, который Еву предпочёл Алине, проявить в чём-нибудь хороший вкус?

С Алиной связан ещё один трагикомичный эпизод. После смерти Ганского Эвелина кокетливо советовала Бальзаку не ждать её, а жениться на молоденькой. Огорчённый таким пожеланием Бальзак показал это письмо Алине. И она, не долго думая, тут же предложила ему в жёны свою красивую дочь Полину. Бальзак был потрясён и поспешил выразить Еве своё преувеличенное возмущение: Как смеет она толкать в объятия пятидесятилетнего мужчины юную девушку! Эвелина не удивилась — с сестрой они были врагами с детства.

Самая младшая сестра Ганской — Полина в 1827 г. вышла замуж за коммерсанта И. С. Ризнича — директора городского театра и Одесского коммерческого банка. Он был вдовцом — его жена, одесская возлюбленная Пушкина Амалия Ризнич, недавно умерла в Италии от чахотки. Полина, вероятно, была не столь хороша, как её сёстры, — малютка с большим ртом и польскими ухватками, — иронично заметил в письме Пушкину поэт В. И. Туманский. Она, вероятно, не заслужит ни твоих, ни моих стихов по смерти. Туманский посвятил Амалии Ризнич сонет «Ты на земле была любви подруга». А чудный взор, то нежный, то унылый, этой экзотической красавицы вдохновил Пушкина на несколько любовных песен, среди которых: «Простишь ли мне ревнивые мечты», «Под небом голубым»…

Младший брат Эвелины — Лев, до девятнадцатилетнего возраста жил в России. Потом уехал в свои имения, оставшиеся в перешедшей к Австрии Галиции. Поступил на службу при австрийском дворе, где ему был пожалован чин камергера. Как и брат Генрик, имел литературный талант, стал известным публицистом.

Другой брат, Адам (1801—1888) окончил иезуитский колледж во Львове. Продолжал своё образование в Венской академии. Но затем перешёл на русскую службу. В ноябре 1821 г. был зачислен корнетом в 1-й Украинский уланский полк. В Одессе в доме сестры Каролины познакомился с Пушкиным — об этом знаем из мемуаров Михаила Бутурлина. Очень молодым женился на очень богатой вдове Жеребцова, бывшей фаворитке Александра I и весьма влиятельной при дворе особе. Невеста годилась ему в матери — на 22 года старше жениха. Отчим оказался моложе и её дочери, к тому времени уже бывшей замужем за князем Орловым. Карьера молодожёна стремительно пошла вверх. В 1826 г. он был произведён в поручики. А затем Николай I назначил его своим флигель-адъютантом, позднее пожаловал чин генерал-лейтенанта. Бальзак, женившись на Ганской, очень гордился родством со своим высокопоставленным шурином. Но сам Адам Адамович не жаловал сочинителя Бальзака, как он презрительно называл его. Его возмущала связь с ним его высокородной сестры. Во время четырёхмесячного пребывания в 1843 г. в Петербурге писатель даже не был представлен своему будущему родственнику. Приезд Бальзака в столицу подготавливался по всем правилам дипломатической игры. Российский посол в Париже П. Д. Киселёв убеждал Николая принять его со всеми почестями. На Бальзака возлагались большие надежды. Только что вышло во Франции скандальное сочинение маркиза де Кюстина, в котором он очернил Россию и его императорское величество. Книгу тут же стали переводить на иностранные языки. Позор — на весь мир! От Бальзака ждали реабилитации. Так как этот писатель всегда в крайности, а сейчас нуждается ещё больше, чем обычно, то весьма возможно, что целью его поездки является какая-нибудь литературная спекуляция… В таком случае, может быть, стоило бы пойти навстречу денежным затруднениям господина де Бальзака, чтобы прибегнуть к перу этого писателя, который ещё пользуется здесь, да и во всей Европе, популярностью, и предложить ему написать опровержение клеветнической книги де Кюстина, — советовал Киселёв[297].

Пребывание Бальзака в российской столице всколыхнуло общество. Двор находился в это время в Петергофе. Оттуда графиня Разумовская писала Ганской, что была бы счастлива познакомиться с человеком, который лучше всех понял и обрисовал женское сердце. О том же умоляли Эвелину и другие дамы. Графиня Нессельроде писала своему сыну: Бальзак осуждает Кюстина, это в порядке вещей, но не надо верить в его искренность. Бенкендорф пригласил писателя на парад в Красное Село. Там он увидел императора и восхитился его красотой — во всей Европе не сыщешь мужчину, который мог бы сравниться с ним. Но этим лестным отзывом о царе в частном письме дело и кончилось. Графиня Нессельроде оказалась права. Бальзак не оправдал возлагаемых на него надежд — он ничего не написал о России. Граф Адам Ржевуский ещё больше возненавидел вульгарного буржуа.

Генерал Адам ведёт себя безобразно до такой степени, что лучше уж об этом не говорить. О моя несравненная, обожаемая моя мамочка, вы всегда относились к нему замечательно, просто безукоризненно, столько раз нежно прощали ему, когда он серьёзно был виноват перед вами, забывали его оскорбления, и он ещё имеет дерзость преследовать вас своими пошлыми и грубыми шуточками! — писала матери Анна. Но графиня Ганская знала, что делает. Брюзжание тётушки Розалии, ярость братца — Боже! какие это мелочи в сравнении с великой целью — бессмертие через гения!

В этой семье, большой и блещущей талантами, в числе которых талант к авантюризму — генетический или национальный — занимает далеко не последнее место, самой выдающейся личностью был старший брат Эвелины Генрик (1791—1866). Он, как и Адам, закончил иезуитский колледж и превосходно владел латинским и французским. Но зато не очень-то силён был в родном наречии. Позднее, когда стал писателем, ему пришлось постигать азы польского литературного языка. Граф Генрик был большим оригиналом и выделялся среди золотой одесской молодёжи саркастическим, с диогеновой закваской, умом, начитанностью и своими неподражаемыми рассказами о польско-шляхетской старине. В отличие от младшего брата Адама он знал толк в литературе. Вместе с нежно любившими его сёстрами Каролиной и Эвелиной восхищался Бальзаком. И именно ему доверительно сообщала Ганская о своём романе с великим французом (в письме от 10 декабря 1833 г.):

Бальзак очень похож на вас, мой дорогой Генрик; он так же весел, смешлив и любезен, как вы; даже внешне он чем-то походит на вас, а оба вы напоминаете Наполеона [298] .

В 1831 г. Генрик приехал в Рим. Здесь, в палаццо княгини Зинаиды Волконской, он вновь встретился с Адамом Мицкевичем. Поэт бросился к нему, расцеловал, как родного брата. Ведь он в самом деле был ему братом, потому что Адам любил его сестру Каролину. Генрик всколыхнул видение — море… бьющиеся о борт волны… птицей скользит корабль, за ним — белый пенистый след, а ещё дальше — Одесса… впереди морской простор, Крым… ах, этот волшебный Крым!.. Буря… Шторм! Шторм! Корабль трещит. Он бешеным рывком / Метнулся, прянул вверх, сквозь пенный шквал прорвался, / Расшиб валы, нырнул, на крутизну взобрался, / За крылья ловит вихрь, таранит тучи лбом. / Я криком радостным приветствую движенье. / Косматым парусом взвилось воображенье. / О счастье! Дух летит вослед мечте моей… Ночь… низкое, близкое небо… а звёзды — никогда ещё не видел Адам таких огромных звёзд — ведь он впервые увидел море… Палуба… Он и Она — вдвоём… И поток мелодией струящихся слов: Вытянув руки, я к палубе ниц припадаю; кажется, грудь моя сил кораблю придаёт; любо! легко мне! что значит быть птицей — я знаю. И бесконечные разговоры под пьянящей, безумящей луной. Кончена беседа. Спи! Спокойной ночи! Ангелом небесным сон твой да хранится! После слёз пролитых отдохнут пусть очи, пусть покоем сладким сердце осветится! Спи! Спокойной ночи! Каждого мгновенья, что мы были вместе, — след да отразится! В этом сне приятном! В дымке сновиденья образ мой пусть лучшим для тебя приснится!

Генрик сопровождал сестру в этом путешествии. Адам любил Каролину. Адам полюбил и его, её брата. Любил всё и всех — море, Крым, небо, звёзды. Даже своего начальника Витта, этого скользкого, противного, с маслеными греческими глазами, следившего за его каждым вздохом, каждым словом. Это было давно и недавно — это было в 1825 году. Потом — размолвка. Её причины Собаньская объяснила биографу Мицкевича Аэру интригами графини Авдотьи Петровны Гурьевой, жены одесского градоначальника Александра Дмитриевича. Свежий, откормленный, упитанный телец, туго начинённый словами, а не мыслями, — узнаёте почерк Ф. Ф. Вигеля? Да, это он — язвительный хроникёр эпохи нарисовал нам образ тупого, жадного и златолюбивого сыночка министра финансов александровской эпохи, вора и разбойника (по словам А. О. Смирновой) Д. А. Гурьева. За отсутствием в Одессе в июле 1824 г. Воронцова Гурьев исполнял формальности по высылке Пушкина из Одессы. Всё в нём было тупо и тяжело; это просто был желудок, облечённый в человека. Он всегда разливал вокруг себя скуку, — не правда ли, Вигель не был лишён сатирического дарования? Графиня Авдотья была, что называется, красивой женщиной, но очень злой, надменной и легкомысленной. Ко всему прочему была эксцентричной и рубила правду-матку в глаза собеседнику. Как и муж, как и её достопочтенный батюшка, любила мзду. Она воспылала страстью к Мицкевичу. Известное время он был даже увлечён ею. Но очень быстро разочаровался. Корыстолюбие возлюбленной, вероятно, было тому причиной. В цикле стихотворений этого периода обращает внимание стихотворение «Сватовство». В нём уже остывший от страсти Мицкевич издевается над расчётливостью одесской матроны и её зятя — дипломата Н. Д. Гурьева, карьериста, жесткого человека:

Покамест пел я дочке дифирамбы,

Мать слушала, а дядюшка читал.

Но я шепнул: «Вот пожениться нам бы», —

Весь дом я, оказалось, взволновал.

Мать говорит о душах, об именьях,

А дядя — о доходах и чинах…

У Гурьевой было четыре дочери. Видимо, старшей, восьмилетней Мими, прелестной маленькой графине Гурьевой (о которой упоминал в письме к Д. М. Шварцу в Одессу Пушкин), пел дифирамбы Мицкевич и в шутку пожелал жениться на ней.

Все эти подробности о Гурьевой — во имя справедливости к Собаньской. Как жестоко, нарочито и необоснованно подгоняли исследователи под однажды скроенный шаблон зловещей и коварной императорской шпионки все негативные образы в творчестве Пушкина и Мицкевича. Одесские же сонеты Мицкевича полны любви и страдания к прекрасной Каролине.

О, если б ты жила хоть день с душой моею…

День целый? Нет, тебе дать мук таких не смею.

Хотя бы только час… Счастливое созданье,

Узнала б ты тогда, как тяжело страданье.

А вот ещё один сонет — полный любви, реабилитирующий образ коварной и расчётливой кокетки:

Подруга милая! Вздыхаю сотни раз!

Воспоминание отравой горькой стало.

О сердце чистое, как горько ты страдало, —

Ужель страдаешь вновь за тот счастливый час!

О верь, не ты виной, но то, что блеском глаз,

Улыбкой алых губ ты молча мне сказала.

Ни добродетель нас, ни воля не спасала,

Нет, слишком пылкими Всевышний создал нас.

Как не воскликнуть: не верьте домыслам недобросовестных исследователей! Просто внимательно читайте произведения поэтов — они вам расскажут во сто крат больше любого литературоведа! Не ты виной, но то, что блеском глаз, / Улыбкой алых губ ты молча мне сказала — в этих строках скрытая, но понятная обоим причина вынужденной разлуки Каролины и Адама. Перед ней бессильны и добродетель, и их воля. Она значительно глубже и серьёзнее, чем козни мадам Гурьевой или грубость, неотёсанность и плохое воспитане поэта, будто бы оттолкнувшие Собаньскую от Мицкевича. В незавершённом сонете «Ястреб» Мицкевич метафорически говорит о грозящих обоим бедах. Привожу отрывок из него в прозаическом переводе: Вспомни мои, вспомни свои собственные поступки. И ты на море жизни видела страшилища, и меня унёс вихрь, буря обессилила крылья. К чему эти милые слова, эти напрасные надежды? Сама в опасности — другим расставляешь сети…[299] Он ей пишет письма, несколько писем. Потом потребует их обратно. Но она не вернёт. В прощальном послании писал: Мы расстанемся! Когда же мы встретимся снова? Ты не будешь искать меня, а я не должен искать тебя. Даже спустя несколько десятилетий Каролина не решилась сказать истину биографу Мицкевича Аэру — Жонжевскому. Её прозрел страстный почитатель Мицкевича В. С. Соловьёв: …правда и благо жизни не могут зависеть от случайностей личного счастья. Этот первый и глубочайший жизненный разрыв есть, конечно, и самый мучительный, и много прекрасных и благородных душ его не выносят. И Мицкевич чуть не кончил, как гётевский Вертер. Когда он одолел слепую страсть, глубоко испытанная душевная сила подняла его, ещё юношу, чтобы смотреть на жизнь с этой первой, смертельною борьбою достигнутой, высоты. И далее Соловьёв добавил: Когда дух Мицкевича впервые поднялся над руинами мечтательного личного счастья, он беззаветно отдался другим, более широким мечтам о счастье национальном. Польский Вертер, Густав, был спасён от самоубийства своим превращением в Конрада Валленрода[300]. Герой поэмы «Дзяды» Густав — это сам погибающий от любви Мицкевич. В поэме поэт выразил свои чувства, как это сделали Гёте в Вертере и Пушкин в Онегине. Меня могут упрекнуть в подтасовке фактов — ведь поэма «Дзяды» издана в 1823 году, за два года до встречи с Собаньской. Но дело в том, что тогда Мицкевич опубликовал только пролог, вторую и четвёртую части поэмы. Первая была в набросках. Третья же — наиболее совершенная по форме и идее — написана значительно позже — в 1831 году. Кстати, вскоре после новой встречи с Собаньской летом 1831 г. в Дрездене. Она приехала туда из Варшавы с особым поручением — установить связь с эмигрантами-повстанцами… Отзвук чувств после этой новой встречи с Собаньской — в письме Мицкевича брату Францишку (24 ноября 1832 г.): …у меня было так много неприятностей и личных огорчений, что я заболел, но теперь здоров[301]. Собаньская была сильным наркотиком для поэтов. После встречи с ней Мицкевич вдруг снова вернулся к своему юношескому произведению и одним взмахом создал третью часть. А ведь столько лет в бесконечных скитаниях по городам и весям России и Европы таскал эту незавершённую поэму в своём немудрёном багаже. Время от времени вынимал рукопись из чемодана, вписывал какие-то строфы-озарения и снова откладывал — отвлекали другие темы, иные, более актуальные сюжеты. Как, например, «Конрад Валленрод» — поэма о борьбе литовского народа против крестоносцев. Иносказание было слишком очевидным: крестоносцы — российское самодержавие! Соловьёв был прав — Мицкевич отказывается от мечты о счастье, любовь к родине побеждает любовь к женщине. Но не будем, подобно Соловьёву, слишком идеализировать поэта. После Каролины Мицкевич увлекался и другими женщинами — Зинаида Волконская, Евдокия Бакунина. На последней он даже собирался жениться. Счастье же с Собаньской было невозможно прежде всего из-за неё самой. Она без слов, без объяснений — глазами, улыбкой алых губ дала ему понять, что не имеет права уйти от Витта. Не из-за любви и верности к нему — ни любви, ни верности не было. И даже богатство графа не могло её удержать (ведь Собаньский тоже был богачом!). Не уходила из чувства долга не к Витту, а к родине.

Всё остальное — фантазии. Вроде этой — о Гурьевой. Будто бы градоначальница способствовала разрыву с Мицкевичем — бросила на г-жу Д. Д. (под этими литерами обозначено большинство посвящённых им Собаньской сонетов) страшнейшие подозрения, делая из неё истую куртизанку… всеми всевозможными способами стремилась скомпрометировать свою соперницу, либо указывая на мужчин, хвалившихся своими успехами над ней, либо употребляя анонимные письма[302].

Они расстались. Витт ускорил развязку (он всегда стремился избавиться от соперников) — Мицкевич был переведён в Москву. Последний, прощальный сонет Каролине — «Так сердце своё у меня отняла ты…». И на память в её альбом стихи — Каролине, не Собаньской, не Виттовой, а ничьей — Ржевуской:

Два разных жребия нам вынуты судьбою,

как в море две ладьи, мы встретились с тобою.

Твоя, блестя кормой, под всеми парусами

уверенно плывёт, гонимая ветрами.

Моя ж — избитая, по воле злых ветров,

без вёсел и руля, кружит среди валов.

И я — когда судьба пророчит ей невзгоду

и червь ей точит грудь — компас кидаю в воду.

Расстаться мы должны! Увидимся ль опять?

Искать не станешь ты, я не могу искать!

Но вернёмся в Рим, к встрече Мицкевича с Генриком Ржевуским. У Зинаиды Волконской гостил в ту пору и друг Пушкина Сергей Александрович Соболевский. Генрик развлекал общество забавными байками из шляхетского быта. Мицкевич пришёл в неописуемый восторг. И стал приставать к Ржевускому, чтоб записывал свои рассказы вот таким же живым разговорным языком без всяких писательских прикрас. Эта встреча определила дальнейшую судьбу Генрика. Он взялся за перо. С Адамом виделись каждый день. Поэт читал только что написанные Ржевуским страницы, восторгался, хвалил. Собирал проживавших в Риме поляков слушать первые главы. Вскоре появились «Воспоминания старого шляхтича». Книга, по словам современника, произвела фурор в польской литературе. Успех окрылил Ржевуского. Он уединился в своём волынском имении Славута и целиком отдался литературному творчеству. Писал он легко, один за другим появлялись его исторические романы. Особой популярностью пользовались «Краковский замок», воскресивший страницы далёкой истории Польши, и «Листопад» — о закатных годах царствования Станислава-Августа. Листопад — печальный осенний месяц стал символом последних шляхетских вольностей, величия и падения независимой Польши.

Я могла ещё многое рассказать о семье Ржевуских. В последний раз уже в нашем веке ещё одна представительница этого рода ярко заявила о себе — дочь генерал-лейтенанта Адама от его второй жены — княгини Екатерины Радзивилл. Авантюризмом она превзошла даже своих тётушек Каролину и Эвелину. Её жизнь была полна самых фантастических приключений, которые могли бы стать прекрасным продолжением «Человеческой комедии» Бальзака. Она вошла в семью правнука прусского короля Фридриха-Вильгельма III — майора князя Вильгельма Радзивилла. Великолепный берлинский дворец, построенный бабкой мужа Луизой Прусской — женой князя Антона Радзивилла, оказался тесным для кипучей натуры пани Ржевуской. Оставив мужу четырёх детей, отправилась по свету в поисках приключений — Англия, Южная Африка, Соединённые Штаты. И повсюду её имя сопровождали громкие скандалы. Врождённый талант к авантюризму достиг апогея в Америке — здесь она сочинила и издала от имени своей в бозе почившей тётушки Эвелины 11 писем к брату Адаму. Сенсация потрясла мир — поразительные подробности из жизни Бальзака взахлёб читала вслед за Америкой вся Европа. Как видим, женщины из рода Ржевуских, помимо наследственной красоты, обладали и врождённым писательским даром. Эвелина дописывала произведения Бальзака, она сочинила автобиографическую новеллу, которую её возлюбленный обработал и назвал романом «Модеста Миньон». Екатерина создавала их жизнеописания, одно за другим выходили её эссе — «Вдова Оноре де Бальзака», «Женитьба Бальзака, предстающая в новом свете», «Правда о супружестве Бальзака», «Особняк Бальзака». А Каролина… О её литературных талантах поговорим позже. Властвовать, блистать, покорять, ошеломлять — таков был их удел. Не будем судить их строго. Отдадим им должное и согласимся, что не так уж плохо украшать буйной фантазией заурядную скучную жизнь…

Осенний вихрь листопада разметал на все четыре стороны отпрысков этой одной из знатнейших польских фамилий. События польской истории стали закваской для нелёгкой, романтичной и печальной судьбы моей героини Каролины Собаньской.