«Больше я не пью»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Понять происходившее в литературе и непосредственно в «Юности» невозможно в отрыве от политического контекста. Литература не только отражала, но и подгоняла процессы перемен.

В феврале 1955 года с поста председателя Совета министров убрали Георгия Маленкова. Новое правительство было сформировано из сторонников Хрущева, который теперь взял власть по-настоящему.

Несомненно, катаевское издание своей эстетикой и этикой предвосхищало генеральную линию на «очеловечивание» общества.

Евтушенко написал об этом стихотворение «Валюн»:

Он всех нас кормил и печатал,

открыв заржавелый засов.

Катаевские волчата,

мы шли против лагерных псов.

Вселяя в Лубянку угрюмость,

пугая Китайский проезд[136],

журнал под названием «Юность»

стал юностью наших надежд…

За столькое сам виноватый,

стоял он за нас, как валун,

зловатый и угловатый,

и нежный — великий Валюн.

Еще раньше таким же символом новой эпохи стала появившаяся в майском «Знамени» 1954 года повесть «Оттепель» Эренбурга об официозном лицемерии, долгожданной смелости и свободе чувств.

В феврале 1956-го в Москве прошел XX съезд КПСС с антисталинским докладом Хрущева «О культе личности и его последствиях». Сталин персонально обвинялся как в Большом терроре, так и в том, что во время войны планировал операции по глобусу. Многие были потрясены. Началась массовая реабилитация — прижизненная и посмертная. Памятники недавнему вождю стали сносить (первый был сброшен в Тбилиси после беспорядков, подавленных танками).

13 мая 1956 года на даче в Переделкине выстрелом в сердце покончил с собой Александр Александрович Фадеев. На столике рядом с кроватью он поставил портрет Сталина. В предсмертной записке говорилось, что последние три года, несмотря на просьбы, его не могут принять «люди, которые правят государством» — «от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды».

(Последней большой любовью Фадеева была Клавдия Стрельченко, вдова погибшего на войне поэта Вадима Стрельченко, жившая в Переделкине. Критик Зелинский, писавший книгу о Фадееве, оставил очерк под рабочим названием «В июне 1954 года», где приводятся фадеевские слова Бубеннову: «Мне ближе всех оказалась теперь К.С. Я даже хотел на ней жениться. Но я не был с ней близок… Представь себе, что ночевал, а не спал. Она жила с Катаевым, а вот со мной не захотела… Я знаю, меня любил Иосиф Виссарионович». «В Сталине подкупает неподкупность», — цитируется в том же очерке. Что до отношений Фадеева со Стрельченко, возможно, он пьяно шутковал с Бубенновым — Валерии Герасимовой он говорил, что с Клавдией близок, любит ее и хотел на ней жениться, но вмешались «высшие инстанции».)

В 1957 году в январской «Неве» появилась киноповесть «Поэт». Катаев написал о вечерах «Зеленой лампы», Гражданской войне в Одессе и смертельной схватке между бывшими друзьями — поэтом Тарасовым, ставшим большевиком (он напоминает Багрицкого, птицелов), и поэтом Орловским, белым офицером (в нем много от Катаева, приходится сдать «хамам» шашку — очевидно, ту самую — «За храбрость»). Орловский возмущен «разгулом черни»: «Посбивали провода, покалечили фонари… Тьфу, мерзость!» — однако убежден, что кровавый хаос революции будет преодолен, и потому сочиняет такие стихи:

Еще пожар на гребнях крыш

Бушует при народных кликах,

Еще безумствует Париж

И носит головы на пиках,

А уж, подняв лицо от карт,

В окно своей мансарды тесной

На толпы смотрит Бонапарт,

Поручик, миру не известный.

С улыбкой жесткой на лице

Он, силой внутреннего взора,

Проводит отблеск термидора

На императорском венце.

Повесть по мотивам жизни — правда, как в кубике Рубика по авторскому произволу красное и белое поменялись местами: тифом заболел Тарасов, и арестовали его, соответственно, ворвавшиеся в город белые (но все закончилось хеппи-эндом). Кстати, само название «Поэт» многозначно. Кто подлинный герой? Оптимистичный частушечник, зевая, рифмующий лозунги, или трагический прапорщик, сравнивающий себя с Лермонтовым и после бегства французов воскликнувший: «Нас предали. Драться до последнего патрона!» — а в итоге отправленный в расход?

Повесть была экранизирована (режиссер — Борис Барнет), премьера состоялась 9 февраля 1957 года.

В том же году в журнале «Искусство кино» (№ 5) Виктор Шкловский в рецензии на фильм, указывая на близость «красного поэта» Багрицкому, отмечал: «Писатель Валентин Катаев обеднил своего земляка Тарасова» и далее — с многозначительным ядом знатока: «Образ Орловского — поэта-белогвардейца — имеет интересные черты. Орловскому Катаев дал небезразличные стихи». По Шкловскому, «сюжетное построение ленты, ее драматургия условны — они помогают смотреть ленту, но не раскрывают сущность происходящего». В результате — нет «раскрытия отношения к революции».

Шестидесятилетие Катаева в 1957-м справляли торжественно. Чествование устроили в Центральном доме работников искусств, выступали артисты театров и пионеры, а с экрана — герои фильмов по его книгам.

Незадолго до шестидесятилетия Катаев завязал с алкоголем и табаком. Вернее, выпивал он и потом, но умереннее.

О катаевских запоях слагались легенды.

Порой, когда папа загуливал, Женя могла видеть его с балкона: он пробирался в находившуюся в их же доме сберкассу — снять денег… Она все понимала, но маме не говорила.

«Прекрасно помню момент, когда мама вдруг очень серьезно и спокойно заговорила со мной, десятилетним мальчиком, о возможном разводе с отцом», — вспоминает Павел.

— Что ты скажешь? — спросила она.

В то утро мальчику не хотелось говорить об этом, «об огромной проблеме, вот-вот готовой ворваться в нашу жизнь и разрушить ее», но, собравшись с силами, он так твердо, как только мог, сказал:

— Не надо…

А Эстер между тем поставила мужу ультиматум: либо он остановится, либо она забирает детей и уходит. «Потому что, — объясняет Павел, — устала и не желает больше терпеть многодневные загулы, непонятных гостей, пьяные скандалы».

Катаев тогда ответил:

— Я больше не пью.

Но по-настоящему он завязал после «удара».

Выпивал с гостями. После их ухода Эстер отправилась мыть посуду и вдруг услышала удар об пол. Катаев лежал на полу. Вызвала «неотложку». Врачи привели его в себя, диагностировали что-то вроде спазма сосудов, запретили пить и курить. И со следующего дня он дисциплинированный, как солдат, навсегда отказался от долгих попоек и дыма. А ведь был заядлым курильщиком с желтыми пальцами (предпочитал сигареты без фильтра «Новые» фабрики «Дукат»).

Врачи потребовали и правильного питания. Вспоминая, какая пища помогала в офицерском лазарете скорее исцелить рану, Катаев выбрал сытное меню: по утрам два яйца в мешочек и белый хлеб с маслом, за обедом — густой бульон, бифштекс или жирная рыба и икра. Когда при посещении врача он похвалился такой «диетой», тот сообщил ему, что это верный способ себя доконать. Теперь Катаеву пришлось довольствоваться овсянкой на воде, сухарями и злаковым кофе, чуть скрашенным нежирным молоком.

Этим напитком он порой угощал какого-нибудь простодушного посетителя, галантно осведомившись:

— Не желаете бурдоне?

Тот соглашался, рассчитывая на французское вино, и получал мутную бурду.

Поправившись, Катаев мог позволить себе и выпивать, и, уж точно, хорошо закусывать.

Тем временем терявшие влияние соперники Хрущева попробовали скинуть «царя горы». В июне 1957 года семь из одиннадцати членов Президиума ЦК КПСС осудили политику первого секретаря. Но стремительно созванный Хрущевым при поддержке маршала Жукова пленум ЦК разбил «антипартийную группу» (уже в октябре Хрущев снял Жукова с поста министра обороны, обвинив в «бонапартизме»).

Несмотря на смену лиц во власти, писатели по-прежнему подвергались разносу. Хрущев, науськиваемый окружением, с простосердечностью громилы лез в искусство. «Юность» вызывала недовольство литературных и политических бонз. Катаев понимал, что в любой момент могут врезать по его детищу, и с лицедейской дисциплиной повиновался системе, хладнокровно осуждая тех, кого следовало.

Например, 8 октября 1957 года в «Литературной газете» появилась его статья «Мы благодарны партии» (по мотивам доклада 1 октября на московском писательском собрании). «Имена ошибавшихся хорошо известны… Речь идет, к сожалению, прежде всего о талантливом литераторе, одном из руководителей Союза писателей — Константине Симонове, а вместе с ним — о членах редколлегии журнала «Новый мир». Именно в этом журнале наиболее ярко проявилась неверная и вредная тенденция одностороннего, очернительного показа бытия советского общества».

Подразумевалась публикация в 1956 году в «Новом мире» одного из главных оттепельных произведений — романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» о честном изобретателе, бросившем вызов бюрократической среде и посаженном за «вредительство». Нагорело всему журналу. Симонов, хотя и вынужденно отрекся от своего «выдвиженца», попал в немилость.

А Катаев продолжал: «Не менее серьезной была грубая политическая ошибка другой редколлегии — альманаха «Литературная Москва» и ее руководителя писателя Эммануила Казакевича». Альманах, начавший выходить в январе 1956-го (здесь напечатали стихи Марины Цветаевой, рассказ Александра Яшина «Рычаги» о партийной казенщине и многое другое), был подвергнут разносу в печати и на собраниях за сосредоточение на «теневых сторонах жизни». Вышло всего два сборника. «Возьмите Венгрию. Ведь началось же с писателей, товарищи», — говорил на встрече в ЦК 13 мая 1957 года Хрущев, подразумевая, в частности, кружок Петёфи, требовавший реформ и участвовавший в подготовке событий октября 1956 года. Массовая демонстрация в Будапеште переросла в вооруженный мятеж (коммунистов и сотрудников госбезопасности вешали и расстреливали, правительство заявило о выходе из Варшавского договора). В начале ноября восстание подавили советские войска — погибли несколько тысяч человек.

По словам Павла Катаева, его отец записал в свою тетрадь грустные слова по поводу произошедшего.

В те дни французские писатели (Жан Поль Сартр, Веркор, Роже Вайян, Симона де Бовуар и др.) направили письмо протеста советскому правительству, осудив и тех, «кто хранил молчание или даже высказывал одобрение, когда Соединенные Штаты задушили в крови свободу, завоеванную Гватемалой». Это письмо было опубликовано в «Литературной газете» 22 ноября 1956 года одновременно с ответом «Видеть всю правду», в котором 66 советских писателей, в том числе Каверин, Казакевич, Твардовский, Паустовский, Эренбург, Шолохов, ну и Катаев, заявляли, что в Венгрии «советские солдаты, жертвуя своими жизнями, спасали десятки, а может быть, и сотни тысяч жизней от разгула фашистского террора».

27 марта 1957 года в Кремле «на митинге дружбы между советским и венгерским народами», где присутствовало все руководство как Венгрии, так и СССР, Катаев коснулся «происков врагов»: «Втайне они вынашивали мрачные планы восстановить в Венгрии фашистский режим и оторвать Венгрию от социалистического лагеря… Принимая вас, мы радуемся, что мрачные дни прошлогодней осени уже позади».

Вскоре он отправился в эту страну… Побывал и в Китае.

За несколько месяцев до венгерского восстания в августе 1956-го в ФРГ была официально запрещена Коммунистическая партия Германии. Предваряя это событие, Катаев писал в «Литературной газете»: «Боннским властям в высокой степени безразличны все демократические принципы. У них есть только один принцип: заслужить благосклонность своих американских патронов».

28 июля 1957 года в Москве открылся Всемирный фестиваль молодежи и студентов — одно из знаковых событий «оттепели»: приехали 34 тысячи гостей из 131 страны, включая Англию, Францию, Америку. Иностранцы свободно общались с советскими людьми, именно тогда в моду вошли джинсы, кеды, рок-н-ролл. Катаев приветствовал фестиваль передовицей в «Литературной газете» о затяжном для него ощущении юности: «В двадцать лет молодость кажется естественным состоянием человека. Думается — она никогда не кончится. Ее истинную цену, ее счастливую кратковременность начинаешь постигать, когда тебе уже за пятьдесят или даже, увы, за шестьдесят».

Когда 16 марта 1958 года проходили очередные выборы в Верховный Совет СССР, Катаев понял: «народ голосует за весну». Своеобразно смотрелся его политический отчет на первой полосе «Правды»: «Прелестное мартовское утро. Легкий морозец и солнце. В тени синеет еще довольно крепкий лед. На солнце подтаивает. Серебряные первые робкие ручейки». А может, такие новости были ему всего важнее?

В 1958-м Катаев с женой впервые вместе выехали за рубеж. Они совершили морской круиз вокруг Европы с заездом в Париж. Последний раз Катаев был здесь в 1931 году. Взявшись за руки, ходили по всему городу и забрели на бедную улицу Риволи — место рождения Эстер. В гостиницу знакомиться пришел знаменитый Альбер Камю, признавшийся в любви к «Растратчикам» и их причудливом влиянии на его роман «Чума». Беседовали несколько часов, но разговор то и дело прерывал сотрудник советского посольства, упорно не покидавший номер. То была не последняя встреча с Камю. В другой раз в Париже во время обеда лауреатов Гонкуровской премии они обсуждали пределы свободы самовыражения и Катаев сетовал на рыночное потакание животному и зверскому: «Я взял его за руку и вышел на улицу. Стоял там книжный киоск. Витрина — сплошь порнографическая литература, книги об убийствах, изнасилованиях. Камю как-то очень искренне согласился, да, это диктат бездуховности».

(Интересно, что и эту, и многие другие поездки на Запад Катаев полностью оплачивал из своего кармана. «На моем счету в Парижском обществе драматических писателей накопилось свыше 3000 н. франков», — в письме Суслову сообщал он в 1960 году перед новой поездкой с Эстер «на три-четыре недели». В 1962-м он на месяц отправился с ней в Италию «за счет собственных средств», как говорилось в записке, подготовленной отделом культуры ЦК. В конце 1965-го просил Суслова отпустить на месяц в Париж: «У меня там накопились около 2000 франков авторских».)

В том же году он побывал в Бельгии и познакомился с внуком, правнуком и праправнуком Пушкина. «Семья Пушкиных радушно потчевала меня по-русски — чаем с клубничным пирогом, — записал он. — Мы расстались друзьями».

Еще в 1956-м в записке отдела культуры ЦК сообщалось: внук Пушкина Николай Александрович — «человек, враждебно настроенный к Советскому Союзу», но при этом нужно «принять меры к установлению контакта с Н. А. Пушкиным и выяснению возможности приобрести у него рукописи А. С. Пушкина». Теперь, вернувшись в Москву, Катаев докладывал в ЦК о своей встрече с белым офицером, в 1920 году покинувшим Крым на одном из врангелевских кораблей: «Было мнение, что Николай Александрович придерживается крайне реакционных взглядов и не желает общаться с советскими людьми. Это не подтвердилось. Я разузнал его адрес… Нанес ему визит и был очень хорошо и дружелюбно принят… Мне кажется, что было бы очень полезно развить этот, — поначалу столь благоприятный, — контакт и, если удастся, пригласить семью Пушкиных побывать в Советском Союзе».

Николай Александрович умер в 1964-м, так и не навестив родины.

Железнов вспоминал: «Как-то его заместитель Сергей Николаевич Преображенский сказал: «Валентин Петрович, а вы не думаете вступить в партию?» Он ответил: «Да, я давно собираюсь это сделать. Только не знаю, с чего начать!» Ему с радостью дали рекомендации». Катаев стал членом КПСС в 1958 году. По мнению Аксенова, он старался надежнее защитить журнал.

А вот Виктор Ардов трактовал эту позднюю партийность так: «Катаеву уже за шестьдесят: врачи запретили пить, по дамской части он уже не ходок… Значит, теперь «аморалку не пришьют», а поощрения будут, и немалые…»

По-моему, Катаев вступил бы и раньше, но при Сталине боялся — партийных просвечивали насквозь.