«Юность»
«Будущие мои биографы… — писал он. — Впрочем, если таковые окажутся, в чем я сильно сомневаюсь… Так вот, будущие мои биографы с большим удивлением обнаружат, что в один прекрасный день я стал редактором небезызвестного иллюстрированного ежемесячника под названием «Юность», придуманного мною в часы одиноких ночей во время бессонницы».
Что ж, настал момент показать и этот яркий лоскут вашей биографии, Валентин Петрович.
II съезд писателей СССР еще шел, когда вы объявили в «Литературной газете» (20 декабря): «Наш новый журнал будет называться «Юность». Само название говорит о том, какому читателю он будет адресован, и о том, каков должен быть его характер… Мы будем стремиться, чтобы каждая из ста шестидесяти страниц журнала была интересной, чтобы юный читатель, получая очередную книжку «Юности», мог беседовать с нею, как с душевным, много знающим и умеющим увлекательно рассказывать другом». О том же — в письме ЦК еще 30 сентября 1954 года.
Конечно, тут было некоторое лукавство: готовился (и получился) не просто молодежный журнал, а штаб новой литературы. Сквозь анонсик проступали заветные переживания о «загубленном» и амбиции — влить свежую кровь…
При Катаеве дебютировали или напечатали удачнейшие свои произведения практически все лидеры новой прозы, поэзии, критики. Изначально тираж составлял 100 тысяч экземпляров, но к началу 1960-х годов превысил полмиллиона. Тогда это был рекорд.
А ведь изначально его приглашали на невинный «журнал для школьников» под названием «Товарищ», он согласился, внес коррективы и круто развернул проект…
Катаеву нравилась возня с молодежью. Он разговаривал с ней хлестко, парадоксами. В 1950-м сказал 25-летнему Трифонову, что в два счета сделал бы из него Ильфа и Петрова. В 1951-м, возглавив семинар прозы на Всесоюзном совещании молодых писателей, объяснял: «Музыка есть не только в тексте, но и в подтексте, — та внутренняя музыка, которая пронизывает всю вещь. Вот в нее и вслушивайтесь». В 1955-м, накануне очередного совещания молодых, бойко делился с ними опытом через «Литтазету»: «Мне приходилось на время воображать себя и мадам Стороженко, и торговать раками…»
С первых дней «Юности» с Катаевым стал работать журналист Леопольд Железнов, чья жена Мира, сотрудница Еврейского антифашистского комитета, была расстреляна в 1950-м.
Литератор Илья Суслов, друживший с дочерью Железнова и с ним самим, пишет, что после расстрела Миры он оказался в изоляции, друзья при встрече переходили на другую сторону улицы. «С огромным трудом он нашел место младшего литсотрудника в журнале мод и тем поддерживал свое жалкое существование». И вот буквально на улице он встретил «знакомого по правдинским делам» Валентина Катаева.
Катаев пожал ему руку и сразу предложил прийти в «Юность» не кем-нибудь, а ответственным секретарем.
По воспоминаниям Железнова, у Катаева был «абсолютный литературный вкус»: «Впрочем, он был не только редактором, но и организатором нового журнала для юношества. Он вдохнул в него жизнь и дал ему такое прекрасное название… С легкой руки Катаева название «Юность» вошло в широкий обиход. Появились радиостанция «Юность», многие молодежные кафе и даже одна из станций на железной дороге…»
Работавший в «Юности» литератор и искусствовед Юрий Овсянников рассказывал: «Законом было: «Юность» не должна походить ни на один из существующих журналов. Катаев всех нас заставлял учиться нестандартности… Каждому новому номеру радовался: оглаживал, обнюхивал:
— Ребенок же родился!..»
Инна Гофф, которую он рекомендовал в Союз писателей и позвал сотрудничать в журнал, восторженно вспоминала: «Я приехала к нему в Лаврушинский. В небольшом кабинете пестрело множество раскрашенных акварелью и гуашью листков, — варианты обложки… С каким тщанием и любовью выбирал Валентин Петрович «наряд» для своего детища. Чувствовалось, что для него очень важно, в каком виде оно явится в свет… Валентин Петрович был просто создан для роли Главного Редактора «Юности». Закипела жизнь во флигеле особняка на улице Воровского. Закипел самовар — Катаев подарил его редакции. Здесь все делали весело — обсуждали, принимали (и отвергали!) рукописи. Рисовали шаржи и карикатуры, иногда прямо на стенах, по известке… День рождения журнала справляли ежегодно. С пикниками, выездами «на природу». Выпускали памятные значки…»
Между прочим, огромный самовар, купленный Катаевым, разводили на углях во дворе. (Когда Катаев покинул «Юность», самовар мистическим образом развалился.)
«О, эти редакционные чаепития, — восклицал Андрей Вознесенский, — с широким шумом самовара, не электрического, новомодного, нет, натурального — на сосновых шишках, древесных углях… Журнал основать — как город заложить».
Катаев, купивший к самовару «полтора килограмма сахара, четверку чая и большую связку баранок», полагал все это необходимым для того, чтобы придать коллективу «возможно более семейный характер». Чаепития проходили в его кабинете, а вечером мужчины отправлялись в соседний Дом литераторов, «где после надоевшего редакционного чая можно было прополоскать горло другими напитками». Наиболее даровитых авторов он угощал французским коньяком «Наполеон».
Катаев сердился, что журнал выходит в середине или конце месяца, а не первого числа, что нервировало и подписчиков. Призывал к порядку, обещая всех повести в ресторан. Когда «Юность» наконец стали выпускать в срок, он за свой счет устроил шикарный банкет в «Праге» более чем на 50 человек.
В журнал хлынула молодежь. Катаев сам отбирал для публикации то, что ему нравилось, сам создавал штат. Он купался в «Юности», как в молодильной ванной. Он давал шанс людям без связей, стажа, статуса, имени, и они проветривали литературу, принося в нее уличные голоса… «Катаев не придавал особого значения известности и местожительству автора», — свидетельствовал Николай Старшинов, возглавивший отдел поэзии.
Драматург Виктор Розов вспоминал звонок из того 1955-го: «Я еще жил в бывшей келье Зачатьевского монастыря, в котором на два громадных коридора с двадцатью четырьмя кельями был один телефон. Однажды, пробежав стометровку и взяв трубку, я услышал незнакомый женский голос: «Виктор Сергеевич, я звоню по просьбе Валентина Петровича Катаева. Организовывается новый журнал для молодежи. Называться он будет «Юность». Валентин Петрович спрашивает, не согласились бы вы стать членом редколлегии». Слегка растерявшись, я ответил: «Да». Растерялся оттого, что к тому времени еще только-только проклевывался в литературу и чувствовал себя литературным птенцом, и вдруг такая честь — пригласил сам Катаев, который для меня был одной из вершин нашей литературы. И редколлегия была такая мощная: Самуил Маршак, Ираклий Андроников, Николай Носов, Григорий Медынский, художник Виталий Горяев. Всех я знал раньше, любил. Какие же интересные были наши заседания редколлегии! Свежие, бурные — время-то было замечательное…»
В присутствии Ираклия Андроникова заседания редколлегии растягивались на долгие часы: он травил байки и пародировал выступления разных писателей.
Добавим сюда имя Мэри Лазаревны Озеровой, возглавившей отдел прозы. «Она очень бережно относилась к авторам, умела сразу угадать талант и знала, как пробивать рукопись», — отзывался о ней Гладилин.
Василий Аксенов вспоминал: ««Юность» поразила всех хотя бы просто своим дизайном, необычными шрифтами, новым форматом. Вслед за этим она едва ли не буквально распахнула окно в сверкающий и грохочущий мировой океан, сделав одной из самых первых своих ударных публикаций «Путешествие на Кон-Тики» норвежского исследователя Тура Хейердала… Спустя некоторое время на страницах «Юности» появились записки французского исследователя глубин Кусто. Журнал заявлял себя сторонником всего самого современного, передового, модного, будь то ныряние с аквалангом, кибернетика, фигурное катание… О литературном движении американских битников мы узнали почти сразу же после его зарождения».
Катаев признавал, что публикация записок норвежского путешественника, переплывшего океан на деревянном плоту (их ему посоветовал Долматовский), сразу подняла тираж. Дальше планировались «Старик и море» Хемингуэя и «Маленький принц» Сент-Экзюпери, но оба раза отговорили коллеги по литпроцессу, ссылаясь на мнение «высших сфер»: «Будучи от природы мальчиком сообразительным, я с душевной болью отказался от печатания» (и обе вещи спустя короткое время вышли в других журналах).
«— Довольно! — мысленно закричал я».
Когда в редакцию начали поступать рукописи неизвестных, вспоминал Катаев, «я твердо решил не сдаваться, несмотря на зловещее гудение самых разнообразных «друзей» нашего молодого журнала… Напечатал. К общему удивлению, обошлось. Засияли новые имена, и тираж «Юности» пополз вверх, как температура у гриппозного больного, однако до воспаления легких дело не дошло, и мы отделались легким испугом».
По сегодняшним меркам иногда сложно понять, в чем состояла авангардность издания. Но непривычной была просто сама интонация, раскованная, динамичная, непринужденная.
Дебюты сыпались один за другим…
Анатолий Гладилин — 21 год, повесть «Хроника времен Виктора Подгурского» (под конец чтения Катаев даже вытер слезу). Евгений Шатько — 26 лет, рассказ «Разъездной инспектор Кашкина». Анатолий Кузнецов — 28 лет, повесть «Продолжение легенды». Владимир Амлинский — 22 года, рассказ «Станция первой любви». Анатолий Приставкин — 27 лет, рассказы «Трудное детство». («Он вычислил Приставкина, — писала Гофф о любимом главреде. — У него вообще был этот дар. Дар диагноста».)
Евгений Евтушенко, опубликовавшийся в журнале в двадцать пять, вспоминал так: «Я был должником Катаева, он напечатал мой первый рассказ «Четвертая Мещанская» в «Юности», расхвалил его на Съезде писателей, да еще и привез мне в подарок из Америки мою мальчишескую мечту — ковбойский шнурок с гравированной пластинкой, в которую был вделан кусочек аппалачской бирюзы. Я не знал ни одного другого главного редактора, который был не только сам знаменит, но так обожал делать знаменитыми других. Катаев был крестным отцом всех шестидесятников».
И действительно, бескорыстная радость при открытии талантливого — эти изначальные качества Катаева раскрылись по полной. Дорвался…
Слишком часто главные редакторы пытаются сверкать на фоне тусклого; Катаев, наоборот, желал, чтобы в журнал собралось как можно больше ярких.
В каком-то смысле «крестный отец» сформировал своих «крестников», приложив и уверенную руку, и отзывчивое сердце и к образу «звездных мальчиков», и к их «новой прозе», пускай местами неряшливой, но раскрепощенной (не в этом ли идея мовизма?). Гофф так прямо и отмечала: «Выработался определенный стиль «юношеской повести» — бесхитростной, доверительной или претендующей на откровенность. Изрядно сдобренной юмором, современным жаргоном, сленгом, на котором тогда изъяснялись и сами авторы, сверстники своих юных героев».
Это не была проза, написанная в подражание мэтру. Он помогал другим создавать «другую», «передовую», новейшую литературу…
Пожалуй, игра с молодежью подпитала позднюю катаевскую литературу, когда он всех перегнал, переиграл, перестрелял, словно самый дерзкий дебютант…
«Катаев вольготно делился с молодыми своим искусством, своими художническими тайнами, — вспоминал писатель Анатолий Алексин. — Потому, наверное, «Юность» при нем стала для них взлетным, стартовым полем… Спасибо Мастеру за то, что и меня он не только пригласил в журнал, но и создал у меня счастливое ощущение, что каждую мою новую повесть и новый рассказ в «Юности» ждут… Убеждал меня, что надо писать не главами и не абзацами, а строчками».
«Работать с ним было приятно, — вспоминал Анатолий Рыбаков. — Понимал. Любил детали. На полях моей рукописи «Приключения Кроша» против слов Кроша: «Я танцую вальс в обе стороны, поворачиваясь и левым, и правым плечом» — поставил восклицательный знак: понравилось, вспомнил, наверно, свои гимназические годы».
В 1956-м в «Юность» из Хабаровска пришел большой пакет со стихами Риммы Казаковой — взяли. В 1958-м напечатали стихи 25-летнего Андрея Вознесенского, в 1960-м — стихи 23-летней Беллы Ахмадулиной. Роберт Рождественский, Булат Окуджава, Юнна Мориц, Новелла Матвеева, Николай Носов с «Незнайкой в Солнечном городе»…
Одним из сильнейших был юмористический раздел «Пылесос». Журнал не чурался «низких жанров». Надо было обладать первоклассным вкусом Катаева, чтобы дать место бульварной литературе. Все время редакторства он печатал детективы, научно-фантастические и приключенческие произведения.
Николай Старшинов вспоминал: «Я почти ежемесячно получал от него благодарности то за публикацию неизданных еще стихов С. Есенина или Д. Кедрина, то за новые подборки Н. Заболоцкого или Л. Мартынова, то за удачные подборки молодых поэтов». На каждый номер «под поэзию» отводилось от восьми до десяти полос.
— Смотрите, это же прелестно! — восторгался Катаев стихами девушки из Ташкента Светланы Евсеевой:
Я доила коров. Выгребала навоз.
И на рынке, где грубые вкусы,
Гребешки покупала для жирных волос
И стеклянные красные бусы.
Ему был люб жаркий и шершавый типаж простушки — Мотя (сестра Гаврика).
Кстати, Катаев уговаривал Старшинова, любившего Есенина, написать повесть о детстве и юности поэта: «А я вам, имейте в виду, постараюсь кое-что подсказать. Ведь я был знаком с ним…» Великий комбинатор пытался замотивировать Старшинова тем, что он станет богат и знаменит: «А иначе вы при всей вашей любви к поэту отдадите его в чужие руки ремесленников, которые все окончательно испортят, да еще и наживутся на этом».
Когда Старшинов все же признался, что не готов, Валентин Петрович обозлился:
— Я думал, что вы — человек дела, что с вами можно серьезно говорить… А вы на это совершенно не способны…
Но оставался неизменно добр к молодому сослуживцу, так что тот всегда вспоминал о нем с благодарностью.
«Однажды я попал, мягко говоря, в очень неловкое положение[135], и мне грозили всякого рода неприятности по линии Союза писателей. Катаев знал об этом, позвал меня, побеседовал со мной очень тактично, поскольку вопрос был деликатный, выразил свое отношение к нему и ко мне:
— Дело это сугубо личное, и я — имейте в виду — не намерен принимать по отношению к вам никаких мер даже в том случае, если Союз писателей решит вас наказать…
Конечно, это было значительной человеческой поддержкой в такое нелегкое для меня время…»
Старшинов отмечал, что слово «прелестный» было у Катаева одним из самых любимых.
«— Послушайте, — обращался он ко мне обычно, — в этом номере опубликована прелестная подборка стихов Леонида Мартынова. Постарайтесь взять у него еще что-нибудь для следующего года…
— Послушайте, — говорил он мне, — позвоните Евтушенко. Пусть он зайдет в редакцию. Я привез для него из Америки целый набор прелестных галстуков. Ведь он коллекционирует их…
— Послушайте, — укорял он меня за чьи-то стихи, — это же ни к черту не годится… Их писал слепой человек…»
Но Катаев отказывал и зрячим. В 1959 году прозаик Юрий Казаков предложил «Юности» рассказ «Звон брегета», который в редакции многим понравился, но был отклонен придирчивым главредом, решившим лично объясниться с автором. Железнов присутствовал при их разговоре и его записал. Эта запись интересна хотя бы тем, что позволяет ознакомиться с некоторыми художественными идеями и наблюдениями Катаева.
«Катаев. Ваш рассказ может быть напечатан и в таком виде, но я хочу предупредить вас, как писатель писателя: вы находитесь на опасном пути. Вся манера письма, вся интонация, вся музыка произведения заимствованы вами у Бунина. Я очень люблю Бунина. Но ведь у Бунина свое, а у вас заимствование… Дело в том, что вы могли заимствовать не прямо у Бунина, а через посредство других писателей, на которых Бунин оказал огромное влияние. Например, у Паустовского. Это как инфракрасные лучи или как эманация радия. Вы их не видите, а они на вас оказывают воздействие.
Казаков. Мне кажется, что даже Шолохов не избежал влияния Бунина.
Катаев. Это совершенно справедливо. Больше того: Шолохов вышел из «Казаков» Льва Толстого, а затем испытал огромное влияние Бунина. Заимствуют ли (или вернее — крадут) писатели друг у друга какие-то художественные находки? Однажды Алексей Толстой спросил у меня: «Послушай, ты когда-нибудь крадешь у других то, что тебе очень понравилось?» Я ответил, что «краду». Толстой сказал: «Я тоже краду». Но это надо делать умеючи… Я бы не стал печатать этот рассказ в «Юности» в таком виде. Я бы его переписал. Вы мне не верите? Не согласны со мной? Ну, тогда как хотите. Можем напечатать рассказ в таком виде. Но вам же будет хуже…»
Казакова в «Юности» так и не напечатали.
А иногда Катаев, уже отказав автору, мог и поменять мнение.
В 1959-м он отверг повесть Гладилина «Дым в глаза», предложив сделать из нее сказочку без «формалистических фокусов»: «Переубеждать меня бессмысленно». Гладилин напомнил о «формалистичности» «Времени, вперед!» с пропущенной первой главой. Катаев, оживившись, стал говорить про тайную механику давнего романа, где часовая стрелка двигалась от главы к главе. Гладилин ответно принялся объяснять свой композиционный замысел… «Это был редчайший случай, когда Катаев беседовал с автором не как главный редактор, а как писатель с писателем. Писатель огромного таланта, литературную ткань он ощущал прекрасно, и он меня услышал… И он сказал: «Толя, как ни странно, но вы меня убедили. Будем печатать ваш «Дым в глаза»».
Катаев бывал и капризен, и переменчив. «Был человек настроения», — формулировал Старшинов, вспоминавший, как Валентин Петрович сначала возмутился подборкой стихов Владимира Солоухина, потом благожелательно принял, но выбросил уже из верстки. «Если хотели отказать автору, несли Катаеву, когда он был не в духе. Если же хотели «продвинуть», ждали хорошего настроения…»
Василий Аксенов дебютировал в «Юности» в 26 лет в 1958-м — с рассказами. Катаев, которого сразу подкупил его стиль, похвалил сотрудников, откопавших ценного литератора:
— Перечитайте одну эту фразу, она говорит о многом: «Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля». Поняли? Сдавайте в набор.
Вскоре Аксенов принес в журнал первую повесть под названием «Рассыпанною цепью».
Не многие знают, что ее другое, хрестоматийное название придумал именно Катаев.
Зайдя в маленькую комнату отдела прозы, где мучились в раздумьях Аксенов и Мэри Озерова, он воскликнул:
— О друзья мои! Русские врачи издавна называли друг друга «коллегами». Не дать ли такое название повести? «Коллеги» — звучит интеллигентно и ясно.
Катаев рассказывал и о большем участии в аксеновской повести: «Писатель сам должен прийти к пониманию: нужно ему или не нужно исправить свою вещь… Никогда не надо нажимать на него извне… Я прочитал ее и понял, что первые двести страниц у Аксенова — лишние. Я сказал ему: «Как писатель Валентин Катаев, считаю, что повесть надо начинать с двухсот первой страницы…» Аксенов ушел. Вторично он принес повесть, много сократив в ней. Вещь стала гораздо лучше».
После «Коллег» Аксенов прославился.
Он вспоминал июньский вечер 1960 года, когда, «страшно волнуясь», отправился в ресторан «Будапешт» на пятилетие «Юности». «Неужели уж даже и на самого Валентина Катаева удастся бросить взгляд?..»
Играл джаз. Евтушенко танцевал с Женей Катаевой. «Эва, брат, сказал неопознанный, но основательно уже «накирявшийся» сосед, дочка самого босса». Аксенов озирался, не веря, что снова «увидит воочию» легендарного ««главу одесской школы прозы», основателя нашего — после второй рюмки уже с вдохновенной нагловатостью — нашего, нашего — журнала». Наконец он все-таки обнаружил босса, сидевшего за столом «в великолепном темно-синем костюме». В зал внесли стопки свежей, только из типографии «Юности» с «Коллегами». Следом внесли стопки «Литературной газеты» со статьей 25-летнего Станислава Рассадина «Шестидесятники», львиная доля которой посвящалась «Коллегам».
«Внимание, внимание, сказал кто-то еще, к вам направляется сам Старик Собакин… Держа в руке бокал темно-красного вина, Катаев медленно шел прямо ко мне. Я пью за ваш роман, старик, сказал он. Грянули невидимые хоры, протрубили незримые фанфары. Я — приобщен…»
Катаев продержался на посту главного пять лет.
В редакции бывал почти ежедневно. Нередко приезжал раньше всех сотрудников и, проходя мимо миловидной секретарши, спрашивал:
— Ну что, Диночка, в лавочке-то нашей еще никого нет?.. Их нет, а журнальчик-то все равно выходит!..