ГЛАВА 8

КНИГА ОБ УИГАН-ПИРСЕ И НЕ ТОЛЬКО О НЕМ

1. Книга об Уиган-Пирсе

Публикация была подготовлена исключительно быстро - менее чем за два месяца. Уже к концу мая 1936 года Оруэлл в основном завершил работу над книгой «Дорога на Уиган-Пирс». С названием этой рукописи произошло недоразумение. Когда Оруэлл находился в Уигане, кто-то рассказал ему, что на заброшенном теперь участке канала, ведущего к морю, раньше был оживленный торговый пирс. Не проверив сказанное, автор дал своей книге хлесткий заголовок, который должен был символизировать путь к хозяйственному запустению, безработице, нищете. Оказалось, что никакого пирса в Уигане никогда не было и торговые корабли оттуда никуда никогда не отправлялись. Название повисло в воздухе, но ни один из критиков не обратил на это внимания.

Новая работа была важна в нескольких отношениях. Прежде всего, это была гневная критика того порядка вещей, который укоренился в рабочих кварталах малых промышленных городов. Вскрывались тяжкая нищета, унылая и тоскливая повседневная жизнь рабочих, отсутствие у подавляющего большинства из них интереса к политике, более того, подозрительность к тем, кто призывает их к политическим выступлениям и даже к поддержке акций местных подразделений тред-юнионов, поскольку многие рабочие считали лейбористов, социалистов и профсоюзных деятелей продажными политиканами, стремившимися за счет низов приобрести власть, влияние и даже просто обогатиться. Не всегда, но во многих случаях это соответствовало действительности.

Оруэлл писал о том, что побывал в северной части Англии впервые и потрясен тем, насколько отличается она от «цивилизованного» Лондона и окрестностей, несмотря на то, что и в сердце страны нетрудно было встретить районы бедноты и отчаянной нищеты, о чем автор хорошо знал по собственному опыту. Перед его глазами теперь открывалась поистине экзотическая картина, когда красоты почти еще не тронутой природы каждые 20-30 минут по ходу поезда сменялись трущобами, вонючими свалками или заводскими трубами, из которых валил ядовитый дым.

Необходимо при этом учитывать, что Оруэлл побывал в Северной Англии в то время, когда эта часть страны, как и вся Великобритания, только начала выходить из затяжного экономического кризиса, который катастрофически отразился на угольной промышленности и судьбах шахтеров. Символом нищеты и безработицы, отчаянного настроения людей труда автор назвал «верфи» городка Уиган, дальнего пригорода Манчестера. На этих «верфях», которых на самом деле не было, поскольку речь шла об узком канале, действительно скопилось несметное количество нищих и бездомных, живших в неком подобии домиков, кое-как скроенных из подручного материала - кусков картона, деревянных балок, обрезков железа и т. п.

И сам Уиган, и условия труда и быта, и настроения работавших и безработных были представлены в книге в сочетании с анализом статистического и документального материала. Отметим, что угольная промышленность в районе Уигана так и не возродилась (в настоящее время в ней занят всего 1% процент населения города, работающий на шахтах соседних районов, а не в самом Уигане). Что же касается берега канала, где якобы когда-то находилась исчезнувшая потом верфь, и складов, действительно когда-то расположенных здесь, то они превращены ныне в центр исторического наследия, причем произведение Оруэлла занимает одно из главных мест среди экспонатов.

Но в середине 1930-х годов нищета и отчаяние в индустриальной Северной Англии действительно были ужасными. Суммируя свои впечатления и изученные документы, Оруэлл писал: «Здесь много людей, которые трудоустроены, но которые с финансовой точки зрения могут в равной мере считаться безработными, потому что они не получают даже минимальной оплаты, достаточной, чтобы как-то жить». По его расчетам, число людей в Англии, которые голодают или, по крайней мере, недоедают, составляло не менее 10 миллионов человек³⁴⁸.

Биографы писателя удачно воспроизводят то впечатление, которое производит книга Оруэлла даже на современного читателя в постиндустриальном капиталистическом обществе, не преодолевшем безработицы, но обеспечивающем как работающих, так и безработных тем минимумом жизненных благ, которые позволяют вести скромный, но отнюдь не нищенский образ жизни: «В этих семи главах представлен портрет нищеты и ее последствий, которые потрясают воображение, пробуждают, с одной стороны, симпатию, с другой - негодование даже в наше время... когда страшные условия, которые здесь описаны, давно устранены»³⁴⁹.

Действительно, симпатии публициста целиком и полностью на стороне рабочих. Более того, он почти преклоняется перед физическим трудом, считая, что утрата возможности работать собственными руками лишает человека «значительной части его сознания»³⁵⁰. Не раз возвращаясь к этому своему утверждению в будущем, писатель упорно его отстаивал, утверждая, что именно поэтому он любил возиться в саду и с домашними животными, работать на земле, выращивать деревья... Тот факт, что занимался он садоводством лишь от случая к случаю, в качестве своего рода забавы или отдыха от напряженного интеллектуального труда, а не для прокорма себя и своей семьи, о чем шла речь в «Дороге кУиган-Пирсу», во внимание Оруэллом не принимался.

Особо подробно Оруэлл описывал условия труда шахтеров, уделяя внимание малейшим деталям, которые ярко и своеобразно подчеркивали безумный риск, которому они подвергались. При этом в случае гибели шахтера в забое из зарплаты каждого рабочего смены вычитывался один шиллинг как компенсация осиротевшей семье. Рабочие настолько привыкли к этому, что воспринимали этот своеобразный «налог на смерть» как нечто естественное и даже как проявление солидарности. Писатель рассказывал также о всевозможных других последствиях тяжкого шахтного труда - слепоте, поврежденных легких, о борьбе, которую владельцы шахт вели против того, чтобы выплачивать горнякам-инвалидам минимальные пенсии.

В то же время, реалистично и ярко описывая страдания британского рабочего класса, чувство безысходности, присущее большинству из тех его представителей, с кем ему пришлось встретиться, Оруэлл оставался крайне пессимистичным относительно возможности преодоления этих ужасов в обозримом будущем.

2. Странный социализм Оруэлла

В отличие от своей первой публицистической книги, в основном написанной «изнутри» того общества, которое в ней было воспроизведено, «Дорога на Уиган-Пирс» представляла читателю две равнозначные перспективы -и «изнутри» и «снаружи». Оруэлл подчеркивал, что он не скрывал от хозяев лачуг, где ночевал, от шахтеров, с которыми разговаривал под землей, от безработных, случайно встреченных на улице, кто он есть на самом деле. Но он вел себя настолько естественно, настолько принимал тяготы людей близко к сердцу, что, как он с гордостью отмечал в книге, официальное «сэр» очень скоро сменялось на «товарищ», хотя по имени его не называли, еще и потому, что имя Эрик звучало «не по-пролетарски».

К явному недовольству своего богатого социалистического работодателя Голланца и его Клуба левой книги Оруэлл впервые в своей публицистической практике остро критиковал не только правящие круги, но и британские социалистические течения, которые он считал умозрительным порождением социалистических интеллектуалов, начиная с крайне левых, идущих за Троцким, и завершая правым крылом лейбористов, близким к либералам (в 1931 году в Лейбористской партии произошел раскол, из нее выделилась группа независимых лейбористов во главе с премьером Р. Макдональдом, который возглавил коалиционное национальное правительство с участием отколовшихся от своих партий национал-либералов и национал-консерваторов).

К этому времени Оруэлл познакомился с «Капиталом» и некоторыми другими работами Маркса. Экономический детерминизм основоположника того социализма, который Маркс пытался превратить в науку, но так в этом и не преуспел, не впечатлил Оруэлла. Отдавая должное логике Марксовых выкладок, особенно в области абстрактного экономического анализа, он считал, что эти воззрения узки, крайне оторваны от реальной жизни, не учитывают в должной мере психологические, моральные и семейные факторы, национальные традиции - все то, что не находится в прямой зависимости от уровня экономического развития, хотя в той или иной мере и связано с ним.

Оруэлл не пренебрегал экономической стороной развития общества, особенно когда речь шла о материальном положении низших слоев населения, но стремился не просто увидеть обратное воздействие так называемой надстройки на базис, но рассматривать сознание, настроения, укоренившиеся и благоприобретенные взгляды людей как явление самостоятельное. Оруэлловский социализм с самого его зарождения в первой половине 30-х годов до конца жизни писателя оставался весьма неопределенным, этическим, включавшим в сферу будущего справедливого общества - временами казавшегося ему близким, временами отодвигавшимся в неопределенную перспективу, - не только рабочий класс и другие низшие группы населения, но также средние слои. Иначе говоря, сам термин «социализм» был для Оруэлла только словесной маской, некой неопределенной формой, своего рода вывеской, в которую вкладывалось столь же неопределенное содержание, которое лишь с большим трудом можно было бы отнести к одному из социалистических направлений.

Скорее же всего оруэлловский социализм, впервые более или менее четко выраженный во второй части «Дороги на Уиган-Пирс», был смесью материальных и этических факторов, из которых главными были чувства чести и достоинства. Без достаточной пищи и приличного жилья достоинство невозможно, полагал он. Но приличные материальные условия не обеспечивают сами по себе это неуловимое состояние души, иногда даже в той или иной степени мешают его формированию. Оруэлловский этический социализм, таким образом, оказывался в тупике, как, впрочем, и все остальные социалистические концепции. Социализм, утверждал Оруэлл, в очередной раз подставляясь критике с самых разных сторон, - «это такая элементарная житейская вещь, что я иногда удивляюсь, каким образом он до сих пор не возник сам по себе»³⁶⁹.

Вряд ли это высказывание полностью отражало мысли Оруэлла о таком неоднозначном явлении, как социализм. Критики, однако, за него ухватились, пытаясь расправиться со всей книгой, придравшись к этой хлесткой литературной фразе. И действительно, ни обобществления средств производства, ни плановой экономики, управляемой директивными органами, а не законами рынка, то есть того, что в первую очередь ассоциируется с социализмом, Оруэлл пока не признавал. Об общественной собственности он позже как-то упомянет, но эта тема очень быстро и незаметно исчезнет их его публикаций.

Продолжая придерживаться весьма смутных позиций, которые он считал социалистическими, Оруэлл пока не связывал себя ни с одним из политических течений и тем более не присоединялся к какой-либо партии или группе. Более того, он как бы делал вид, что таковых вообще не существует. В книге о рабочих Северной Англии утверждалось, что улучшить условия труда и быта рабочего класса в существующих политических условиях невозможно (о возникновении социализма как бы стихийно, откуда-то изнутри он как-то удобно для себя сразу же позабыл). Он полагал, что для этого необходимо было бы прежде всего создать «эффективную социалистическую партию». Но заняться этим некому. И сам автор отнюдь не выражал желания вступать на опасную политическую тропу. Вспоминая время после возвращения из Бирмы, он писал: «У меня не было тогда интереса к социализму или любой другой экономической теории. Мне тогда казалось и иногда кажется теперь, что любая экономическая несправедливость прекратится в тот момент, когда мы захотим, чтобы она остановилась, но не ранее этого, и, если мы действительно захотим этого, неважно, какие методы будут использованы»³⁷⁰.

Иначе говоря, корни социальной несправедливости Оруэлл видел, хотя жестко на этом не настаивал, в духовной стороне, в человеческом эгоизме, в крайне недостаточной просвещенности населения, но не в неких объективных закономерностях функционирования частной собственности и рыночных отношений. Можно ли преодолеть такие человеческие свойства? На этот вопрос Оруэлл ответа не давал. Не удивительно, что такая социально-экономическая и политическая «безграмотность» писателя вызвала нарекания и либералов, и социалистов, тем более что сам Оруэлл посвятил часть книги критике различных социалистических партий и движений: «Всем известно, что социализм как полноценно осуществляемая мировая система находится в стороне от того пути, по которому идет развитие». За этим следовала весьма своеобразная классификация борцов за социальную справедливость, с которыми приходилось сталкиваться Оруэллу. Он не пытался дать какое-то подобие научной типологии борцов за социальную справедливость. Поскольку инженерно-лабораторным путем социализм создать нельзя, и даже приблизиться к нему невозможно, те, кто считают себя социалистами, либо легковерны и глупы, либо принимают за социализм нечто совершенно другое. Наконец, есть и откровенные обманщики и мошенники, паразитирующие на людских бедах.

Далее следовали образы: «добросердечных, но неспособных мыслить» борцов за социализм из рабочей среды; рекрутированных из среднего класса «интеллектуалов, начетчиков, совершенно не связанных с обычной человечностью», но обожающих цитировать Маркса; всевозможных приверженцев групп по необычным интересам, вроде «любителей фруктового сока, нудистов, носителей сандалий» и даже сексуальных маньяков, пацифистов и феминисток³⁵¹.

Естественно, эти и другие, подобные им портреты были карикатурными, имевшими лишь отдаленное сходство с реальностью. Они, однако, весьма четко фиксировали крайне отрицательное, если не сказать злобное, отношение Оруэлла к тем псевдоборцам за интересы рабочего класса, которые то ли были неспособны, то ли не желали выйти за рамки тривиальных, привычных действий, не имевших, по мнению автора, никакого отношения к действительным нуждам тех, чей быт, труд и заботы он представлял читателю. Вывод Оруэлла: «Социализм, по крайней мере на этом острове, не пахнет больше революцией и свержением тиранов; он пахнет прихотью, воспеванием машин и глупым культом России»³⁵².

Такая неутешительная картина приводила Оруэлла к опасению, что люди, способные мыслить, отворачиваются от социализма, а это, в свою очередь, ведет к укреплению крайне консервативных сил, включая те, которые тяготеют к фашизму. В результате в Великобритании фашисты вполне могут прийти к власти³⁵³, считал Оруэлл.

Что же предпринимать тем, кто не желает допустить такой мрачной перспективы? Сколько-нибудь четких рекомендаций на этот счет у Оруэлла не было. Крайне неопределенно он приближался к тому, что в среде социалистов и левых либералов стали называть антифашистским народным фронтом. «Необходимо убедить различные классы действовать совместно, ни на мгновение не требуя от них отказаться от своих классовых интересов. В какой-то степени социализм должен охватить и эксплуатируемый средний класс»³⁵⁴. При этом, разумеется, под социализмом автор в данном случае подразумевал не будущую социально-экономическую систему, а политическое сближение левых сил, от лейбористов до коммунистов.

В то же время при всем сочувствии и симпатии к трудовым низам Оруэлл продолжал весьма скептически относиться к возможности активных политических инициатив со стороны рабочих снизу и перспективам вовлечения рабочих в политику теми, кого он не очень уважительно именовал «социалистической буржуазией». «Беда в том, - писал Оруэлл, - что социалистическая буржуазия... нереалистична и не признает, что у рабочего класса имеется масса привычек, которые ей не нравятся и которые она не желает принять»³⁵⁵. Общая и политическая необразованность английских рабочих, склонность на слово верить разного рода демагогам, выступления которых он наблюдал и слушал в рабочих районах, потрясала Оруэлла, приводя его к выводу о том, что в Великобритании растет популярность Гитлера.

Именно ко времени, когда Оруэлл работал над книгой о рабочих Северной Англии, относится наибольшая популярность Британского союза фашистов, основанного в 1932 году бывшим консерватором, а затем лейбористом Освальдом Мосли. Этот поклонник Муссолини и Гитлера предлагал ограничить власть парламента и установить в стране диктатуру, намечая в диктаторы самого себя. Британские фашисты активно использовали социальную демагогию, пропагандировали национализм, антикоммунизм, враждебное отношение к либералам и социалистам. Они создали свои штурмовые отряды, члены которых избивали политических оппонентов. По образцу германских нацистов Мосли проводил антисемитские кампании, а во второй половине 1930-х годов поддержал гитлеровскую экспансию в Центральной Европе³⁵⁶.

Оруэлл рассказывал, что во время пребывания в Северной Англии он как-то отправился на организованный Мосли митинг, где выступал и сам британский «фюрер»: «Меня потрясло, как легко можно одурачить необразованную публику», - писал Оруэлл. Хотя Мосли ничего не угрожало, охраняли его не менее сотни чернорубашечников из Британского союза фашистов, внимательно следившие за поведением присутствовавших и буквально «выдергивавшие» из толпы тех, кто пытался протестовать. В итоге в конце полуторачасового выступления Мосли настроение присутствовавших, к глубочайшему разочарованию наблюдавшего все это Оруэлла, целиком и полностью оказалось на стороне оратора, хотя произносил он повторявшуюся вновь и вновь реакционную недоказуемую бессмыслицу. Он «осуждал предательство сменявших друг друга правительств по отношению к рабочим. Вину за все он возлагал на мистические международные еврейские банды, которые, по его словам, финансировали, помимо прочего, Британскую лейбористскую партию и Советы»³⁵⁷, то есть советскую Россию.

Оруэлл приходил к мнению, что к Мосли и его последователям необходимо относиться вполне серьезно, что они не представляют собой «глупую шутку», как считали многие. Мосли мог повторить судьбу Гитлера. «Для того, кто взбирается по политической лестнице, иногда является преимуществом то, что в начале пути окружающие не воспринимают его слишком серьезно».

Можно полагать, что именно поездка в рабочие районы, наблюдения за фашистскими сборищами (упомянутый митинг был первым, но не последним митингом, который посетил автор) привлекли особое его внимание к нараставшей угрозе крайней политической реакции и опасности войны. Тень войны уже мерещилась в романе «Да здравствует фикус!» в виде мерещащихся герою «вражеских самолетов над Лондоном, грозно ревущего гула пропеллеров, громовых разрывов бомб», «армады летящих бомбардировщиков, резкого пикирующего свиста - бабах! И весь западный мир на воздух в огне и грохоте!.. Уже виделись эти самолеты: эскадра за эскадрой, тучами черной саранчи»³⁵⁸. (Всего через несколько лет эти фантазии стали трагической реальностью.) Оруэлл отдавал себе отчет в том, что рядовая масса британских рабочих, слабо образованных, получавших крайне низкую зарплату, покорно следовавших за профсоюзными боссами и в то же время тайно ненавидевших их, продажных и склонных к сделкам с предпринимателями, может стать тем питательным бульоном, той толпой, которой сможет манипулировать в момент кризиса любая экстремистская политическая сила, в том числе британские фашисты и коммунисты.

Подвергая критике существующие течения, организации, направления социалистического движения в Великобритании, их неспособность противостоять силам крайней реакции, Оруэлл в то же время, как это ни парадоксально звучит, становился все большим приверженцем социалистических идей. Давалось это ему немалым трудом. Как-то в мае 1935 года он зашел домой к Ричарду Ризу, но не застал его (тот отправился на происходивший неподалеку социалистический митинг). Эрик последовал по его стопам и через недолгое время оказался участником дискуссии сравнительно небольшой группы людей. Через несколько дней он рассказывал: «Я провел три или четыре часа с семью или восемью социалистами, которые нападали на меня, включая шахтера из Южного Уэльса, заявившего, впрочем, вполне дружелюбно, что, если бы он стал диктатором, он немедленно пристрелил бы меня»³⁷⁹.

Злобная непримиримость, свойственная многим левым, особенно из малообразованной среды, естественно, отталкивала писателя, но все-таки Оруэлл считал, что при всех разногласиях, с социалистами можно договориться касательно общих врагов. О том, что немалое число тех, кто провозглашал социалистические цели, имеют много общего с нацизмом и что Гитлер не случайно назвал свою партию Национал-социалистической, Оруэлл в это время предпочитал не задумываться. Он все более убеждался, что именно социалистические тенденции, неразрывно связанные с национальными традициями и демократической ориентацией, могут быть фактором, успешно противостоящим фашизму. «Единственной действительной силой, могущей противостоять фашизму, является социализм»³⁵⁹, - писал он в 1936 году.

Оруэлл решительно осуждал политику умиротворения, которую с середины 1930-х годов проводили по отношению к Гитлеру и Муссолини консервативные власти Великобритании. Он писал, что «капиталистическо-империалистические правительства» отнюдь не стремятся противостоять Гитлеру и Муссолини, что они будут пытаться умиротворять их как можно дольше. В конце концов они вынуждены будут дорого заплатить за такую политику, но абсолютно ничто не способно в данный момент заставить британское правительство от нее отказаться. При этом Оруэлл пытался объяснить политику умиротворения не ошибочно понимаемыми национально-государственными интересами, не стремлением столкнуть две тоталитарные системы - нацистскую и большевистскую, а общим социальным происхождением буржуазной демократии и фашизма. Он писал в 1937 году антропологу Джоффри Горе-ру: «Фашизм в конце концов - это только развитие капитализма, и самая мягкая демократия, можно сказать, способна превратиться в фашизм, когда наступит крайняя нужда. Мы предпочитаем думать об Англии как о демократической стране, но наше правление в Индии, например, столь же отвратительно, как германской фашизм, хотя внешне оно, возможно, менее раздражает... Однако каждый, у кого есть хоть какое-то воображение, может предвидеть, что фашизм... будет нам навязан, как только разразится война. Так что у нас будет фашизм с участием в нем коммунистов. И если мы будем в союзе с СССР, они будут в нем играть ведущую роль»³⁶⁰.

Именно в связи с общей и политической малограмотностью рабочих у Оруэлла во время поездки в северные районы возник особый интерес к такому важному социальному явлению, как произведения массовой культуры, предназначенные для удовлетворения непритязательного вкуса простого народа. Пока что Оруэлл накапливал впечатления от массовой культуры. Пройдет несколько лет, и эти впечатления выльются в цикл статей о безвкусной, хотя и весьма популярной литературе и о сходных явлениях в живописи.

Более детально он рассуждал о произведениях массового спроса в очерках «Искусство Дональда Макгилла» и «Еженедельники для мальчиков». В этих блестящих эссе, написанных отнюдь не с целью разоблачения, а для анализа причин популярности и социальных функций произведений массовой культуры, речь шла о дешевых комиксах, примитивных почтовых открытках и тому подобных произведениях этого специфического направления. Дональд Макгилл, которому была посвящена одна из статей, это подпись под рисунками на массе дешевых открыток. Оруэлл писал, что избрал имя Дональда Макгилла, потому что «он не только самый плодовитый современный художник-открыточник, на голову превосходящий всех своих коллег, он еще и наиболее совершенен в выражении жанра, последовательно верен его традициям. Кто такой Дональд Макгилл, я не знаю. Очевидно, его имя - своеобразная торговая марка³⁶¹... в то же время уверен, что это и имя реального человека, стиль рисунков которого узнаваем с первого взгляда»³⁶².

Далее анализировались различные сюжеты, сходные по стилистике творения массовой культуры, потребность в них со стороны малообразованных низших слоев населения, нуждающегося в доступном их разуму развлечении. Оруэлл видел в произведениях массовой культуры, в частности в открытках, социальное явление, ставшее частью британского рынка. «Уголок человеческого сердца, из которого этот юмор исходит и для которого он предназначен, - писал Оруэлл, - легко мог бы выразить себя и в худших формах. Уже из-за этого одного я буду сожалеть, когда увижу, что комиксы-открытки исчезли, и мне было бы жаль, если бы они исчезли». Этими словами завершался очерк³⁶³.

Что же касается очерка «Еженедельники для мальчиков», также опубликованного в журнале «Хорайзен» («Горизонт»), то это было несравненно более острое произведение, направленное против дешевых журнальчиков с примитивными, стереотипными, написанными однообразно историями, содержавшими, как правило, драматический сюжет и неизменно благополучную развязку. Вот о них, если б они исчезли, Оруэлл точно не сожалел бы.

И все же массовую культуру писатель рассматривал как неизбежное порождение нивелировки общества, в свою очередь обязательно наступающей при любой форме социализма. Как и к самой массовой культуре, Оруэлл относился к социализму или тому, что он именовал социализмом, далеко не однозначно, желая его и в то же время опасаясь. Это нашло свое отражение и в «Дороге на Уи-ган-Пирс». Быстро написав черновик, Оруэлл еще несколько месяцев работал над текстом, оттачивая каждую фразу, придавая книге свое индивидуальное звучание, включая в нее собственные рассуждения, оценки, природные, городские, заводские пейзажи и мемуарные фрагменты. Иначе говоря, он превращал «Дорогу на Уиган-Пирс» в произведение художественной политической литературы, в книгу особого публицистического жанра, не являвшуюся художественным произведением в полном смысле слова, но написанную писателем, а не журналистом.

На протяжении всей работы Оруэлл обращался непосредственно к читателю, к его сознанию и чувствам, стремясь пробудить не только сочувствие к страждущим, но и активные действия в их поддержку. Правда, какие именно действия следовало бы предпринять, он не писал, ибо и сам не знал этого. Да и формулирование какой-либо политической программы не входило в поставленные им перед собой задачи.

В то же время, дорабатывая свою книгу, автор постоянно усиливал звучание своего специфического голоса, легко узнаваемого по прежним книгам, особенно когда речь заходила о живой природе, почти убитой индустриальными новациями. «Земля настолько велика и в то же время настолько пуста, что даже в самом грязном сердце цивилизации вы найдете поля, где трава зеленая, а не серая; наверное, если вы всмотритесь в нее, вы сможете даже найти ручей с живой рыбой, а не рыбную консервную банку».

Следуя примеру Джойса и его «Улисса», Оруэлл в окончательном варианте обращал еще большее внимание на применение к документальной политической прозе авторского умения быть одновременно внутри и вне описываемого события или факта. Действительно, великолепное балансирование на грани интимности и отстраненности составляло важную особенность творческой манеры Оруэлла, столь ярко проявившуюся в «Дороге на Уиган-Пирс».

В ходе доработки «Дороги на Уиган-Пирс» уточнялся подход к социалистическим мотивам, представление о так называемом социализме еще более расширялось. Своеобразный оруэлловский социализм состоял теперь преимущественно в решительном отвержении узкоклассового подхода к явлениям человеческого общежития. Оруэлл неоднократно подчеркивал, что все люди с небольшим, необеспеченным доходом находятся в одной лодке и должны всячески поддерживать друг друга в совместной борьбе против общего неприятеля, причем следует меньше говорить о «капиталистах» и «пролетариях» и больше о «грабителях» и «ограбленных».

База взаимной поддержки должна быть максимально широкой. Между шахтером и лондонской машинист-кой-секретарем крохотного офиса, на первый взгляд, мало общего, но у них, безусловно, можно обнаружить обоюдные интересы, заботы, фактических противников, и чем скорее они осознают это, тем быстрее между ними смогут быть установлены отношения взаимной поддержки. «Люди, которым следует действовать вместе, - это все те, кто сгибается перед боссами, все те, кто содрогается, когда думает о квартплате. Это значит, что мелкий собственник должен объединиться с фабричным рабочим, машинистка с шахтером, школьный учитель с механиком из гаража.

Существует некоторая надежда, что этого можно достичь, если они смогут понять, в чем состоят их интересы».

Это был предел «практических соображений», которые смог себе позволить Оруэлл касательно объединения усилий низших и средних слоев общества. Подход Оруэлла к социализму был в конечном счете индивидуалистическим. Отсюда проистекала уже достаточно ярко выраженная в «Уиган-Пирсе» и позже проявившаяся еще четче, особенно в произведениях, клеймивших тоталитаризм, протитворе-чивость в его представлениях о том, каковым предстанет это общество, если оно, паче чаяния, все же будет создано, во что писатель не очень-то верил. С одной стороны, это будет общество «бесклассовое» (что уже противоречило его прежним мыслям по поводу «капиталистов» и «пролетариев»). С другой стороны, в будущем проблематичном обществе «равных» каждый должен иметь право свободно высказывать то, что думает, свободно передвигаться, читать то, что хочет, без внешнего навязывания, спорить с равными себе и т. п. Будучи сам представителем среднего класса, Оруэлл-Блэр стремился сохранить именно эту свою идентичность (разумеется, предоставляя равные возможности всем остальным). Он пока не задумывался, что общественной собственностью тоже необходимо будет управлять, что в связи с этим неизбежно появится слой бюрократов, которые будут прилагать все силы, чтобы превратиться из руководящего слоя в господствующий класс.

Иначе говоря, существенно отличаясь от социалистов других направлений, Оруэлл оставался таким же утопистом, как и остальные приверженцы этой коварной общественной теории. И так было, несмотря на то, что он чуть ли не с презрением отвергал любой идеологический багаж социализма, да и к самим его носителям относился не лучше. Он полагал, что «у социалистического движения нет времени, чтобы быть лигой диалектических материалистов; оно должно быть лигой угнетенных против угнетателей». Он продолжал высмеивать «социалистических мошенников», это «отвратительное племя высоколобых дам и носящих сандалии бородатых любителей фруктового сока, которые толпой несутся на запах «прогресса», подобно трупным мухам, устремляющимся к мертвой кошке». Столкнувшись с опытом национал-социализма в Германии, сталинского социализма в СССР, тоталитарных общественных формаций и тенденций, прикрываемых все теми же социалистическими лозунгами, в других странах, Оруэлл, формально не отказываясь от своего социалистического кредо, фактически покажет несовместимость прекрасных лозунгов и отвратительной человеконенавистнической практики социализма.

3. Дискуссия о странном социализме

Несмотря на то что Голланц и его единомышленники по Клубу левой книги были недовольны отрицательным и снобистско-пренебрежительным, с их точки зрения, отношением Оруэлла к социалистическому движению, они сочли его книгу весьма полезной. Когда Оруэлл представил рукопись для публикации, единственная просьба, высказанная Голланцем, состояла в том, чтобы в книгу были включены документальные приложения, которые сделают ее еще более ценной для широкой аудитории. Голланц, в то время концентрировавший внимание клуба на разоблачении итальянского и германского фашизма и на усилиях по сохранению мира, писал Оруэллу, что документированная работа станет еще более важной в борьбе за изменение социального и экономического порядка, в борьбе против фашизма³⁶⁴. При этом термин «фашизм» понимался им в самом широком смысле слова, как синоним крайней политической реакции, и относился к итальянскому фашизму, германскому нацизму и к ряду других режимов правого толка.

Вполне удовлетворенный широтой взглядов Голланца, Оруэлл буквально за несколько дней проделал необходимую работу. С практической точки зрения было важно также, как будет выпущена книга: как обычная публикация Голланца или как серийное издание клуба левой книги. Члены клуба ежемесячно получали новую книгу издательства Голланда за символическую плату, и если обычное издание имело тираж в несколько тысяч, серийная книга клуба выпускалась тиражом в несколько десятков тысяч.

Вопрос о публикации под сенью клуба решался его издательским комитетом, в который, наряду с Голланцем, входили авторитетные лейбористские деятели и теоретики Гарольд Ласки и Джон Стрэчи. По предложению Голланда в марте 1937 года комитет принял положительное решение об издании от имени клуба части работы, непосредственно освещающей положение рабочих. В решении было сказано: «Мы полагаем, что первая часть окажется отличным оружием в возбуждении общественного сознания в связи с отвратительными условиями существования массы людей в современной Англии»³⁶⁵. Книга была выпущена в том же марте невиданным для оруэлловских работ тиражом, соответствующим числу членов клуба: 44 тысячи. Кроме того, Голланц издал дополнительные 2000 экземпляров для розничной торговли и опубликовал небольшую брошюру тиражом 500 экземпляров с наиболее яркими фрагментами книги. Затем книга дважды переиздавалась.

Голланц написал к книге весьма сдержанное предисловие, не оставлявшее сомнений в том, что он расходится с автором по принципиальным вопросам. Цель предисловия (оно было датировано 11 января 1937 года) состояла в том, чтобы читатели не восприняли издание, тем более вышедшее под эгидой клуба левой книги, как выражающее мнение издательского комитета клуба: «Честно говоря, я отметил более чем сотню мест, по поводу которых счел бы необходимым поспорить с господином Оруэллом; но в этом случае отведенный для предисловия объем был бы быстро использован, а терпение читателей иссякло бы»³⁶⁶. Тем не менее кратко были упомянуты основные расхождения: «Оруэлл ни разу не упомянул, что он имеет в виду под социализмом; не объяснил, как угнетатели угнетают, не разъяснил даже то, что он понимает под “свободой” и “справедливостью”»³⁶⁷. Голланц писал далее о «нелюбви» Оруэлла к России (естественно, имелся в виду сталинский Советский Союз), защищал советские пятилетние планы и большевистскую пропаганду, которую Оруэлл весьма неуважительно именовал продуктом «полуграмофонов, по-лугангстеров». «Достижения Советского Союза отчетливо видны всем», - провозглашал Голланц в 1937 году, ставшем символом сталинской диктатуры³⁶⁸.

Оруэлл не вступил в спор по вопросу предисловия. Он пожертвовал своими принципами ради беспроблемного издания книги под авторитетной шапкой клуба. Да и времени дискутировать со своим издателем у писателя теперь не было: в тот момент, когда Голланц упрекал Оруэлла, что тот не ведет борьбу против мирового фашизма, Оруэлл уже находился в Испании, сражаясь там с «испанским фашизмом». Но отношения между Оруэллом и Голланцем с тех пор стали прохладными.

Критика встретила работу по-разному. В правых и либеральных кругах ее просто проигнорировали. В кругах непартийных исследователей-гуманитариев книга вызвала неподдельный интерес. На нее откликнулся сын знаменитого историка Арнолда Тойнби, директора Королевского института международных отношений, Филип Тойнби, сам крупный писатель и журналист: «Уиган-Пирс», писал он, «читается подобно докладу, представленному неким гуманным антропологом, который только возвратился после изучения условий жизни угнетенных племен на Борнео».

Социалисты различных направлений, а также коммунисты признавали яркость критики, но настаивали на том, что работа «поверхностна». Под этим подразумевалось, что Оруэлл не дал рецептов борьбы с нищетою, безработицей и отчаянием обездоленных трудовых масс. В дополнение к этому каждая политическая группа упрекала автора в том, что он не разделяет ее идеологии. При этом различные левые политические силы критиковали Оруэлла за то, что он допускал слишком обширные комментарии и обобщения, не позволяя фактам говорить за себя. Отчасти эти упреки были обоснованы. В основном они были связаны именно с тем, что автор расходился с авторами критических заметок в общей оценке ситуации.

О важности книги говорило то, что в критическом анализе ее были задействованы мощные силы. В коммунистической газете «Дейли Уоркер» с рецензией выступил сам «вождь» британских коммунистов генеральный секретарь ЦК Гарри Поллит, который, впрочем, не столько рассматривал достоинства и недостатки работы, сколько оценивал (пренебрежительно и высокомерно) личность автора, названного им «маленьким мальчиком из среднего класса» и «бывшим империалистическим полицейским», пишущим о «предмете, в котором не смыслит»³⁶⁹.

Оруэлл ко времени появления рецензии Поллита воевал в Испании и счел, что, несмотря на отрицательную оценку, отзыв генсека британской компартии ему весьма полезен в качестве рекламы. «Рецензия Поллита довольно плохая, хотя, конечно, хороша в смысле рекламы»³⁷⁰, - писал он жене.

Осторожнее других был лейбористский теоретик Гарольд Ласки, руководитель и профессор авторитетной Лондонской экономической школы. Он писал, что социалистическая пропаганда Оруэлла «игнорирует все, что подразумевается необходимым в повседневной реальности классовых антагонизмов», «отказывается от рассмотрения сложных проблем государства. Он не понимает исторического развития экономического процесса. В конечном итоге эта работа фактически представляет собой эмоциональный призыв к социализму, обращенный к людям, пребывающим в благополучии»³⁷¹. Ласки, таким образом, косвенно упрекал автора книги в невнимании к экономической теории, хотя на самом деле это была не оплошность, а сознательно и последовательно проводимая писателем линия.

Оруэлл не уставал подчеркивать, что его задача - «просто отчитываться о положении низших классов». В то же время Ласки полагал, что книга Оруэлла является «великолепной пропагандой наших идей», имея в виду идеи лейбористской партии. Так лейбористский деятель оправдывал тот факт, что сам он согласился с изданием работы под грифом клуба левой книги³⁷².

Развитие социально-политической ситуации после создания книги, казалось бы, подтверждало пессимистические выводы Блэра-Оруэлла, что ни один из существовавших общественных инструментов не годится для изменения положения низших слоев населения к лучшему. Он почти не обращал внимания на забастовки и другие выступления, организуемые тред-юнионами. В октябре - ноябре 1936 года все газеты были полны информацией о марше Джерроу (или походе Джерроу) - шествии представителей безработных судостроителей из городка Джерроу в северо-восточной Англии на Лондон. Рабочие прошли 480 километров пешком. 31 октября после почти месячного похода они явились к парадному входу Вестминстерского дворца и вручили петицию с многочисленными подписями представителям парламента. Петиция была передана депутатом от этого района Эллен Уилкинсон, представительницей левого крыла Лейбористской партии, которая сама участвовала в марше. Однако премьер-министр Стенли Болдуин отказался принять петиционеров, заявив, что это окажется опасным прецедентом. 5 ноября по требованию лейбористов петиция была обсуждена палатой общин. Однако никакого решения принято не было. Единственное, что было сделано для петиционеров, состояло в том, что они получили по одному фунту стерлингов, чтобы уехать домой поездом. Верфь в Джерроу в то время так и не была открыта³⁷³.

Формально Блэр оказывался прав, когда заявлял о бесплодности подобных инициатив. Однако эта весьма субъективная позиция подвергалась критике со стороны тех рабочих деятелей, кто настаивал на продолжении массовых выступлений, будучи уверенными, что в случае согласованных и энергичных акций предприниматели под давлением парламента, правительства, общественного мнения будут вынуждены пойти на улучшение условий труда и создание новых рабочих мест.

В середине 1930-х годов Оруэлл обратил внимание на созданную еще в 1921 году левыми социалистами и коммунистами организацию под названием Национальное движение рабочих, лишившихся работы (National Unemployed Workers'Movement - NUWM). Именно эта организация была инициатором проведения многочисленных голодных маршей на Лондон, часто сопровождавшихся жесткими столкновениями с полицией³⁷⁴. В своем дневнике Оруэлл как-то записал, что именно NUWM проводит «самую лучшую работу в пользу безработных». Однако благосклонное отношение к организации безработных вскоре претерпело изменения. Оруэлл увидел в ней черты бюрократической структуры, стремящейся подчинить людей, превратив их в послушную толпу. Об одном из собраний этой организации Оруэлл записал в дневник: «Стадо овец - девицы с широко раскрытыми ртами и бесформенные женщины средних лет, склонившиеся над своим вязанием, - везде одно и то же»³⁷⁵. Других записей о конкретных политических и экономических выступлениях, которые произвели бы на Оруэлла хоть какое-то впечатление, в дневнике нет, хотя в середине 1930-х годов Блэр вел свой дневник достаточно аккуратно.

В то же время Блэр замечал, что, к его полному разочарованию, многие рабочие, участвующие в экономических выступлениях, проявляют тяготение к Консервативной партии, к поддержке политики правительства (и даже к организации Мосли). «За пределами определенного уровня социализм и капитализм почти не различаются между собой, а государство и капитализм имеют тенденцию слиться в единое целое»³⁷⁶, - заключал Блэр.