2. Блэр становится Оруэллом

Тем временем Блэр завершил свою первую большую книгу очерков, которую назвал «Исповедь мойщика посуды». В основном она была посвящена впечатлениям о нищем и голодном Париже. Работа над книгой заняла чуть больше полутора лет, с января 1930 по август 1931 года. По рекомендации Риза рукопись - «французские главы», написанные в форме дневника - была представлена осенью 1930 года известному издателю Джонатану Кейпу, который с 1921 года был собственником издательства Кейпа, публиковавшего художественную и публицистическую литературу, в основном книги известных авторов. Среди излюбленных писателей Кейпа были Эрнест Хемингуэй, Артур Рэнсом, Сидней и Беатриса Веббы, Сэмюэл Батлер.

Кейп с ходу отверг «Исповедь», полагая, что у нее нет читателя, что рукопись фрагментарна и малоинтересна. Риз, которому очерки Блэра понравились, представил рукопись еще в два издательства. По его рекомендации Эрик переписал рукопись, устранил дневниковую форму, заменил ее изложением по главам, существенно дополнил книгу впечатлениями о нищете в Великобритании. Однако и эти издатели отвергли рукопись.

Расстроенный и разочарованный, Эрик отдал рукопись Мейбел Фирц, с которой виделся иногда в редакции «Аделфи» или вечерами. Та связалась со своим знакомым - литературным агентом Леонардом Муром - и без ведома автора (который посоветовал ей рукопись выбросить) в апреле 1932 года передала книгу. Мур считался в литературных кругах Лондона высококвалифицированным экспертом по вопросам читательского спроса и прибыльности издательств. У него был респектабельный офис на Стрэнд - одной из деловых лондонских улиц, соединяющей район Вестминстера (центра политической жизни) с Сити (центром бизнеса). Он входил в объединение лита-гентов и был там наиболее опытным специалистом. Уже через несколько дней Мур позвонил Блэру и сказал, что рукопись у него и что она ему понравилась. Он предложил Блэру стать его постоянным литературным агентом (тот, разумеется, согласился) и стал продвигать произведение будущего Оруэлла²³². Леонард Мур остался литературным агентом Оруэлла до самой его смерти.

Любопытно, что на протяжении последующих почти 20 лет личного сближения между писателем и его литературным агентом не случилось. Отношения оставались формальными. Блэр-Оруэлл начинал каждое письмо Муру словами «Дорогой господин Мур», иногда «Дорогой сэр», а заканчивал «Искренне ваш». Единственным изменением, произошедшим после Второй мировой войны, было то, что в обращении стало опускаться слово «господин», и письма открывались словами «Дорогой Мур».

Познакомившись с очерками, Мур счел, что рукопись подходит и по своей тематике, и по литературным качествам молодому издательскому дому Виктора Голланца, созданному в 1928 году и придерживавшемуся социалистической ориентации. Родившийся в 1893 году специалист в области классических языков, проработавший несколько лет школьным учителем, Голланц после Первой мировой войны сначала издавал журналы, а затем основал свое издательство. По своим взглядам он примыкал к левому крылу Либеральной партии, затем стал близок к лейбористам, а в 1930-е годы в течение некоторого времени симпатизировал коммунистам. Симпатии проявились, впрочем, в основном в том, что Голланц одобрил их ориентацию на создание Народного фронта антифашистских и антинацистских сил. После подписания советско-германского пакта 1939 г. Голланц решительно осудил советскую внешнюю политику и стал сближаться с течениями христианского социализма.

Пока же с согласия Блэра в августе 1932 года Голланцу была передана рукопись очерков. Издатель счел ее «исключительно сильным и социально важным документом»²²⁴. Он выразил готовность опубликовать книгу при условии устранения языковых вульгарностей и замены некоторых имен, которые легко было идентифицировать, что могло привести к юридическим проблемам и для издателя, и для автора. Блэр согласился внести поправки и даже получил аванс в 40 фунтов, сравнительно немалую по тем временам сумму.

Голланц считал, что название книги надо изменить, выбросив из заголовка упоминание о мойщике посуды, поскольку этот персонаж встречается в тексте очень редко. В результате остановились на Down and Out in Paris and

London²²⁵ (в русском варианте - «Фунты лиха в Париже и Лондоне»²²⁶).

Возник вопрос о псевдониме. Эрик Блэр не хотел выпускать книгу под своим именем, будучи уверен, что откровенные описания и собственной нищеты (подчас несколько преувеличенные), и тех отвергнутых обществом людей, с которыми он общался, шокируют и родителей, и родственников, да и некоторых из тех, кто уже знал его как журналиста. Обсуждались несколько вариантов. Эрик склонялся к имени П. С. Бёртон, которое он уже использовал и под которым бродяжничал. Издатель, будучи осторожным предпринимателем, несколько раз выигрывавшим дела по обвинению в клевете, склонялся к совершенно нейтральному псевдониму: X. Он не смог уговорить Блэра, справедливо считавшего, что литературную карьеру с таким именем сделать невозможно.

В конце концов автор и издатель остановились на имени Джордж Оруэлл. Никакого сколько-нибудь серьезного смысла в этот псевдоним заложено не было. Эрик избрал себе имя Джордж, потому что это было одно из самых распространенных английских имен. Что же касается фамилии, то Оруэлл - это название реки в графстве Саффолк в Восточной Англии, неподалеку от Саусволда, где жили родители и где часто бывал в то время автор. Он любил в одиночестве побродить по берегу этой реки, а иногда с удовольствием ловил там рыбу. Так что выбор псевдонима носил чисто прикладной характер.

Псевдоним, однако, закрепился. Он остался с Эриком Блэром на всю жизнь, и именно под этим псевдонимом наш герой вошел в историю. По словам британских биографов Оруэлла, это действительно было «новое начало», «воображаемая идентификация» личности, по существу начинающей свое существование²²⁷.

Когда Блэр, ставший Оруэлл ом, приехал на Рождество 1932 года в Саусволд, его ожидал подарок - посылка с авторскими экземплярами еще не поступившей в продажу, но уже тиражированной книги. Он немедленно раздарил их родным и знакомым, поставив подпись: «Эрик Блэр». Позже - на презентациях своих книг и в личной переписке - он всегда использовал имя Блэр. На это, однако, обращали мало внимания. С выходом книги о «фунтах лиха» эпоха Эрика Блэра закончилась. Появился новый автор по имени Джордж Оруэлл. Датой рождения нового писателя было 8 января 1933 года. В этот день вышла в свет первая книга Джорджа Оруэлла.

Состояла книга из двух частей, посвященных соответственно парижским и лондонским мытарствам. Написана она была легким, разговорным стилем, просто, без какого-либо теоретизирования. Читатель с первых строк вводился в быт парижской нищеты. После сцены перебранки на улице Дю Кокдор, которой открывался текст, следовало краткое обобщение: «Не то что ничего другого тут не случалось, но утро редко проходило без таких взрывов. Атмосфера вечных скандалов, заунывного речитатива лоточников, визга детей, гоняющих ошметок апельсиновой корки по булыжнику, ночного шумного пения и едкой вони мусорных баков».

Книга была проникнута сочувствием к испытывающим трудности беднякам и нищим, но в то же время пропитана едва уловимым оттенком скорее не злобы, а ехидства по отношению к своим героям. Автор умело сочетал изображение страданий общественных низов, свое личное в них проникновение и умение взирать на собственные беды, точнее говоря, на беды своего лирического героя, ибо это был не чистый репортаж, а художественная публицистика с элементами вымысла и английского черного юмора.

Соседями главного героя была не только парижская беднота. Рассказывалось, например, о молодом англичанине, полгода жившем с родителями в Патни (спокойном лондонском районе), полгода во Франции. «Французский свой сезон он проводил, каждодневно выпивая четыре литра вина, по субботам - шесть литров... Существо нежное и кроткое, Р. никогда не буянил, не ворчал и ни на миг не трезвел. До середины дня лежал в постели, а затем до полуночи сидел в любимом уголке бистро, тихо и методично набираясь. Накачавшись, тоненьким деликатным голосом вел беседы об антикварной мебели».

Оруэлл видел в персонажах самые различные свойства -и стремление выбиться в люди, и гордость в сочетании с сугубо критическим взглядом на весь окружающий мир, и зависть, и желание доставить неприятность ближнему своему. В общем, перед читателем представал некий микрокосмос, с которым ему ранее не приходилось или почти не приходилось сталкиваться.

В качестве эпиграфа стояли слова поэта XIV века Джефри Чосера, которого считают отцом английской поэзии: «О злейший яд, докучливая бедность!» В первой части рассказывалось о жизни автора (Блэра) в Париже, причем вымышленные повороты допускались лишь в редких случаях. Например, повествуя, как его обокрали, Оруэлл приписывает преступление некоему итальянскому музыканту, а не проститутке, которую он сам привел в дом.

Оруэлл описал трагикомические ситуации поиска работы, в основном завершавшиеся провалами. Персонажем-спутником главного героя в этих поисках был русский белоэмигрант Борис, с которым Блэр действительно встречался в Париже. Четко выраженных классово-политически х симпатий и антипатий у Оруэлла в это время еще не было, ибо для человека с левой политической ориентацией беглеца из «красной» России явно следовало описывать в черных красках. С подлинным характером советского режима Оруэлл был пока не знаком. Сдержанно, но образно говорится о рутине парижской бедноты, изнурительной физической работе, совершенно бездумном отдыхе по выходным дням, весьма обильном поглощении крепких напитков, что позволяло хотя бы на время отвлечься от тяжкой жизненной прозы.

Важный мотив - превращение большой части трудовых низов в людей бесчувственных, слабо реагирующих на происходившие трагедии, если они самым непосредственным образом не касались лично их. Так, несколькими предложениями описано убийство, случившееся под самыми окнами комнаты, где жил автор. Произошло это ночью. «Но что меня теперь, оглядываясь назад, поражает, это то, что спустя три минуты я лег и заснул, - говорилось в книге. -Так же как остальные с нашей улицы, которые выглянули, убедились, что человека прикончили, и сразу обратно в постель. Могли ли мы, люди рабочие, из-за убийства позабыть тревогу о драгоценных, даром уходящих минутах, когда можно спать?»

Много внимания уделялось психологии нищенства, попыткам представить себя не столь бедным, каким являлся на самом деле тот или иной конкретный человек. Особое свойство, которое автор называет величайшим спасительным свойством бедности - исчезновение будущего: «В определенном смысле, действительно, чем меньше денег, тем меньше тревог. Единственная сотня франков повергает в отчаянное малодушие; единственные три франка не нарушают общей апатии: сегодня три франка тебя прокормят, а завтра это слишком далеко».

Французские главы завершаются рассказом о том, что, изведав все стороны парижской бедняцкой жизни, автор обратился к своему другу в Лондоне с просьбой найти ему такую работу, чтобы он мог спать хотя бы пять часов в сутки. И такая работа была найдена - уход за ребенком-инва-лидом. Далее следуют лондонские главы - разочарование по поводу того, что обещанную работу он так и не получил, бродяжничество, ночевка в приютах, выразительные образы людей, с которыми сталкивался автор во время своих блужданий.

Следует признать - и в этом единодушны почти все авторы критических работ, - что английская часть выглядит однообразнее, читается не столь интересно, как парижские главы. Объясняется это просто - во французской столице автор сталкивался с самыми разнообразными персонажами и смог нарисовать целую палитру характеров; в Лондоне же он наблюдал, причем не систематически и долго, а при помощи сравнительно кратковременных «экспедиций», городских нищих, главным образом в приютах и на улицах, а не в местах их постоянного обитания.

Но и здесь были особо яркие фрагменты. Как авторская удача критиками отмечался образ уличного художника по прозвищу Чумарь, с которым главный герой, ведущий повествование, познакомился на набережной Темзы, недалеко от лондонского моста Ватерлоо. Вот лишь крохотный штрих этого образа: он, «стоя на коленях, перерисовывал с эскиза из грошового блокнотика портрет Уинстона Черчилля. Сходство угадывалось неплохо. Сам же Чумарь оказался маленьким, смугловатым, нос крючком и низко надвинутая шапка курчавых волос. Правая нога у него была страшно искалечена, ступня ужасающим образом вывернута пяткой вперед. Выглядел он типичным евреем, хотя всегда это решительно отрицал, называя свой крючковатый нос “римским”, гордясь его подобием носу некого императора (я полагаю, Веспасиана)».

Оруэлл отвергал весьма распространенное в британском обществе мнение, что бродяги сами виноваты в том, что с ними произошло. Он стремился показать, что они -жертвы общества, что в их среде можно встретить самых разных людей, в том числе и очень талантливых, у которых просто не сложилась судьба. Представленный им образ уличного художника - яркое тому свидетельство.

Весьма пессимистично звучал заключительный аккорд книги:

«Здесь я закончу свою историю. Историю довольно тривиальную, могу лишь надеяться, что она будет неким образом интересна как вариант этнографического дневника. Я просто рассказал - есть мир, он совсем рядом и он ждет вас, если вы вдруг окажетесь совсем без денег. Этот мир мне еще непременно надо будет изучить глубже и точнее. Я очень бы хотел узнать таких людей, как Марио, или Падди, или скулежник Билл, не по случайным встречам, а близко, по-настоящему; я очень бы хотел понять, что же действительно творится в душах плонжеров²²⁸, бродяг, постоянных жильцов набережной. Пока, конечно, мне приоткрылся лишь краешек нищеты. Но все же кое-что, слегка хватив бедняцкого лиха, я усвоил. Я никогда уже не буду думать о бродягах, что все они пьяницы и мерзавцы, не буду ждать благодарности от нищего, которому я кинул пенни, не буду удивляться слабоволию тех, кого выгнали с работы, не буду опускать монеты в кружку Армии спасения, отказываться на улице от рекламных листовок и наслаждаться угощением в шикарных ресторанах. Начало есть».

Оруэлл не декларировал, что его книга не имеет определенной политической направленности, не служит каким бы то ни было партийным целям. Но такой вывод был естественным для любого непредвзятого читателя хотя бы потому, что ни одна партия им не упоминалась. Автор сознательно пошел на этот шаг, чтобы подчеркнуть абстрагирование от политики как таковой. Единственная упоминаемая им организация - некое Коммунистическое тайное общество - оказывается группой мошенников, отбирающей гроши у каких-то обнищавших русских эмигрантов в Париже.

Точно так же Оруэлл низводил с пьедестала религиозно-церковные организации, прибегая к явно выдуманным им конкретным образам и ситуациям, вмещавшим, однако, суммированный опыт того, что он наблюдал и переживал в Париже и Лондоне. Для этого ему понадобилась, например, церковная Армия спасения с ее «полувоенной дисциплиной», от которой просто «воняло благотворительностью». Армия спасения помогала нищим, но смотрела на них как на заблудшие, грешные души, считая бедность пороком, независимо от того, по какой причине тот или иной индивидуум оказался в тяжелой ситуации.

Оруэлл описывал характерную сцену, в которой дама с распятием в очень дорогом шелковом платье распределяла чашки чая среди бродяг при условии, что они будут усердно молиться. Сама дама также молилась, но, потягивая чай из грязноватых чашек, пристально проверяла, действительно ли молятся те, чьи души она «спасала».

Глубоко сочувствуя своим персонажам, Оруэлл не идеализировал их, показывал со всеми присущими этим людям недостатками, пороками, ничуть не меньшими, чем у представителей других слоев общества. Собственно «классового сознания» у бродяг, по мнению Оруэлла, не было. Этот вывод не декларировался, но проступал постоянно сквозь ткань повествования. У трудового люда - не некая «фальшивая сознательность», которую можно исправить, как надеялись Маркс и его последователи, а обыкновенные, в значительной мере негативные человеческие эмоции - необоснованные амбиции, жадность, зависть, стремление обойти ближнего, высокомерие по отношению к тем, кто хотя бы на одну ступеньку ниже...

В основе своей книга носила автобиографический, мемуарный характер. Но ведь даже в тех случаях, когда авторы честно и искренне стремятся представить читателю свое полное жизнеописание или рассказать об отдельных этапах своей деятельности, у них это не всегда получается. Человеческая память имеет выборочный характер. Ей свойственно четко усваивать одни и напрочь забывать другие эпизоды, невольно искажать факты и имена, придавать особое значение чему-то мало существенному и, наоборот, пренебрегать более важным.

Оруэл создавал произведение смешанного жанра - некое сложное переплетение воспоминаний, наблюдений, фантазий и размышлений. Подчас он просто забывал имя человека, о котором хотел рассказать. Иногда для полноты картины слегка или изрядно преувеличивал. Бывало и так, что отдельные образы или ситуации комбинировались Оруэллом из подлинных эпизодов с элементами выдумки в один «происшедший в действительности» случай.

Посылая авторский экземпляр книги одному из знакомых, Оруэлл писал: «Эти главы не могут считаться подлинной автобиографией. Но они написаны на основе того, что я действительно видел»²²⁹. Сочетание автобиографического рассказа с наблюдением со стороны, безусловно, существенно обогатило книгу. Один из авторов обоснованно отмечает, что эпизоды, описанные человеком, хоть что-то зарабатывающим, выглядят более «отстраненными», исследовательскими, чем те, которые представлены человеком голодным, не имеющим ни единого франка в кармане²³⁰. Это вполне понятно и естественно. Но оба подхода дополняют друг друга, позволяют представить картину жизни бедноты панорамно.

Впоследствии некоторые биографы, предпринимая немалые усилия, «строили из себя детективов», как иронизировал С. Лукас²³¹, чтобы проверить, что именно в книге полностью соответствовало действительности, а что являлось вымыслом; какая гостиница была обозначена буквой X; каковы были подлинные имена людей, с которыми встречался Оруэлл в Париже и Лондоне. Лишь в отдельных случаях удавалось получить достоверные сведения. Видимо, предвидя именно такие почти бесплодные розыски, политический и литературный еженедельник «Тайм энд Тайд», анонсируя книгу, писал: «Интересен не только опыт Джорджа Оруэлла, Джордж Оруэлл интересен сам по себе»²³².