2. На дне

Испытывая чувство неудовлетворенности, наивно стремясь своим творчеством переделать мир, Эрик Блэр все острее понимал крайнюю недостаточность бирманского опыта и стремился восполнить его новыми жизненными впечатлениями. Через полтора десятилетия в автобиографическом очерке для американского издания Оруэлл так суммировал свой жизненный опыт в первые годы после возвращения из Бирмы:

«Когда я возвратился в Европу, я жил около полутора лет в Париже, создавая романы и рассказы, которые никто не публиковал. Когда у меня кончились деньги, я на несколько лет оказался в состоянии действительно глубокой бедности, во время которой я был, помимо всего другого, мойщиком посуды, частным воспитателем и учителем в дешевых частных школах»¹⁸⁰.

Конспективно это было в основном правильно, но некоторые стороны жизни этих лет упомянуты не были, а об остальных было сказано настолько отвлеченно, что передать подлинный характер переживаний молодого писателя эти строки были не в состоянии. Пессимистическое, подчас депрессивное состояние Эрика связано было и с недавним бирманским опытом, и с тем, что, как он полагал, его первые литературные сочинения - прозаические и стихотворные - были крайне неудачными. Личная жизнь тоже не складывалась.

Раздумывая в первые недели жизни в Лондоне о том, где именно можно пополнить свои впечатления и знания о быте низов, набраться жизненного опыта, необходимого для творчества, Эрик вспомнил прочитанную в Бирме книгу Джека Лондона о его путешествиях по Ист-Энду - району лондонской бедноты. Блэр решил последовать примеру американского писателя, усовершенствовав «методику» знакомства с теми, кто там обитал. Если Джек Лондон являлся в Ист-Энд, не скрывая, кем был, демонстрируя, что он, оставаясь выходцем из зажиточной среды, стремился познать быт нищеты и помочь ей всем, чем возможно, Блэр выработал план маскировки. Он пришел к выводу, что наберется знаний и опыта лучше, полнее и всестороннее, если предстанет перед бедняками одним из них.

Купить дешевую, поношенную одежду особого труда не представляло. Значительные опасения, однако, вызывала мысль, что он не умеет разговаривать на кокни - языке лондонского простонародья, на котором, как считали в интеллигентских кругах, говорили жители Ист-Энда¹⁸¹.

Эрик стал тренироваться в употреблении простонародного диалекта, но буквально через несколько дней убедился, что доведение своих навыков до совершенства потребует немалого драгоценного времени. На страх и риск он отправился в грязные закоулки Ист-Энда, лишь переодевшись в старое и грязное «обмундирование». К его удивлению, все прошло благополучно. Блэр убедился, что особого, общего для всей бедноты диалекта не существует. Его приняли за своего. Достаточным оказалось, что он говорил как-то неправильно, употреблял грубые и вульгарные выражения, что его лексикон не был похож на тот, на котором говорят джентльмены из высшего круга и, главное, что он одет в обноски¹⁸².

Так началось знакомство героя этой книги с лондонскими, а затем и парижскими трущобами. Постепенно накапливался материал для будущих сочинений. Правда, вначале желание собрать материал для книги было очень неопределенным. Эрик не представлял пока, во что выльется тот багаж разнообразной информации, который оказывался в его распоряжении, будет ли это роман, сборник рассказов, книга очерков или же своего рода ранняя автобиография. Но дело было даже не в этом. Возникло неукротимое желание узнать лучше и подробнее, как живет британская беднота, в чем причины нищеты, насколько виновны в ней сами обездоленные и действительно ли существует капиталистическая эксплуатация с ее прибавочной стоимостью, за которой скрывается неоплаченный труд рабочих, что проповедовали коммунисты и другие политические группы, требовавшие ликвидации капитализма и исповедовавшие экономическую доктрину Карла Маркса.

У Эрика Блэра зарождались туманные, зачаточные социалистические настроения. Таковыми они сохранятся на протяжении следующих двух десятилетий его жизни, постепенно видоизменяясь в столкновении противоречивых идей и мыслей, во всевозможных конфликтах с историческими реалиями, но так никогда и не превратившись в какое-либо последовательное мировоззрение. Более того, продолжая называть себя «демократическим социалистом», Блэр, ставший Оруэллом, будет создавать произведения, прямо противоречащие его вроде бы социалистическим установкам. Само же выражение «демократический социализм», как показал последующий опыт, представлял собою оксиморон вроде «деревянного железа», поскольку любая практическая попытка создать социализм неизбежно заканчивалась возникновением тирании той или иной формы, степени, разновидности, ибо «собственностью», «общественной собственностью» и «государственной собственностью» неизбежно должен был кто-то управлять, и этим «кто-то» становилось само государство, создававшее для этого мощный административный аппарат.

Пока же Эрик Блэр стремился как можно ближе узнать жизнь бедноты, не только ведя с ее представителями душеспасительные разговоры о жизни, но питаясь одной с ними пищей, ночуя вместе с ними в полуразвалившихся хибарах или ночлежках. Он стремился, отвергая «любую форму господства одного человека над другим, оказаться в самом низу, среди угнетенных, быть одним из них и на их стороне против их тиранов»¹⁸³.

В какой-то степени это была азартная игра. Необходимо было замаскироваться так, чтобы остаться своим, чтобы не быть принятым за чужого. Но в то же время в глубине души «своим» он никогда не становился, а оставался самим собой, хотя чистосердечно пытался помочь людям, находившимся на дне человеческого общежития. Конечная цель - постепенная переделка общества - оставалась отдаленной перспективой. На первый план выходило накопление материала и жизненных впечатлений для художественных и публицистических произведений.

Первое посещение приюта было опасной разведкой. Соответствующим образом одевшись, он зимним вечером вошел в некий сарай, в котором имели право ночевать бездомные. Сарай скрывался, правда, под вполне благопристойным названием «Хорошие постели для одиноких мужчин». Оруэлл рассказывал позже, что все прошло благополучно. Когда он робко приоткрыл дверь, к нему направился, шатаясь, пьяный надзиратель заведения: «Выпей чашку чая, приятель, выпей чашку чая... Это было нечто вроде крещения»¹⁸⁴.

Вслед за этим экспериментом Блэр предпринял экспедицию по изучению нищеты из первых рук. Важно подчеркнуть, что сделано было это задолго до того, как он сам оказался на грани нищенства в Париже, то есть было акцией добровольной, а не вынужденной. При этом он полностью погружался в жизнь обездоленных людей, вместе с ними перенося те беды, страдания, унижения, которые составляли их жизнь. Немаловажная разница заключалась, однако, в том, что эти люди вынуждены были влачить свое существование почти без надежды, а Блэр мог в любой момент прервать свой эксперимент.

После сравнительно недолгих «странствий» Блэр возвращался в нормальную жизнь. Но во время экспедиций он был отнюдь не наблюдателем, а участником. Это было исключительно важно, поскольку позволяло увидеть и осознать такие детали, которые исследователю, стоявшему вне изучаемой среды, зачастую были недоступны. Одно из таких наблюдений касалось изменения статуса в зависимости от одежды: «Иначе одетый, я опасался, что полиция может арестовать меня как бродягу, и, кроме того, я не осмеливался ни с кем заговорить, полагая, что люди могут заприметить противоречие между моим диалектом и моей одеждой. Моя новая одежда привела меня в новый мир... Мне встретился какой-то бредущий с видом нашкодившего пса субъект, явно бродяга; присмотревшись, я узнал самого себя в витринном зеркале. И лицо уже было покрыто пылью. Пыль чрезвычайно избирательна: пока вы хорошо одеты, она минует вас, но лишь появитесь без галстука, облепит со всех сторон. На улицах я оставался до самой ночи, причем безостановочно ходил, серьезно опасаясь, что из-за одежды полиция примет меня за попрошайку и арестует»¹⁸⁵.