1. Париж

Сравнительно недолго пожив в Лондоне, Эрик понял, что британских впечатлений ему недостаточно для того, чтобы создать адекватное представление о жизни, раздумьях и чувствах низов общества. Поздней весной 1928 года он решил последовать примеру многих литераторов 1920-х годов, которых притягивал Париж, считавшийся своего рода всемирной художественной столицей. Вновь появившись в городе, с которым он впопыхах познакомился по дороге из Бирмы в Англию, он снял крохотную дешевую комнату в Латинском квартале. Низкая квартирная плата была неслучайной - стены были тонкие, и весенний холодный ветер продувал комнату насквозь. Вдобавок невозможно было избавиться от насекомых. Но платил он всего 50 франков в неделю, что было чуть меньше одного фунта стерлингов. Было и еще одно преимущество - близость парижского университета Сорбонны с его библиотекой, куда можно было записаться, не будучи студентом. По другую сторону находилась знаменитая Высшая нормальная школа - своеобразный университет, в котором на самом высоком для того времени уровне преподавались как естественные, так и гуманитарные науки и велись соответствующие исследования. Как раз в то время, когда Блэр приехал в Париж, здесь учился будущий знаменитый писатель Жан-Поль Сартр, а английский язык преподавал не менее знаменитый драматург Сэмюэл Беккет, один из основоположников театра абсурда. Естественно, ни с тем, ни с другим Блэр не встречался. Его интересовали совершенно другие знакомства - самые низшие слои парижан.

Когда на французском языке появится его книга, значительная часть которой будет посвящена парижским впечатлениям, отнюдь не благоприятным в плане описания условий жизни простых людей, Оруэлл сочтет необходимым указать в предисловии, что приводимое в книге не должно создать у читателя впечатления о его враждебном или недружественном отношении к Парижу и к парижанам: «Я хотел бы особенно подчеркнуть это французским читателям, так как очень расстроился бы, если бы они предположили, что я остался недоволен самим городом, о котором на самом деле я сохранил самые счастливые воспоминания»¹⁹³.

Здесь снова проявились две связанные, но в то же время разграниченные стороны восприятия Блэром жизненных реалий: общаясь с простонародьем и искренне относя себя к нему, он в то же время находился если не над ним, то во всяком случае вне его. Иначе и быть не могло. Ведь по существу речь шла о работе. Автор собирал материал, полностью погружаясь в ту среду, жизнь которой намеревался описывать.

Незадолго до смерти Оруэлл писал своей хорошей знакомой Силии Пейджет, жившей в то время в Париже, как причудливо переплетались в его памяти хорошие и страшные воспоминания о пребывании в этом городе двенадцатью годами ранее: «Как я хотел бы оказаться в Париже вместе с тобой, особенно сейчас, весной. Бываешь ли ты когда-нибудь в Саду растений¹⁹⁴? Я когда-то любил его, хотя, на самом деле, там нет ничего интересного, кроме крыс, которые в какой-то момент захватили его и были такими прирученными, что их можно было кормить с руки... Обычные деревья в Париже прекрасны, потому что кора не темнеет из-за дыма, как это происходит в Лондоне»¹⁹⁵.

Блэр весьма критически оценивал парижскую интеллигенцию, которую он наблюдал в течение своего полуторагодичного пребывания в этом городе. В годы экономического бума, предшествовавшего мировому экономическому кризису, культурная жизнь французской столицы была крайне поверхностной и напоминала ему сплошной праздник. Париж наполнился «таким количеством художников, писателей, студентов, дилетантов, экскурсантов, дебоширов и просто бездельников, какого мир, наверное, никогда не видел. В некоторых районах города так называемых художников, наверное, больше, чем рабочего населения», - писал Блэр.

С этой публикой Эрик не общался, но отнюдь не потому, что был снобом. С ними ему было просто неинтересно. Да и вообще, годы в школе и на службе в Бирме приучили его к тому, что труд в одиночестве значительно привлекательнее, чем бесплодная болтовня с людьми, придерживающимися весьма высокого мнения о своих умственных способностях. Спорить с ними, аргументировать свою точку зрения Эрик считал излишним, неплодотворным и скучным занятием.

В Париже у него была близкая родственница - сестра матери Нелли Лимузин, которая жила здесь с начала 1920-х годов со своим гражданским мужем Юджином Эдамом. Это была довольно странная пара, начиная с того, что она не зарегистрировала свой брак, так как считала это предрассудком. Эдам, обладавший крупным наследством, на которое они с супругой вполне прилично существовали во Франции, придерживался социалистических взглядов и был известным и страстным эсперантистом, то есть сторонником создания единого мирового языка эсперанто и руководителем организации эсперантистов, изучавших этот язык и общавшихся на нем.

Впрочем, организация носила странное название: Всемирная ассоциация ненационалистов. Юджин сотрудничал также с Рабочей эсперантистической ассоциацией, в которой значительным влиянием обладали коммунисты. Правда, после того как Юджин побывал в СССР, его симпатии к коммунистам охладели, но увлечение эсперанто осталось. Основным тезисом выступлений Эдама являлось утверждение, что национализм и войны исчезнут, когда все человечество заговорит на одном языке. Тогда, мол, само собой ликвидируется проклятие Вавилонской башни, разделившей людей на враждовавшие между собой нации, и наступит рай земной. В основном из-за нежных чувств к Юджину, который даже в домашней обстановке разговаривал только на эсперанто, Нелли тоже овладела этим искусственным языком и участвовала в его пропаганде, хотя и не очень активно.

Блэр лишь изредка навещал своих родных, хотя тетя Нелли испытывала к нему симпатию и была всегда готова помочь деньгами. Впрочем, этой возможностью племянник не воспользовался ни разу. Кроме того, тетя Нелли была женщиной начитанной, независимой, стремилась вовлечь Эрика в дискуссию о новейших литературных явлениях¹⁹⁶. Однако и в этом Эрик оставался верным себе и обычно отделывался общими фразами. Он тогда не пристрастился еще к чтению современной литературы. Это произошло несколько позже, когда лондонские литературные журналы начали заказывать ему рецензии и обзоры, а художественные произведения стали базой для его рас-суждений о современном мире и его пороках.

Примирившись с тем, что племянник не желает пользоваться ее финансовой поддержкой, Нелли пыталась уговорить его заняться каким-нибудь полезным делом. Она знала о его любви к природе, растениям и насекомым и уговаривала его попробовать силы в садоводстве, делая это не слишком педагогично: «Конечно, семена должны стоить каких-то денег; удобрения и инструменты тоже, -писала она Эрику в одном из писем, - но я надеюсь, что ты сможешь занять их или украсть»¹⁹⁷.

К эсперантистскому движению, которое в то время всячески поддерживалось компартиями и отчасти ими финансировалось, а следовательно, и к супругу тети Нелли Эрик испытывал определенную симпатию, но относился к ним осторожно. Эрик предполагал, что вслед за эсперанто могут возникнуть другие варианты международных языков, не исключал, что когда-нибудь, в отдаленном будущем, будет единый международный язык, в основу положат один из наиболее распространенных современных языков, в результате чего начнутся свары между сторонниками той или иной ориентации¹⁹⁸. А Блэр не хотел быть вовлеченным в эти дрязги. Здесь Оруэлл оказался неправ: единственный искусственный язык вскоре умер, поскольку Сталин счел его орудием шпионов и диверсантов, после чего компартии перестали поддерживать эсперантистов. Серьезных попыток создать новый международный язык предпринято не было.