1. Дорога домой

В конце июня 1927 года, получив разрешение на отпуск, Эрик Блэр отправился в Рангун, а оттуда 14 июля на пароходе «Шропшир» отплыл на родину с намерением, становившимся все более твердым, стать писателем. В начале августа Эрик Блэр сошел с корабля во французском порту Марсель и планировал некоторое время побыть во Франции, посмотреть Париж, а уж затем возвратиться в родные английские пенаты. Чуть ли не на следующий день с ним произошел случай, который хорошо запомнился и показался символичным.

Эрик зашел в местное отделение какого-то британского банка, чтобы поменять валюту, разговорился с клерком, а затем, продолжая болтать, вышел вместе с ним на улицу. Внезапно они увидели приближающуюся толпу людей в рабочих костюмах. Это были демонстранты, несшие знамена и плакаты «Свободу Сакко и Ванцетти!». Кто такие Сакко и Ванцетти, Блэр уже знал по последним номерам газет, которые он теперь, оказавшись на европейской суше, имел возможность просматривать. Это были американские рабочие итальянского происхождения, профсоюзные активисты, анархисты по политическим взглядам. В 1920 году они были обвинены в убийстве кассира и двух охранников обувной фабрики в городке Саус-Брейнтри (или Южный Брейнтри, штат Массачусетс).

На судебном процессе в городе Плимут присяжные признали их виновными, несмотря на крайне слабую доказательную базу. Дело тянулось еще несколько лет (следующие судебные инстанции то отменяли, то подтверждали приговор). Наконец, в августе 1927 года, то есть как раз тогда, когда Блэр оказался в Марселе, смертный приговор вступил в силу. Сакко и Ванцетти со дня на день ожидали казни на электрическом стуле.

Процесс и последовавшие за ним попытки добиться пересмотра дела вызвали широкий резонанс в мире. Многие были уверены в невиновности приговоренных, и процесс стал для них символом политических репрессий в США. Делом Сакко и Ванцетти воспользовались советские власти и выполнявший их волю Коммунистический Интернационал. Во многих странах проходили организованные коммунистами демонстрации с требованием освободить Сакко и Ванцетти. Одну из них и увидел Блэр в Марселе.

Дело, однако, было не в самой демонстрации. Четких политических взглядов у Эрика еще не было. Да и судьба американцев его, похоже, не очень волновала. Его, однако, сильно задела реплика собеседника, служащего банка: «Этих чертовых анархистов надо было просто повесить!» Холодно взглянув на клерка, Блэр, пожав плечами, ответил: «Но ведь они могут быть не виноваты в преступлениях, за которые осуждены». Удивленный клерк прекратил разговор и удалился.

Блэр запомнил этот случай, поскольку впервые за несколько лет - с того времени, как он стал служить в колониальной полиции - он почувствовал, что может более не притворяться. Он не обязан теперь быть «белым человеком», произносящим приемлемые для местного населения фразы, и вправе говорить то, что думает, кому угодно - и случайному собеседнику, и чиновнику любого ранга.

В 1932 году Оруэлл воспользовался публикацией своей рецензии на книгу немецкого культуролога и филолога E. Р. Куртиуса «Французская цивилизация», чтобы подробно рассказать об этом эпизоде и, главное, о том чувстве духовного освобождения, подлинного раскрепощения, которое у него тогда возникло. От тематики рецензии он явно отвлекся, но это была первая представившаяся Оруэллу возможность поделиться с читателем историей, ставшей важным событием в его жизни¹⁶⁶.

Когда Блэр отправлялся в отпуск, он еще не окончательно решил не возвращаться на полицейскую службу, но европейский воздух укрепил его в этом желании. Еще до отъезда Эрика в Бирму его родители переехали в спокойный приморский городок Саусволд (графство Саффолк), куда и отправился в конце августа Эрик, завершив свое двухнедельное пребывание во Франции, в основном в Париже. Младшая сестра Эрика Эврил, жившая еще с родителями (ей было 19 лет), вспоминала о внезапном появлении брата: «Когда он вернулся из Бирмы... внешне он сильно изменился. Он стал очень похож на отца и к тому же отрастил усы. Волосы стали гораздо темнее. Похоже, что, привыкнув иметь много слуг в Индии, он стал ужасно - по нашему мнению - неопрятным»¹⁶⁷.

Первая радость встречи была очень скоро омрачена реакцией родителей на принятые Эриком принципиальные решения: во-первых, не возвращаться на полицейскую службу в Бирму, а во-вторых, заняться писательским трудом. И то, и другое крайне не понравилось отцу, причем мать была с ним полностью солидарна. Они наперебой уговаривали сына отказаться от нерасчетливых планов, последовать примеру отца, который прослужил в Индии больше 35 лет и заработал пенсию, позволяющую вести достойную спокойную жизнь. Что же касалось «бумагомарания», то намерение заняться им просто взбесило родителей. Отец обозвал сына дилетантом, не догадываясь, что в 1927 году вполне определил писательский статус сына¹⁶⁸, долго ругался, но переубедить Эрика не сумел. Последний поклялся, что будет сам зарабатывать на жизнь и не станет отягощать родителей. Но отношения с отцом стали довольно напряженными.

Некоторое время Эрик колебался, когда подавать рапорт об отставке. Немедленное прошение привело бы к тому, что он потерял бы заработную плату (оплачиваемый отпуск в размере 55 фунтов в месяц продолжался до 12 марта 1928 года). Так что рапорт на имя генерального инспектора полиции в Рангуне был послан только в октябре 1927 года. В нем содержалась просьба об увольнении с 1 января. Эрик терял на этом примерно 130 фунтов, но стремился разделаться с опостылевшей службой уже в старом году.

Письма из Англии в Бирму шли тогда около месяца. И ответ из Бирмы пришел телеграфом уже в конце ноября. Британские власти в Индии в лице Департамента внутренних дел любезно разрешили болезненному и странноватому офицеру уйти в отставку. В телеграмме говорилось:

«Э. А. Блэр, служащий индийской полиции в Бирме, начавший службу 27 ноября 1922 года и находящийся в отпуске в Англии до 12 марта 1928 года, обратился за разрешением уйти в отставку с 1 января. Правительство Бирмы рекомендовало ее принять. Мы согласны»¹⁶⁹.

В Англии у Эрика постепенно стали появляться друзья. Одним из них был Деннис Коллингс, сын семейного врача Блэров. Когда Эрик пребывал в Бирме, Деннис работал в Мозамбике, где проводил антропологические исследования. Возвратившись в Великобританию в 1927 году, он некоторое время жил в Саусволде, неподалеку от родителей Эрика. У Эрика и Денниса оказалось много общего. И хотя Деннис вскоре устроился преподавателем антропологии в Кембриджский университет, встречи друзей продолжались. Эрик считал Денниса исключительно одаренным человеком во многих, совершенно неожиданных областях.

Наиболее доверительные отношения в начале 30-х годов у Эрика сложились с Брендой Солкелд, которая была несколькими годами старше. Дочь священника из графства Бедфоршир, она переехала в Саусволд, жила недалеко от дома родителей Эрика и работала учительницей в местной школе для девочек. Бренда не имела специального образования, но была начитанной и трезво мыслящей женщиной, интенсивно занималась спортом. В школе она преподавала физкультуру и руководила разными видами воспитательной работы - проводила экскурсии, организовывала концерты, приглашала интересных людей...

Эрик вместе с Брендой совершал долгие пешие прогулки, во время которых делился своими планами и рассказывал подлинные и вымышленные истории (чего и не скрывал), создавая некие устные произведения, часть которых позже переносилась на бумагу. Иногда они на целый день нанимали лошадей и удалялись от Саусволда на большие расстояния. Бренда вспоминала, что только к вечеру они останавливались в каком-нибудь прибрежном кабачке, чтобы что-то перекусить и выпить: «Мы всегда уединялись в небольшом зальчике, где можно было поговорить. Мы любили книги и могли проводить часы, беседуя о том, что прочитали. Он вечно шокировал меня какими-то странными фактами или наблюдениями, и видно было удовольствие на его лице, когда ему это удавалось»¹⁷⁰.

Порой приятель шокировал Бренду не только своими суждениями, но и внешним видом. Иногда он являлся на встречу в какой-то старой и грязной одежде, иногда казался неумытым. Оказывалось, что он просто возвратился из очередного путешествия по нищенским кварталам. Солкелд рассказывала об одном из таких посещений ее родительского дома, когда она гостила у своей матери. Эрик появился в доме после очередной «бродяжнической экспедиции» и немедленно потребовал, чтобы его накормили: «Выглядел он совершенно ужасно, и моя мама не была в восторге, но он вошел внутрь. Я сказала: “Тебе надо сначала принять ванну”. Он так и поступил, а одна из моих сестер, рассмеявшись, заметила: “Я надеюсь, он не воспользовался моей губкой”. Все эти дела с бродяжничеством были абсолютным идиотизмом. У него был свой дом, у него была хорошая семья».

В письмах Бренде Эрик подробно делился своими впечатлениями о новинках художественной и политической литератры. Он восторгался романом Джеймса Джойса «Улисс» как произведением, поднимающим англоязычную литературу на новую ступень, и низводил с пьедестала своего старого кумира Бернарда Шоу, уговаривая Бренду объяснить своим друзьям и ученицам, что Шоу всего лишь «смесь Карлайла с водой»¹⁷¹.

Трудно судить, какие мысли бродили в голове автора письма, когда он проводил такое странное сравнение известного драматурга со знаменитым историком XIX века, автором книг о Французской революции 1789-99 годов, о героях и героическом. Как пишет один из биографов Оруэлла, «он заполнял свои письма многочисленными случайными ремарками и наблюдениями, на которые Бренда просто не была способна ответить, но она знала, что он и не ожидает этого. Он просто мыслил вслух, а она была его аудиторией»¹⁷².

Эротического или романтического налета во взаимоотношениях Блэра с Брендой Солкелд не было. Они были просто хорошими друзьями. Правда, в начале 1930 года Эрик решил было покончить со своей холостяцкой жизнью и за неимением под рукой других подходящих партнерш сделал Бренде предложение. Однако, не испытывая к нему никаких иных чувств, кроме дружеских, да и не желая связывать себя с человеком, не приспособленным, по ее мнению, к семейной жизни, Бренда ответила решительным отказом. Предложения, впрочем, повторялись. В конце концов они прекратились и Эрик и Бренда остались друзьями. Много лет спустя Бренда вспоминала:

«Я слишком любила независимость. Я вообще не хотела выходить замуж, хотя были и другие, кроме Эрика, кто проявлял ко мне интерес. Мы с Эриком стали дружить, затем он влюбился, но брак был не для нас. Я уверена, что с ним невозможно было бы жить»¹⁷³.

Потом Эрик сблизился с молодой соседкой своих родителей Элеонорой Жак, канадской француженкой по происхождению, которая переехала в Англию вместе с родителями в 1921 году. Девушка была тремя годами моложе Эрика. Они понравились друг другу и через какое-то время стали любовниками, хотя встречались не очень часто, так как Блэр приезжал в родительский дом лишь от случая к случаю, да и возможности проводить время наедине, в интимной обстановке, у них почти не было. Обычно такие встречи происходили лишь в летнее время на лоне природы, а в сезоны дождей, столь частые в Южной Англии, молодым людям приходилось ограничиваться совместными прогулками и поцелуями. Когда же была хорошая погода, Элеонора и Эрик откровенно радовались возможности заняться любовью. Осенью, уехав из родительского дома, он писал возлюбленной: «Прекрасная была погода в Саусволде, и я не могу припомнить, когда еще я радовался прогулкам, как тем, которые были у нас с тобой. Особенно этот день в лесу, где были эти глубокие постели из мха. Я всегда буду помнить твое прекрасное белое тело на этом темно-зеленом мхе»¹⁷⁴.

Элеонора была девушкой требовательной. Ее не удовлетворяли только любовные прогулки, редкие посещения музеев, недорогих ресторанчиков и дешевых дневных театральных спектаклей. К тому же после первой остроты ощущений занятия любовью в лесу стали ее раздражать. Она стремилась к большему комфорту, тем более что в любой момент любовников мог застать на «месте преступления» какой-нибудь случайный прохожий. Снимать номер даже в самой дешевой гостинице Эрику было не по карману. В родительских же домах всегда кто-то присутствовал...

Эта крайне затруднительная ситуация запала в душу Эрика на всю жизнь, и он возвращался к ней в нескольких своих произведениях. Более того, в величайшем своем романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четыре» есть сцена, навеянная собственным любовным опытом, но заостренным до крайнего предела.

Отношения с Элеонорой продолжались, хотя чувства постепенно увядали с обеих сторон. Вдобавок на свою беду Эрик познакомил Элеонору с Деннисом, и возник треугольник, который через некоторое время был разрублен не в пользу Блэра. Элеонора стала реже и суше отвечать на письма Эрика. Затем призналась, что не любит его. В конце концов Элеонора вышла замуж за Денниса Коллингса. Сначала он, а затем и его супруга отправились в дальний путь, ибо Коллингсу предложили интересную работу заместителя директора местного музея в Сингапуре, дававшую возможность уникальных антропологических исследований. Блэр жаловался Бренде Солкелд, что у него фактически не осталось друзей, так как Деннис и Элеонора поженились, и Деннис отправился в Сингапур. Это лишило его сразу двух друзей, и все стало очень плохо¹⁷⁵.

Коллингс же вспоминал позже: «Когда я женился на Элеоноре, это не привело ни к каким проблемам между Эриком и мною. Я не думаю, что он хотел на ком-нибудь жениться вообще, и особенно на женщине, подобной Элеоноре, так как у нее были свои идеи, и она была к ним прочно привязана. Если она поняла бы, что ошибается, она признала бы это. Но ее невозможно было уговорить, чтобы она притворялась, что восприняла мысли, которые не одобряла. Эрик же был интеллектуальным упрямцем, и это не критика его, просто таким он был. Эрик очень нежно относился к Элеоноре, и у них все шло хорошо. Просто Элеонора поняла, что Эрик не из тех, кто может жениться»¹⁷⁶.

В Саусволде Эрик попытался заняться живописью. В этом деле он отнюдь не переоценивал свои способности (вполне справедливо), но с удовольствием писал пейзажи и морские просторы. Вскоре, однако, он бросил это занятие, сочтя его бесплодным. Правда, в последующие годы, проводя время и путешествуя вместе с бродягами, он обычно представлялся им как художник-неудачник по имени Бертон и даже развлекал спутников своими рисунками.

Во время одной из вылазок Эрика на морское побережье с кистями и акварельными красками на него обратила внимание супружеская пара Фрэнсис и Мейбел Фирц. Фрэнсис был крупным предпринимателем в сталелитейной промышленности, его супруга увлекалась литературой, обладала хорошим вкусом, легко заводила знакомства в творческих кругах и среди издателей, покровительствовала начинающим авторам. Эрик ей понравился, она прочитала некоторые его рукописи, порекомендовала перебраться в Лондон и пообещала ему протекцию в художественном мире¹⁷⁷. Через непродолжительное время она познакомила Блэра с издателем Максом Плауманом и литературным агентом Леонардом Муром, контакты и связи с которыми послужили толчком к превращению Блэра из робкого начинающего автора в активно публикующегося известного писателя, все более уверенного в своих силах, хотя и сохраняющего повышенную самокритичность.

Эрик решил перебраться в столицу, с полным основанием полагая, что именно там он сможет и набраться нового жизненного опыта, необходимого для литературного творчества, и установить связи с писательскими кругами, с редакциями газет и журналов. Ранней осенью, еще до получения ответа из Индии, он написал письмо Рут Питтер, знакомой своей старшей сестры, которая жила в Лондоне, занималась декоративным оформлением мебели и другой домашней утвари и писала стихи (к этому времени ей удалось выпустить уже два сборника), с просьбой найти ему недорогую комнату. Оказалось, что таковая имеется в доме по соседству с работой Рут. После уведомления об отставке Эрик перебрался в столицу и поселился на тихой улице Портобелло в крохотной комнатке без отопления, которую сдавала высокомерная дама по фамилии Крейг.

Рут была старше Эрика на несколько лет, но похоже, что почти сразу же у них начался роман. Эрик признался Рут вскоре после переезда, что, когда он ее увидел, первой его мыслью была: «Интересно, легко ли овладеть этой девушкой»¹⁷⁸. В остальном быт оказался нелегким. В комнате было очень холодно. Прежде чем сесть за стол, чтобы пытаться что-то писать, Эрик должен был отогревать руки свечкой. Как-то он признался в этом Рут, и она достала для Эрика какую-то старую газовую печку. Стало намного теплее, сразу же улучшилось настроение и повысилась работоспособность. (Роман с Рут оказался недолгим, но друзьями они остались на многие годы.)

Намерение писать книги не означало, что это «неопределенное желание» может быть легко реализовано. Ранние опусы Эрика были откровенно слабыми. Он с немалой опаской садился за стол и вначале писал коряво и малоинтересно. Однако постепенно мастерство совершенствовалось, создавались более интересные фрагменты, главным образом публицистического характера. Рут Питтер, видимо все-таки преувеличивая недостатки ранних произведений Эрика, написанных по возвращении из Бирмы, вспоминала: «Он писал так плохо, что ему надо было учиться писать... Мы часто смеялись и даже плакали над отрывками, которые он нам показывал»¹⁷⁹.

Блэр буквально метался, стремясь найти себе занятие по душе, кроме писательского труда, которым просто не мог не заниматься, но к которому относился крайне скептически, подчас оценивая себя как графомана. И хотя негативные самооценки с годами смягчились, они полностью не исчезли до конца его дней. Передавая очередную новую вещь, прежде всего крупные произведения (романы, обширные очерки) литературному агенту или издателю, Эрик почти всегда впадал в панику, ожидая негативной реакции.